— Разве у меня есть выбор? — спросил Нкоси.
— В пределах разумного, да.
— Я имею в виду — оставаться здесь или выбираться из вашего квартала.
— Да… Но опять-таки надо решить, что разумнее. Мы не можем позволить вам выйти из дома, заведомо зная, что вас схватят. Это поставило бы под удар и нас и нашу организацию.
— Понимаю… А не могли бы вы переправить меня куда-нибудь?
— Трудно сказать. А куда именно?
После некоторых колебаний Нкоси сказал:
— В африканскую деревню. Примерно в шестидесяти — ста милях отсюда, это скотоводческий район по пути в Свазиленд.
— Вы, кажется, хорошо знаете эти места, — заметил Нанкху.
— Вполне естественно. Половину детства я провел там, половину здесь, недалеко от места, где высадился. Мой дядя — старейшина той деревни.
— Знаю, — оказал Нанкху.
— Знаете? — удивился Нкоси.
— Да, знаю; нам это известно. Скажите, поддерживали вы связь со своим дядей, пока находились на чужбине?
— Нет. Но какое это имеет значение?
Ди не выдержала:
— Бога ради, окажи ему, Давуд.
— Ваш дорогой дядюшка, — произнес Нанкху невыразительным, бесстрастным тоном, — враг нашего движения, я имею в виду не индийцев, а африканское националистическое движение в целом. Власти назначили его старейшиной деревни: он (верный агент правительства. Не пройдет и часа, ка «вы окажетесь в руках полиции, стоит вам только появиться в деревне. Кстати, он значится одним из первых в списке лиц, с которыми мам предстоит разделаться, как только появится возможность.
Нкоси сам удивился, как легко поверил этому. С самого детства Нкоси любил этого дядю. Чуткий, отзывчивый и к тому же мечтатель, дядя был ему ближе и дороже отца, а когда после смерти отца дядя вернулся в деревню, Нкоси открылся новый мир. Дядюшка научил Нкоси видеть, мечтать, чувствовать. И вдруг ему говорят, что человек этот — предатель, а ему в голову не приходит возражать.
Ди Нанкху поставила чашку и подошла совсем близко к Нкоси, следя, однако, за тем, чтобы не коснуться его. Давуд Нанкху отвернулся и стал смотреть в окно.
— Таким образом, деревня отпадает, — небрежно сказал Нкоси. — Он был так добр ко мне, мой любимый дядя.
По-прежнему глядя в окно, Нанкху проговорил:
— Так нам сказали, но это еще ничего не значит, никто из нас не мог проверить его доброту. Вас мы еще не знали.
— А сейчас знаете — и вы и организация. — Он не мог сдержать раздражение.
— Я не вправе говорить от имени организации, — спокойно парировал Нанкху, — да и не возьму на себя смелость утверждать, что знаю вас; но я знаю Ди, а она, по-видимому, знает вас… — Он помедлил, потом добавил более беспечным тоном: — Тем странным и опасным образом, каким женщина может познать мужчину.
Женщина коснулась его робко, осторожно, как бы спрашивая, хорошо ли проявлять свои чувства при других. Прикосновение было едва уловимым, она только провела пальцами по его руке, но он остался безучастным, тогда она быстро отдернула руку и демонстративно отошла от него. Он равнодушно, словно издалека, наблюдал за тем, что происходит вокруг, будто это совсем не касалось его. «Отношения между людьми немыслимы без таких вот мелких проявлений тирании», — решил он и не стал больше об этом думать.
Итак, сказал он себе, дорогой образ, который ты хранил в сердце чуть не полжизни, в течение нескольких минут оказался стертым. Для этого достаточно было двух-трех фраз. А ты мог только ответить, что он был добр к тебе, потому что знаешь, ка «горько оплакивать умершие образы.
Давуд отвернулся от окна и взглянул на часы, стоявшие на столике возле кровати Ди.
— Надо решать. Мне пора к больным.
— Что бы ни случилось, я не хочу быть схваченным в вашем доме.
— Здесь вы в большей безопасности, чем где бы то ни было.
— Знаю, но рисковать не хочу.
— Вы рискуете всюду, здесь — в меньшей степени.
— И это я знаю и все же не хочу.
Нанкху испытующе посмотрел на сестру и сказал с едва уловимой горечью:
— Видно, вы с Сэмми хорошо просили, моя дорогая. Даже слишком хорошо.
— Почти как нищие, — тихо сказала Ди, опустив голову.
И мужчины почувствовали, ка «она съежилась и приуныла. Нанкху сказал:
— Есть вещи, которые мы делаем по убеждению. Стремление выжить не единственная движущая сила — не важно, идет ли речь о многих или об одном человеке.
— Зачем вы говорите мне об этом? — возразил Нкоси.
