Он отошел и погладил Рудника по голове. Слуга снова налил в стаканы арака. Хофман вернулся к столу в компании стройной негритянки, с отливающей синевой черной кожей. Хофман придвинул ей стул. Девице лет двадцать, темный костюм. Она вытащила комочки ваты, которыми были заткнуты ее уши, и внимательно слушала, о чем говорили за столом, ловила каждое слово, и кажется, ей все было одинаково интересно, она на все реагировала одинаково – заинтересованно. Хофман убрал кассетник в сумку, туда же сунул микрофон. Фотоаппараты и объективы он уже уложил, сумки стояли застегнутые, оставалось только взять.
Рудник спросил, не подвезет ли Хофман его в Бейрут. Тот с улыбкой согласился. Через двор прошел слуга с миской в руках, в ней были куски сырого мяса. Тони снова предложил гостям остаться, но Лашен, покачав головой, сказал, это абсолютно исключено, им ведь возвращаться через Старый город, надо успеть дотемна. Про себя подумал, что оставаться совсем не хочется, да совершенно невозможно, эти люди ему неприятны, чужды, ни приветливость, ни радушное гостеприимство хозяина ничего не значат. В этих людях была враждебность, неуловимая, скрытная, и от него самого, он чувствовал, тоже исходила неприязнь. Пили медленно. Уже не слуга – сам генерал предложил сигары, Лашен взял одну, закурил от поднесенной Тони спички. Хофман тихо разговаривал с чернокожей девицей, у той изредка вырывался изумленный возглас. В дальнем углу двора элегантные господа с револьверами в ременных петлях помогали слуге насаживать мясо на шампуры. Там уже стоял передвижной гриль, и один из охранников разводил огонь. Глядя на них, Лашен почувствовал: снова начало знобить.
Мягкий бархатный мох на камнях… словно головы и волосатые плечи. Ни женщин, ни детей. Вода громко булькала в сливном отверстии на стенке бассейна. Теплый ветер, налетая сверху, казалось, напрасно бился о стены. Тони что-то рассказывал, потом, разгибая пальцы, стал перечислять дружественные государства, исключая те, от которых можно получить оружие, а на другую помощь рассчитывать не приходится. На протяжении веков, говорил он, Ливан разоряли и грабили чужеземные державы, они опустошали страну, истребляли население. Османская империя и конечно же сирийцы, которые, некогда потеряв Ливан, сегодня взирают на него с тем большей алчностью. Не забудем и Францию, однако французы не были ни мучителями, ни поработителями, как раз напротив!
Девушка, не вставая с места, наклонилась к Хофману. Похоже, обшаривает его карманы? Нет-нет, она ощупала и помяла сумки. Тони замолчал, и тут девушка предложила Хофману купить египетский саркофаг с мумией, всего за двенадцать тысяч ливанских лир. Можно поторговаться, хотя и так продают почти задаром. Тони зацокал языком и велел ей молчать. Из дома вышли дети, на ходу потягивая лимонад из длинных стаканов через длинные соломинки. Из дома гуськом вышли женщины с большими подносами, уставленными мисками с салатами. Тони сказал, он очень опечален тем, что новые друзья уже уходят, он, мол, чувствует себя покинутым. Хофман с явным сожалением попрощался с негритянкой, это бросилось в глаза. Рудника что-то беспокоило, подойдя к краю бассейна, он уставился в воду, и его старческий резкий профиль под ярким светом казался четко прорисованным.
На обратном пути Рудник с двусмысленной улыбочкой рассказывал, все больше намеками, известные ему истории о романах Тони. По-видимому, он и сам не знал, как к этому относиться: презирать генерала за амурные похождения или восхищаться им. Во всем остальном он в глазах Рудника заслуживал исключительно восхищения. Любимым выражением Рудника, когда он говорил о Тони, было «необычайно ловкий»: Тони, его превосходительство Тони – «человек необычайно, удивительно ловкий». Ведь сегодня он один из наиболее влиятельных политиков Ливана, в это прямо-таки трудно поверить, если учесть его возраст, а сколько ему, по-вашему? И так думает не только он, Рудник, это мнение единодушно разделяют все влиятельные лица. Да, Тони необычайно ловкий, невероятно ловкий тактик, более того – стратег, в этом у нас еще будет случай убедиться, как только он получит необходимую полноту власти. Пока что у него этой власти нет, слишком многие ставят Тони палки в колеса.
В Бейрут въезжали уже в темноте. Хофман предложил ехать в черте города по шоссе, которое идет вдоль порта. Сейчас-то все спокойно, сказал он, сократим путь, выиграем целый час. Рудник согласился, но попросил: «Только вы уж, господин Хофман, жмите на газ, гоните вовсю!» Там, на вилле, Рудник больше всего походил на этакого замшелого старичка пенсионера с допотопными взглядами, которые обеспечивают ему надежный тыл, и ни о чем другом не мечтает. А тут он словно встрепенулся, весь напружинился и подобрался, приготовился достойно встретить любые сюрпризы. Спросил:
– У вас, я полагаю, оружия нет?
