Филип Рот - Немезида

Хотя Бакки никогда раньше не слышал о Сетоне, он кивнул, соглашаясь, что все это важные вещи.

— Каждый год четырнадцатого августа наш лагерь отмечает день рождения Сетона Индейским праздником. Усилиями Эрнеста Сетона — Томпсона лагерное движение стало в двадцатом веке одним из величайших достижений нашей страны.

Бакки снова кивнул.

— Я бы хотел прочесть эти книги, — сказал он, возвращая их мистеру Бломбаку. — Судя по всему, они из самых-самых, особенно для воспитания мальчиков.

— В Индиан-Хилле — для воспитания и мальчиков и девочек. Я был бы рад, если бы вы их прочли. Как только устроитесь, можете прийти и взять их у меня. Несравненные книги, опубликованные, когда век был еще молод и вся страна, которую возглавлял Тедди Рузвельт, поворачивалась лицом к жизни под открытым небом. Вы для нас настоящая находка, молодой человек, — сказал он. — Доктора Стайнберга и его семью я знаю всю жизнь. Если Стайнберги вас рекомендуют — мне этого достаточно. Я поручу одному из вожатых показать вам лагерь, а берег я покажу вам сам и со всеми вас там познакомлю. Все с нетерпением ждали вашего приезда. В том, что касается озера, у нас две цели: обучение водным видам спорта и обучение правилам безопасности на воде.

— В Панцеровском колледже меня готовили и в том, и в другом плане, мистер Бломбак. Я веду физкультуру в школе на Чанселлор-авеню, безопасность — моя первая забота на этих уроках.

— Родители на летние месяцы доверили нам своих детей, — сказал мистер Бломбак. — Наша задача — оправдать их доверие. С тех пор как я купил этот лагерь восемнадцать лет назад, у нас ни разу ничего плохого не случилось на воде. Ни единого происшествия.

— Я уделю безопасности особое внимание, сэр, можете не сомневаться.

— Ни единого, — жестко повторил мистер Бломбак. — Водный инструктор — одна из самых ответственных должностей в лагере. Может быть, самая ответственная. Один-единственный несчастный случай на воде по нашему недосмотру может погубить весь лагерь. Само собой, каждый купающийся должен иметь напарника из своей возрастной группы. Напарники должны вместе входить в воду и вместе выходить. Проверять, чтобы все держались парами, нужно перед каждым заходом в воду, после выхода из воды и периодически во время плавания. Плавание в одиночку недопустимо.

— Я считаю себя ответственным человеком, сэр. Будьте уверены, я позабочусь о безопасности каждого из ребят. И не беспокойтесь, я знаю о важности системы напарников.

— Отлично, а время ланча, кстати, еще не прошло, — сказал мистер Бломбак. — Сегодня у нас макароны с сыром. На ужин — ростбиф. В пятницу вечером в Индиан-Хилле всегда ростбиф, есть в стране карточная система или ее нет. Пойдемте, я вас провожу в столовую, и вас покормят. И еще: вот вам лагерная тенниска. Снимите галстук, наденьте ее пока что поверх рубашки, и пошли на ланч. Ирв Шлангер оставил свои простыни, одеяла и полотенца. Можете ими пользоваться. В стирку вещи забирают по понедельникам.

Тенниска была такая же, как на мистере Бломбаке: на груди — название лагеря, а чуть пониже изображение типи в кольце огней.

До столовой — большого деревянного строения, открытого с боков, — было буквально два шага по дощатому переходу от кабинета мистера Бломбака, и ланч там был в разгаре: девочки и их вожатые сидели за круглыми столами по одну сторону от главного прохода, мальчики и их вожатые — по другую. Снаружи мягко пригревало солнце, ласковое, благодатное, а отнюдь не свирепое, — божество доброго света, Небесный Отец, одаряющий теплом плодоносную Землю-Мать, — и переливчато блестело озеро, и роскошной зеленой сетью колыхалась щедрая июльская растительность, о которой он знал не больше, чем о птичьем царстве. Внутренность же просторной столовой наполняли детские голоса, и этот громкий гул напомнил ему, как хорошо быть среди детей, напомнил, за что он так сильно любит свою работу. За тяжкие недели, когда он, пытаясь хоть насколько-нибудь уменьшить опасность для ребят, чувствовал свое бессилие, он отвык от этого удовольствия. Тут его окружали веселые, энергичные дети, которым не угрожал жестокий невидимый враг, дети, защищенные от любых бед бдительным вниманием взрослых. К счастью для него, он был теперь избавлен от беспомощного пребывания на арене ужаса и смерти и возвращен в гущу ничем не обеспокоенных мальчиков и девочек, пышущих здоровьем. Тут его ждала работа, которая была ему и по сердцу, и по плечу.

