Тело деда он бросил там, где оставил. Выключил свет, обтер икону о край Михеева пиджака и вышел через основной вход, туда, откуда зашел сторож. Мешок, что они с Лысым припасли для деревяшки, Ванюха обнаружил под окном, с той, уличной стороны церкви.
Сен-сей Дима увез икону в Москву этим же утром и обернулся обратно уже к вечерним урокам восточного единоборства. А после занятий они задержали Лысого в зале и вдвоем отмудохали его за трусость и предательскую сволоту. Бил в основном Ванюха, а сен-сей руководил, считал по-японски на каждый удар: ить… ни… сан… си… го… рок… сить… хать… кю… дзю! — подправлял, когда надо, и попутно запугивал словами, но на этот раз не японскими, а обыкновенными, типа: «урою», «завалю» и «гнус». Последних слов Лысаков уже не слышал, потому что вырубился на «сить» от Ванюхиной ушира-гири в грудь и до конца наказания больше не очухивался. «Хать», «кю» и «дзю» учитель досчитал уже так, для порядка, для полного завершения ритуальной процедуры расчета с гадом.
— Молодец, чувак, — похвалил он Ванюху по завершении экзекуции, — только пятку на ушире фиксируй четче и опорную выпрямляй не до конца. Гибче будет стойка…
Может, после этого случая и не развела бы жизнь лучших друзей так основательно и бесповоротно, а просто дала бы паузу на взаимную обиду и небыстрое восстановление приятельства, но вновь вмешался сен-сей Дима. Насоветовал пойти к Михею на отпевание и поминки в роли сочувствующего представителя второго поколения друзей пропащего Михеева сына: оказать вроде уважение и заодно узнать про ход расследования преступления. Шурка пошел, а для порядка и мать с собой прихватил, уговорил сходить, подумал, может, она чего больше вызнает, чем сам он. Мать удивилась, но с сыном сходила: и в церковь, и хоронить, и на поминки. Там оба они и увидали Нину Михеичеву, дочь Людмилину, внучку убитого Ванюхой исусика. Мать Шуркина, Полина Ивановна, до этого случая Нину эту не знала и ни разу не встречала на поселке. Девочка-семиклассница была тихой, тонюсенькой и глазастой — эдакой Мальвиной по-мамонтовски, — и матери неожиданно понравилась. Правда, большие глаза девочкины спрятаны были за нелепыми очками самого бесхитростного и дешевого изготовления, но Полине Ивановне это не помешало. Она ей пришлась по душе все равно, несмотря на шалопутную Нинину мать, Люську, начавшую начинять себя спиртным с раннего утра и по этой оправдательной причине к моменту возвращения всех с мамонтовского кладбища пребывающую в полной невменяйке. Впрочем, для присутствующих из числа близких новостью это не являлось, они и так знали, что после пропажи в неизвестность отца ее, Витька, все заботы по воспитанию девочкиному легли почти целиком на старого Михея. Ну а дом обихаживать и вести хозяйство приходилось им обоим: поначалу деду в паре с маленькой помощницей, потом уж вся женская часть по дому легла только на девчоночьи плечи, на Нинины. Деду оставалось лишь колоть дрова да выискивать семье на пропитание, кроме пенсии и церковных сторожевых — чаще, где подвернется. Бедой Люська была, конечно, изрядной — пила запойно, но зато тихо, и не особо жить отцу и дочке мешала: голос когда не надо не подавала…
Пришел к Михеичевым и Лысый. И на отпевание в церковь, и на кладбище со всеми поехал, и на поминках побывал тоже. Оказалось, что Михея многие знали на поселке и почти все мамонтовские старика любили. Но как-то любили по-местному больше: кивали сочувственно и про дочку-доходягу, и про Нинку-считай-сироту все знали, и про безнадегу денежную в семье, но в смысле помощи какой-нибудь это не сказывалось никак. Не было ее, помощи-то, ниоткуда, в голову никому не приходило помогать — власть на то дадена, пусть помогает, если ей надо.
Все это время Петюха Лысаков держался от Ванюхи стороной, не подходил близко, кивнул тете Полине и потом держался сзади или сбоку. И уже в доме у Михеичевых дождался только поминального тоста, первого, молча выпил со всеми и тихо исчез. Кинул лишь быстрый взгляд в Шуркину сторону, когда пригубил первую рюмку, самую скорбную, и тут же отвел глаза. Так отвел, что ни ненависти, ни брезгливости никто уловить в его взгляде не успел. И Шурка не приметил — слишком взгляд тот был короткий и опасливый, — но если б и приметил, то наверняка не врубился бы — за что, собственно?
