Как и все дети, я довольно быстро освоил новый для меня язык. Но вначале я очень мало рассказывал о своем прошлом в Индии. Родители не стали давить на меня, ждали, когда я сам буду готов рассказать, а я, судя по всему, и виду не подавал, что вообще вспоминаю о прошлой жизни. Мама вспоминает, что, когда мне было семь, я непонятно по какой причине стал невероятно подавленным, а однажды расплакался: «Забыть! Я забыть!» Позже она выяснила, что я расстроился из-за того, что забыл дорогу к школе возле моего индийского дома, куда мы, бывало, ходили посмотреть на учащихся. Она осторожно объяснила мне, что, скорее всего, это воспоминание мне больше не пригодится. Но для меня почему-то это было очень важно. Воспоминания – единственное, что у меня было, и, оставаясь один, я снова и снова возвращался к ним, чтобы убедиться, что ничего «не забыть».
Честно признаться, прошлое никогда не оставляло меня. По ночам воспоминания не давали мне спать. Днем было, в общем-то, лучше – я отвлекался на массу дел, но мысли о прошлом то и дело возвращались. Благодаря этому и моей решимости ничего не забывать, я мог всегда четко представить свое детство, воссоздать почти полную картину – моя семья, дом и трагические события, приведшие к разлуке с родными, остались в моей памяти с невероятными подробностями, как будто все произошло вчера. Некоторые из этих воспоминаний были приятными, некоторые – нет, но первые невозможно было отделить от вторых, и я не мог просто отмахнуться от них.
Переместиться в другую жизнь в другой стране и в другую культуру для меня оказалось не так сложно, как можно было бы ожидать, скорее всего, потому, что в сравнении с тем, что мне довелось пережить в Индии, в Австралии мне было намного лучше. Конечно, больше всего мне хотелось найти родную мать, но как только я понял, что это невозможно, решил, что должен выжить во что бы то ни стало. Мама с папой с самого начала были такими любящими, постоянно меня обнимали, делали все, чтобы я чувствовал себя в безопасности, чувствовал, что меня любят и, прежде всего, что я нужен. А это так важно для ребенка, который потерялся, который из собственного опыта знал, что значит, когда всем на тебя плевать. Я с готовностью откликался на их заботу и очень скоро стал полностью им доверять. Уже в шесть лет (я всегда считал, что родился в 1981 году) я понимал, что мне судьба даровала второй шанс, что бывает крайне редко. Я быстро превратился в Сару Брирли.
Теперь я чувствовал себя в безопасности в своем новом доме в Хобарте, мне казалось, что, возможно, неправильно зацикливаться на прошлом, – чтобы начать новую жизнь, старую нужно спрятать под замок, – поэтому я хранил все свои ночные мысли при себе. Впрочем, поначалу я все равно не мог их связно высказать. И я не был уверен, что моя история такая уж необычная – меня она расстраивала, но я думал, что подобное с людьми случается. И только позднее, когда я уже стал открываться людям, понял по их реакции, что моя история – нечто из ряда вон выходящее.
Порой ночные мысли перетекали в дневные раздумья. Помню, как родители повели меня на индийский фильм «Салам, Бомбей». Образ маленького мальчика, который пытается в одиночку выжить в огромном городе в надежде вернуться к маме, всколыхнул такие болезненные воспоминания, что я расплакался в темноте кинотеатра, а мои родители, желающие мне только добра, не поняли причины этого.
Даже любая грустная музыка (хотя чаще классическая) вызывала у меня эмоциональные воспоминания. Еще меня очень трогало, когда я видел или слышал, как плачут дети, но самые сильные эмоции я испытывал при виде многодетных семей. Думаю, даже в моей благополучной жизни они напоминали мне о том, что я потерял.
Но постепенно я стал говорить о прошлом. Уже месяц спустя после моего приезда я описал Салин в общих чертах свою индийскую семью – маму, сестру, двух братьев – и рассказал, как я отстал от брата и заблудился. Я мало что мог объяснить, но Салин всегда позволяла мне говорить о том, о чем я хотел, и не давила на меня. В конце концов, когда я стал лучше говорить по-английски, я смог уже больше рассказать родителям, например, что отец ушел из семьи, когда я был совсем-совсем маленьким. Однако большую часть времени я был сосредоточен на настоящем: ходил в школу, заводил друзей и увлекался спортом.
