Ознакомительная версия.
А раньше ему все это нравилось. Раньше он ее любил, очень любил. И она ему по наивности своей верила. Верила даже в то, что ради безопасности его бизнеса надо всю недвижимость на его родителей оформлять. Вот же дура была. Надо было хоть на черный день себе что-то откладывать, а не тратить бездумно направо и налево. Деньги, деньги, как к вам привыкаешь… Вас уже и ощущать начинаешь по-особому, издалека, шестым каким-то чувством. А иначе почему у нее в голове щелкнуло, когда Гошка ей про этот Настькин звонок рассказал? Она сразу и не поняла – почему. А как поняла, тут же вещички свои в сумочку покидала – и на вокзал. Надо, обязательно надо прибрать к рукам этот кусочек, эту теткину шикарную квартиру. Правда, и Настька будет претендовать, конечно, знает она эту халдейку – всю жизнь с нее деньги тянет, не стесняется. И не задумывается никогда – какое ей, Нине, в сущности, дело до ее многодетных трудностей, и почему она должна отдавать свои шикарные шмотки тупым ее дочкам, которые о настоящей цене этих тряпочек даже и не догадываются? Обязана, что ли?
А про тети-Машину квартиру она все знает. Случайно. Левчик, Гошкин друг, такой же хитрый бизнесмен, одно время к ней сильно приценивался, хотел старичков на меньшую жилплощадь переселить, дав им немного денег в отступное – на наивность их рассчитывал. Место-то классное: тихий центр, дом – крепкий такой толстостенный особнячок, все кругом в зелени. Он тогда и цену реальную этой квартиры называл – она аж обалдела от такой суммы. И не призналась почему-то, что хозяева – ее дальние родственники. Словно подсказало ей тогда что внутри – молчи, мол. Хотя и расчетов на эту квартиру абсолютно никаких не было, кто ж думал, что тети-Машин муж так быстро на тот свет отправится, он же моложе ее намного. А оно вон как вышло – старушка взяла да и осталась одна в хоромах своих неприватизированных, сама себе теперь хозяйка. Кого захочет, того и пропишет. А Настька-то и не знает, что квартира эта тети-Машиным мужем никому не завещана. Может, и удастся ее вообще отодвинуть, навесив лапши на уши…
А тете Маше она должна теперь стать самой близкой родственницей, чтоб ближе и некуда. Как приедет – в тот же день к ней пойдет с гостинцами, с соболезнованиями, все как полагается. Эх, надо было раньше этим заниматься, да кто думал-то, что все так обернется. А надо, надо было думать, предполагать надо было варианты. И почему умной становишься так поздно, когда годы к роковому и неизбежному полтиннику приближаются? Видно, у всех баб так с возрастом происходит – красота уплывает куда-то, растворяется в пространстве, сколько ее ни удерживай, бегая по дорогим салонам, а место ее законное разум занимает, чтоб не пустовало оно зря.
Вздохнув, Нина достала из дорожной сумки красивый кожаный несессер с туалетными принадлежностями и, с силой захлопнув дверь своего комфортно устроенного СВ-купе, направилась в туалетную комнату. Как надоел этот поезд… Надо было все-таки самолетом лететь, уж перетерпела бы как-нибудь. Трясись теперь в замкнутом пространстве еще целую ночь…
Ступив ранним утром на перрон вокзала в родном городе, она поежилась брезгливо, глядя на суетящуюся вокруг толпу встречающих-провожающих, и быстро пошла в сторону привокзальной площади, где, как обычно, собирались частные водилы-извозчики. Через десять минут, радуясь отсутствию не успевших образоваться в этот ранний час пробок, хорошенькая серебристая «Ауди» лихо вывезла ее на широкий проспект, в самом конце которого, недалеко от центрального городского парка, возвышался полукругом родной дом, резко выделяющийся на фоне старых допотопных построек элитной спесью – и огромными лоджиями, и необычной формы большими окнами, и даже цветом песочно-розовым, стильно-благородным и притягивающим глаз. «Не буду звонить Гошке, что приехала, появлюсь сюрпризом. Может, обрадуется? Хотя это вряд ли… – размышляла она, глядя в залитое дождем лобовое стекло. – А вдруг он не один? Тогда надо было раньше звонить! Вот идиотка. Конечно, надо было раньше, еще с вечера…»
Сюрприза, конечно же, не получилось. Вернее, получился, только в самом плохом, карикатурно-классическом варианте. Она долго и безуспешно пыталась открыть своими ключами хитрый замок, нажимала отрывисто на кнопку звонка и снова с раздражением ковырялась в замочной скважине… Так и есть, он там не один. Уже сорок раз, наверное, на нее в экран монитора посмотрел.
Достав из сумки мобильник и сделав вызов, Нина улыбнулась как можно приветливее в глазок камеры и показала пальцем на телефонную трубку около своего уха – иди, мол, возьми свой телефон, не бойся…
– Привет! – сразу и неожиданно ответила трубка Гошиным голосом.
– Гошенька, открывай и не бойся ничего! Что ты как маленький? Ну хочешь, я в сторонку отойду и глаза закрою?