Мистер Бломбак оставил его за столом одного, сказав, что они встретятся опять после ланча. Никто в столовой пока что не знал, кто он такой, и никто им не интересовался: за едой и дети и вожатые оживленно разговаривали и смеялись, а то вдруг принимались петь — радовались общению, словно после завтрака, когда они вот так же собирались вместе, прошли не считанные часы, а годы. Он оглядывал столы в поисках Марсии, которая, вероятно, еще не ждала и не высматривала его. Говоря накануне вечером по телефону, они рассудили, что, пока он будет устраиваться в коттедже и входить в курс дела на берегу, ланч давно уже кончится и в столовую он придет только ужинать.

Увидев ее наконец, он так обрадовался, что с трудом удержался от того, чтобы вскочить и громко ее позвать. В те последние три дня на спортплощадке он, по правде говоря, думал, что никогда ее не увидит. С того момента, как он согласился поехать в Индиан-Хилл, он был уверен, что заболеет полио и все будет потеряно. Но вот она за столом — девушка с поразительно темными глазами и густыми, курчавыми, черными как смоль волосами, которые она подстригла перед летом. Абсолютные брюнетки встречаются на свете нечасто, и Марсия была из их числа. Когда они прошлой осенью познакомились на школьном собрании, где представляли новых учителей, волосы роскошно ниспадали ей на плечи. В тот день она ему так понравилась, что прошло некоторое время, прежде чем он смог, встречаясь с ней, смотреть ей в глаза и перестал провожать ее восхищенным взглядом издали. Потом он увидел, как она уверенно ведет своих не смеющих шуметь учеников по коридору в класс, — и влюбился с новой силой. То, что дети называли ее мисс Стайнберг, заворожило его.

Сейчас, сильно загоревшая, она была в такой же белой лагерной тенниске, какую дали ему, и эта белизна подчеркивала ее смуглую красоту и особенно красоту ее глаз — их радужные оболочки казались ему не только более темными, но и более круглыми, чем у кого-либо другого, казались внешними кольцами двух мишеней из сновидения, черными с коричневым отливом. Здесь она выглядела еще прелестней прежнего, хотя больше походила на подопечную, чем на вожатую, и мало напоминала ту, со вкусом одетую учительницу первого класса, которая в двадцать два года уже держалась с наружной уверенностью опытного профессионала. Он заметил, что ее маленький девичий носик слегка смазан чем-то белым, и обеспокоился, что она лечит: солнечный ожог или аллергию на сумах? И тут радостная мысль пришла ему в голову: вот какие у нее тут заботы, вот от чего она предостерегает детей — от прикосновений к листьям сумаха!

Привлечь внимание Марсии в таком гаме не было никакой возможности. Несколько раз он поднимал руку, махал, но она не видела. Потом он заметил ее сестер-двойняшек, Шейлу и Филлис, сидевших рядышком за несколько столов от Марсии. Одиннадцатилетние, они были совершенно не похожи на старшую сестру: веснушчатые девчонки с рыжеватыми кудряшками, с длинными, трогательно тонкими ногами, с носами, уже отчетливо напоминающими отцовский, и ростом уже почти сравнявшиеся с Марсией. Он помахал теперь уже им, но они оживленно разговаривали с соседками по столу и тоже не обращали на него внимания. С первой же встречи он был совершенно очарован Шейлой и Филлис — их живостью, умом, их темпераментом, даже подростковой нескладностью, которая начала в них ощущаться. Знакомство с этими девочками у меня на всю жизнь, подумал он, и эта мысль доставила ему огромное удовольствие. Мы все будем принадлежать к одной семье! Но тут ему внезапно вспомнились Херби и Алан: они умерли, потому что проводили лето в Ньюарке, а Шейла и Филлис, девочки почти такого же возраста, цветут, беспечно проводя лето в Индиан-Хилле. И вот у него уже на уме Джейк и Дэйв, воюющие с немцами где-то во Франции, в то время как он надежно укрыт от бед в этом шумном царстве жизнерадостной детворы. Поразительно, подумалось ему, как расходятся людские судьбы и как бессильны мы все против обстоятельств. И какую роль играет Бог во всем этом? Почему Он одного посылает с винтовкой в руках в оккупированную нацистами Европу, а другого сажает перед тарелкой макарон с сыром в столовой Индиан-Хилла? Почему Он оставляет одного ребенка из Уикуэйика в зараженном полиомиелитом Ньюарке, а другого отправляет на все лето в восхитительное горное убежище? Перед человеком, для которого до тех пор решением всех вопросов были прилежание и добросовестный труд, вдруг возникла масса необъяснимого: почему события складываются именно так, а не иначе? Почему?