Как-то раз, одним дождливым воскресным днем, где-то год спустя после моего приезда в Хобарт, я удивил и маму – и себя самого, – когда стал вспоминать свою жизнь в Индии. Наверное, тогда я уже чувствовал себя более уверенно в своей новой жизни и имел в арсенале больше слов, чтобы описать то, что пришлось пережить. Я отметил про себя, что еще никогда так много не рассказывал о своей индийской семье: о том, насколько мы были бедными, что часто голодали, а еще как мама отправляла меня с котелком по соседям за объедками. Разговор вышел эмоциональным, и мама крепко прижимала меня к себе. Она предложила вместе нарисовать карту той местности, где я вырос, и когда она рисовала, я указывал, где на улице стоял наш дом, как пройти к реке, где играли все дети, где находился мост, под которым нужно пройти, чтобы оказаться на железнодорожной станции. Мы пальцами водили по дороге, а потом в мельчайших подробностях изобразили планировку дома. Нарисовали спальное место каждого члена моей семьи, и я даже вспомнил, в каком порядке мы ложились спать. Мы вновь и вновь обращались к карте и усовершенствовали ее, когда мой английский стал лучше. Когда мы только-только начали составлять карту, водоворот воспоминаний закружил меня и я рассказал маме об обстоятельствах, при которых потерялся, и она, изумленно глядя на меня, что-то записывала. Она нарисовала извилистую линию на карте, обозначила Калькутту и написала «очень длинная дорога».
Еще через пару месяцев мы отправились в Мельбурн навестить знакомых, которые взяли детей из сиротского приюта Калькутты, так же, как и меня. Когда я взахлеб общался на хинди с такими же, как и я, усыновленными сиротами, это, конечно же, оживило прошлое. Я впервые рассказал маме, что место, откуда я родом, называется Гинестли, а когда она спросила меня, уверен ли я в этом, я ответил, даже если это и прозвучало не вполне логично:
– Отвези меня туда, и я тебе покажу. Я знаю дорогу.
Когда я вслух произнес название своего родного дома впервые после моего приезда в Австралию, тем самым как будто открыл выпускной клапан. И вскоре после этого я поведал еще более подробную версию событий одной из своих любимых учительниц в школе. Более полутора часов она тоже что-то записывала с таким же, как у мамы, изумленным выражением лица. Для мамы и моей учительницы мои рассказы об Индии были столь же удивительными, как Австралия для меня, и так же напоминали попытки понять жизнь инопланетян.
История, рассказанная им, была о людях и местах, к которым я мысленно возвращался снова и снова с первого дня моего приезда и о которых часто буду вспоминать, когда вырасту. Неудивительно, что в ней то тут, то там встречаются пробелы. Иногда я путаюсь в деталях, например путаю хронологию событий и сколько времени прошло между ними. И мне сложно отделить, что я думал и чувствовал тогда, будучи ребенком, от того, что стал думать и чувствовать двадцать шесть лет спустя. Постоянно возвращаясь к прошлому, я пытался найти там некий ключ. Возможно, я исказил какие-то факты, но большая часть моих детских воспоминаний врезалась в мою память.
Я испытал огромное облегчение, когда рассказал свою историю, как я ее воспринимал. Теперь, через два года после событий, изменивших мою жизнь, я с радостью готов поделиться своим опытом, чтобы вселить надежду в других людей.
Во-первых, я помню, как целыми днями присматривал за своей младшей сестрой Шекилой, помню ее чумазую улыбающуюся мордашку, когда мы играли в «ку-ку». И помню долгие теплые вечера в жаркое время года, когда моя семья и другие семьи, жившие в нашем доме, собирались все вместе во дворе, при этом кто-то играл на гармонике, а остальные пели. И в такие вечера я действительно чувствовал себя частью единого целого и был по-настоящему счастлив. Женщины выносили на улицу матрасы и одеяла, и мы лежали, прижавшись друг к другу, смотрели на звезды и безмятежно засыпали.
Так было в нашем первом доме, там, где я родился и в котором кроме нас жила еще одна индийская семья. Каждая семья занимала свою часть большой общей комнаты с кирпичными стенами и полом, устланным смесью навоза, соломы и земли. Жилище было простым, но точно не чоул[1], не трущобы, где доводится жить несчастным обитателям больших городов, таких как Мумбаи и Дели. Несмотря на тесноту, мы все отлично ладили. О тех временах у меня остались только самые счастливые воспоминания.
Моя мама была индуской, отец – мусульманином, их брак был необычным для тех времен и поэтому долго не продержался. Отец уделял нам очень мало времени – как я позже узнал, у него была вторая жена, поэтому воспитывала нас одна мама. И хотя мы не воспитывались в мусульманских традициях, мама переехала в мусульманский квартал города, где я и провел бо́льшую часть своего детства. Мама была очень красивой, худенькой, с длинными блестящими волосами – я помню, что она казалась мне самой прекрасной женщиной на всем белом свете. Кроме мамы и младшей сестры, у меня было еще два старших брата, Гудду и Каллу, которых я очень любил и хотел на них походить.