– А чего такого мне нужно бояться? – с вызовом, на какой-то визгливой бабской ноте проговорил Гоша. – Почему это, собственно, я тебя должен бояться?
– У тебя кто? Ксюша или Наточка? Пусть выходит спокойно и идет себе, я вообще отвернулась и от двери даже отошла, видишь?
Она и в самом деле отошла подальше, услышав шевеление открываемого с той стороны замка. Дверь тут же быстро открылась, длинноногая Гошина секретарша Ксюша порхнула мимо нее, как большая белая птица, обдав с ног до головы сексапильной волной вызывающе-цветущей юности. «Вот сучка… – выругалась тихонько, глядя ей вслед. – Зря я тебя так долго прикармливала да удобряла всячески – думала, совесть да женскую солидарность в тебе, как цветочек, выращу». Войдя наконец в квартиру, улыбнулась устало стоящему в дверях кухни Гоше:
– Ну, здравствуй… Приехала вот… Девочку твою нечаянно напугала. Так по лестнице вниз сейчас припустила – как бы ноги на каблучищах не переломала!
– Да! Вот такая я сволочь! Такой вот неверный! И что?
– Такой, такой, – устало начала стягивать с себя влажную от дождя куртку Нина. – Кто ж спорит-то?
– Да? Тебе не нравится? – продолжал визгливо наступать на нее Гоша. – Так давай что-то уже будем решать! И прямо сейчас решать – чего ждать-то?
– Ну почему сразу решать? И почему сразу не нравится? Я вообще этого не сказала…
– А что, нравится, что ли?
– И этого я не говорю…
– А что, что ты тогда говоришь?
– Да ничего, Гошенька… Я вообще молчу. Понимаешь? Мол-чу…
Он резко развернулся в дверях, взмахнув тяжелыми кистями пояса красивого бухарского халата, ушел в спальню. Нина медленно прошла в большую гостиную, устало бросила тело в мягкие и ласковые диванные подушки. Увидев перед собой на низком столике открытую и едва початую бутылку «Вдовы Клико», приподнялась на локте, выбрала из двух стоящих рядом высоких стаканов тот, которому так и не посчастливилось запечатлеть на своем стеклянном боку следов ярко-красной Ксюшиной помады, наполнила его до краев прозрачной, одуряюще пахнущей богатством и роскошью жидкостью. Выпив все до дна, снова откинулась на подушки и, закрыв глаза, стала ждать, когда отойдет-отхлынет от головы мерзкая и тошнотворная обида на Гошку. А может, и не обида это вовсе… А может, и не на Гошку, а на саму себя. О, вот и дверь хлопнула – на работу ушел. Она встала, медленно прошлась по квартире, пытаясь ощутить себя наконец на своей законно-привычной территории. Дома было хорошо, как на родине. Все свое, близкое кругом, до боли родное. Вот на этой каминной полке из малахита всегда отдыхает глаз, над дизайном этих причудливо собранных гардин она целый месяц грузилась – всю голову себе изломала. А ковер этот снежно-белый и пушистый она всегда собственноручно чистит – никакому сервису не доверяет. Нет, не может она все это потерять в одночасье, не может, и все. Если уж и терять, только взамен на что-то. Может, не такое роскошное, но хотя бы достойно-приемлемое.
«Сейчас отдохну, приму ванну и поеду к тетке, – решила она, подходя к столику и наливая себе еще шампанского. – Или нет… Сегодня никуда не поеду. Не хочется! Сидеть около старухи мало радости… Успею еще – подушки поправлять, печально подносить лекарство. Как там дальше у Пушкина? А, вот! Вздыхать и думать про себя: когда же черт возьмет тебя? Хм… Точнее, пожалуй, и не скажешь…»
Рассмеявшись громко и пушкинскому и своему собственному остроумию, она, на ходу раздеваясь, лениво направилась в душ и, ощутив на теле упругие ласкающие его струи, решительно произнесла вслух: «А я и завтра не поеду! Вот! Завтра я – к Олежке. Соскучилась по мальчику своему – сил нет. Как он без меня тут жил, интересно? И за съемную его квартиру пора платить. А вот послезавтра – это уж обязательно… А что делать? Противно, а надо. Но только послезавтра».
* * *
– Здравствуйте, бабушка! Не узнали? Я Костя, сын Насти, племянницы вашей.
Мария растерянно смотрела на белобрысого, улыбающегося широко и приветливо парня, стоящего по ту сторону двери. За спиной его, скромно потупив глаза, стояла маленькая, чернявая, похожая на голодного галчонка девочка в легкой коротенькой ярко-красной курточке. Надо же, Костик, Настенькин сынок… Конечно, она его помнит, как же… Только он-то каким ветром здесь оказался, интересно. Вроде и не знался с ней сроду и даже не смотрел в ее сторону, когда им, родственникам, выпадал вдруг жизненный случай всем вместе собраться – в основном на поминках, конечно. Ей даже всегда казалось, что он и не знает, кто она такая, – скользнет по лицу равнодушным взглядом, и все. Вроде как забрела и забрела посторонняя бабушка помянуть усопшего, подумаешь. Да и на Борискиных похоронах его не было. Точно не было, она бы запомнила.
Ознакомительная версия.