Нанкху задумался на минуту, потом покачал головой.
— Очевидно, «вам это не относится, зато относится ко мне и ко всем нам. Гонения порой бывают очень жестокими.
«В самом деле, — подумал Нкоси, — я, кажется, забыл о гонениях. И о меньшинствах тоже. Многие из нас забывают».
— Мы тоже действуем согласно своим убеждениям, — сказал он, — и именно поэтому я предпочитаю не подвергать вас и ваших близких опасности, которой можно избежать. Выбирать должен я, и ка «бы малы и ограниченны ни были мои возможности, по «а существует выбор, я чувствую себя человеком. И еще я хотел сказать, что готов принять на себя долю вины моего народа перед вами и попытаться ее искупить.
— Хорошо. По куда вы пойдете?
— Это не важно. Важно как можно быстрее передать меня из рук индийцев в руки африканцев, и тогда, что бы ни случилось, на индийцев вина не падет. Полиция не должна обнаружить меня именно здесь, если ей вздумается произвести обыск.
— У нас сложные отношения с местными африканцами. Натальская группа находится под влиянием панафриканистов, сторонников несотрудничества. Мы не смеем просить их о помощи, не смеем сказать, что вы здесь.
— Вот как!
— Да. Но один наш белый друг может через надежных людей связаться по телефону с Йоханнесбургом, и если поступит указание от самого Совета, они вынуждены будут его выполнить.
Постучали, и в дверь просунулась голова Дики Наяккара.
— Ваши опасения подтвердились, док. Есть сведения, что вокруг нас разбрасывают сети.
— Хорошо, Дики. Предупреди Сэмми и скажи ему, что я отправляюсь на вызовы, пусть встретит меня в условленном месте.
— Слушаюсь, док.
— Когда может поступить указание от подполья?
— Часов через двенадцать, я думаю, не раньше. Надо будет обзвонить множество людей в самых различных местах, прежде чем решение будет передано сюда в такой форме, чтобы никто не посмел ослушаться.
— А облавы уже начались?
— Да. По-видимому, вам придется остаться здесь.
Нкоси покачал головой.
— Нет, друг, я не хочу, и вы не можете меня заставить.
Нанкху беспомощно пожал плечами.
— Поговори с ним ты, Ди… Они везде разыскивают вас! Неужели вы не понимаете? Объясни ему, Ди.
— Бесполезно, Давуд. Но, послушай, я могу отвезти его на ферму. У нас есть небольшая ферма в горах, — пояснила она Нкоси, — отрезанная от всего мира. Ближайшее поселение — в двадцати милях от нее, это имение Нанды в долине. Никому и в голову не придет туда заглядывать.
Нанкху оживился.
— Мне кажется, Ди неплохо придумала. Вы можете прятаться там до той поры, пока не поступят указания от Совета подполья. Только как вас туда переправить?
— Я довезу его, — с готовностью вызвалась Ди.
— Нет, это не годится, — возразил Нанкху. — Если ты исчезнешь из поля зрения хотя бы на час, они сразу заподозрят неладное. Они только и ждут какой-нибудь зацепки, чтобы вовсю развернуться. Пусть лучше с ним поедет Дики, — сказал он, поразмыслив. — Для них Дики — презренный кули, каких тысячи, а на это время надо будет подыскать другого, похожего на Дики, паренька. Да, да, надо поступить именно так. Ди, загримируй мистера Нкоси под индийца, ты это умеешь. Надо придать его коже другой оттенок. Простите, друг, но вас надо превратить в низкородного индуса. Не беспокойтесь, мы сделаем все, что надо. Ну, мне пора. — Он крепко, с большим теплом пожал Нкоси руку, затем похлопал по плечу сестру и стремительно вышел из комнаты.
— Так жаль, — оказала Ди, — что я не могу поехать с тобой. Однако он прав. Ужасно не хочется отпускать тебя одного, но они сумеют переправить тебя на ферму. Это замечательные люди… Наступит ли такое время, когда людям не нужно будет бояться, быть постоянно начеку, прятаться?
— Наступит, я уверен.
— И когда исчезнет разница между африканцем и индийцем?
— Такого, я думаю, не будет; во всяком случае, при нашей жизни всегда будут существовать и индийцы, и европейцы, и африканцы, каждый в рамках своей группы. И в этом нет ничего предосудительного, потому что, надеюсь, каждая группа будет уважать человеческое достоинство остальных.
— А что будет с такими, как мы с тобой? Я имею в виду наши чувства.
— Мы с тобой представляем меньшинство в наших национальных группах, а ты судишь о том, хорошо или нет общество, по тому, как оно относится к меньшинству, которое не подчиняется установленным правилам, общается с представителя ми других групп, вступает с ними в интимные или дружеские отношения.