К поминальному этому тосту волнение внутреннее почти уже улеглось, опаски он не учуял ниоткуда, деньги, ранее невиданные, сен-сей Дима вручил ему непосредственно утром — тем самым, убойным, ну а что до самого убийства, так произошло оно ненароком. Так он себе все сам теперь объяснял — бытовое убийство по случайности факта. Сказано же — ненароком…
Покой Шуркина мать, Полина Ивановна Ванюхина, потеряла с того самого дня, как побывала на Михеевых поминках. Вернее сказать, с того момента, как увидала его глазастую внучку. Маленькая Нинка, не успев еще толком переодеться после кладбища, кинулась на кухню с непросохшими слезами и принялась дорезать и дотаскивать на стол все, что на оставшиеся от старика деньги загодя приготовила для поминок. Родительница ее продолжала бесчувственно пребывать на коврике, возле кровати, бормоча в пьяном полусне привычную околесицу. Она не стала даже приводить ее в чувство, знала — все одно проку не будет с нее никакого: ни помощи, ни сочувствия, ни жалости к своему же отцу. Из-за занавески, отделяющей горницу от спального промежутка, торчала лишь материна незаштопанная пятка, ее-то Полина Ивановна и приметила. С ее обнаружения все и началось. Догадавшись, что рассчитывать девочке здесь больше не на кого, она засучила рукава и пошла на кухню, встала к плите и отошла от нее лишь дважды: на поминальный тост и когда уходила последней, после того как перемыли с Ниной всю посуду. Отвлеклась кроме этого лишь на момент — спросить у Петьки Лысакова, Шуркиного друга закадычного, чего уходит рано, не побыв подольше, как водится. Лысый неуверенно пожал плечами, ничего толком не ответил, посмотрел лишь как-то странно на нее, вопросительно, но тогда она в спешке да угаре не придала значения этому, не до того было — спасать надо было Михеевы поминки.
— Ты вот чего, доченька, — сказала она Нине в ту ночь, перед тем как проститься, — ты приходи к нам домой, забегай, если что. Я тебе всегда помогу. Знаешь, где мы проживаем-то? По тому краю мы, — она махнула головой назад и немного вбок, — дом Ванюхиных спросишь и приходи. Нас там многие знают. Вы ж с Шуркой моим вместе учитесь, в одной школе. Он десятый заканчивает. В школе у него узнай, он объяснит, как не ошибиться, ладно?
— Ладно, — благодарно ответила Нина, — я приду обязательно. Спасибо вам за все, тетя Полина. От нас с дедушкой спасибо, от обоих. Не знаю, что бы без вас делала. Одна бы я не управилась…
Подумать о матери в этот момент ей как-то не пришло в голову…
Дорогу к дому Ванюхиных Нина выспрашивать у Шурки не посмела, потому что не была вполне уверена, что сын тети Полины, этот ладно скроенный парень со светло-русыми волосами из выпускного десятого вообще запомнил ее в лицо, несмотря на участие в похоронных делах. Она просто дождалась девятого дня, когда нужно было — об этом ей рассказала сердобольная тетка на поселке — еще раз помянуть убитого Михея и проводить его душу куда надо, в отрыв от земной поверхности в небо. День этот выпал на субботу, поэтому мать непробудно спала допоздна. Впрочем, в жизни Нины это обстоятельство уже давно ни на что особо ни влияло: выходной материн день по обыкновению перетекал в будний, затем — снова в выходной, потом она теряла им счет, и все начиналось сначала, если находилось чем опохмелиться. Если же выяснялось, что нечем, то мать вполне по-деловому исчезала на несколько дней, после чего так же неожиданно возвращалась, и цикл жизни восстанавливался до следующего стабильно неопределенного момента.
Тесто Нина замесила и поставила с вечера. Мука была последней, но яйца были, свои, и дрожжей был запас: покойный дед обычно наламывал дрожжевые палочки на малые кусочки и высушивал на газете до твердокаменного состояния. На начинку пошла картошка, перемятая с луком, который тоже был со своего огорода, прошлогодний еще не вышел. В общем, к обеду она напекла пирожков, сложила их в кастрюлю еще не остывшими, прикрыла крышкой, обмотала поверху шалью и опустила всю конструкцию в сумку.
Дом Ванюхиных она нашла сразу. Шурки дома не было, и она поймала себя на мысли, что ей жалко, что его нет, ей почему-то хотелось, чтобы он оказался дома, попробовал ее рукодельных пирожков с картошкой и похвалил, потому что вкусно. Зато Полина Ивановна приняла девочку как родную.
— Умница моя, — сказала она ей, — умница, что пришла, я так тебе рада, Нинуленька. И пирожков напекла каких, объеденье просто! — Она надломила один, из него пошел горячий пар. Шуркина мать понюхала воздух, прикрыла глаза и надкусила. — У меня так вкусно никогда не получается, — добавила она, жуя, — и так красиво!