Хофман мотнул головой. Рудник удовлетворенно кивнул:
– Правильно. Хорошо, что нет.
Лашен заметил:
– Не представляю себя с оружием в руках.
– Бросьте, это ужасно просто.
– Да, наверное, это ужасно просто. Ужасно, потому что просто. Ужасно, что оружие так просто, так легко ложится тебе в руку, что оно сделано как раз по руке. Мне кажется, эта легкость меня сразу убедила бы, и я в ту же секунду спустил бы курок.
Хофман вел машину осторожно. Стекла они подняли. Лашен старался дышать как можно ровнее. Кое-где было трудно проехать в тесных щелях между развалинами и сгоревшими автомобилями. Рудник тоже насторожился, к чему-то прислушивался. Но ничего особенного вокруг не происходило. Рудник заговорил:
– Знаете, вы установили очень полезный контакт. Будь я на вашем месте, я бы этот контакт всячески поддерживал и углублял, крайне деликатно, разумеется. Вот, например, вы, господин Лашен, говорили, что интересуетесь торговлей оружием и хотели бы встретиться с людьми, занятыми в этой сфере. Такие контакты легко можно установить через Тони.
Неподалеку от отеля «Холидей Инн» они услышали выстрелы. У въезда в подземный гараж стоял сгоревший джип. Хофман дал полный газ. Лашен пониже сполз на сиденье. «Если попали в тебя, выстрела не слышишь». Откуда эта фраза, он не помнил. На Рю Ребеиз Хофман сбавил скорость. Здесь' они были уже вне зоны боевых действий, и сразу ожили улицы и переулки, показались прохожие, которые и вели себя, и двигались по улицам не так, как в зоне боев, по другим законам. Лашен часто с недоумением размышлял об этой границе, она оставалась загадкой. Удивлялся, ломал себе голову и вспоминал о тех временах, когда между городами и сельской местностью еще были промежуточные зоны, но в них была точка, вполне определенная точка, находясь в которой можно было сказать: вот здесь! здесь кончается город или – начинается. А эта бейрутская граница двух миров непостижима, и, всякий раз пересекая ее, он невольно оборачивался назад, из окна машины вглядывался в другой мир; вот и сейчас тот остался позади, большой и темный, уже недоступный.
Хофман затормозил возле ресторана гостиницы, там еще горел свет. Сказал, надо отогнать в гараж взятый напрокат автомобиль и отнести сумки наверх, в номер. Попросил заказать красного вина. Вообще-то Лашену сидеть в ресторане с Рудником не улыбалось, но он промолчал. Больше всего хотелось подняться в номер, позвонить Ариане, побыть немного одному. Ладно. Заняты были только два столика, официанты, по двое, по трое, стояли без дела, болтали. Они сели в углу, откуда хорошо просматривались оба входа – с улицы и из холла. В голову все чаще теперь лезли такие вот мелкие меры безопасности, хотя на самом деле не верилось, что они сработают, начнись тут заваруха. Заказали бутылку красного вина. Лашен расспросил Рудника о сыновьях Жмаеля и Шамуна. Они, как и Тони, воевали, были командирами своих собственных армий, орудовали на свой Страх и риск. Однако Руднику было мало что известно, жаль, он надеялся узнать от него больше.
Они заглянули в меню, выпили. Снова вдруг начался жар, Лашен уже не ждал этого, и теперь захотелось махнуть рукой на все и заболеть всерьез, просидеть в номере несколько дней. В этом ресторане, в этот вечер он вдруг снова почувствовал: кривая жизни в очередной раз нырнула вниз, даже привиделся график. Но в конец не верилось. Верилось лишь во временные провалы, встряски, ведь он не сомневается в правильности того, что делает, и с удовольствием занимается своей работой. Лицо раскраснелось и горело, опять бил озноб, по коже словно пробегали мельчайшие электрические разряды. Пришел Хофман, сел и сразу уткнулся в меню. Да, в дороге он неплохо себя чувствовал, и в Эдене тоже, выходит, симптомы болезни можно подавить на время, а значит, и вообще можно с ними справиться. Рудник разговаривал с Хофманом. Темнокожий официант привез на сервировочной тележке салаты и хуммус. Лашен подумал о коже Арианы, мягкой коже, вновь ощутил ее ладонями, кончиками пальцев, всем телом, несмотря на одежду и вопреки разделяющему их пространству, – ее спину, бедра, ноги. Он был весь в испарине. От вина голова закружилась, но это было приятно. Рудник вдруг обратился к нему: а что та женщина? Нет-нет, он ни в коем случае не хотел бы задавать нескромных вопросов, его интересует лишь одно – уезжает ли она, ведь скоро об отъезде не придется даже мечтать. В ответ Лашен улыбнулся так многозначительно, что самому сделалось противно, и поспешил придать своему лицу обычное серьезно-сосредоточенное выражение. Попросил Рудника не беспокоиться: сегодня вечером он их гость, они заплатят за ужин. Да-да, подтвердил Хофман, разумеется, и добавил, что уже сказал об этом Руднику. Тот поблагодарил:
