А Корней решил обрубить все концы, которые смогут его в дальнейшем как-то компрометировать перед Михасем. И решил он сделать это сам, лично, не доверяясь никому. Переговорив с Лютым, он вызвал Худого к себе.
— Ты должен помочь мне, Петенька, в несколько необычном для тебя деле. Завелся в нашей среде человечек, правильнее сказать покойничек, который готовит для меня подлянку. Лютый попытается расколоть его, но все ли он скажет, все ли отдаст — неизвестно. Ты должен поприсутствовать при этом и определиться, прежде чем его отправят на тот свет — все сказал гнида или нет, пытать его дальше или закончить. Ты мужичок умный, никогда меня раньше не подводил, думаю, не подведешь и в этот раз, сможешь поработать в качестве детектора лжи.
Худой побледнел, как полотно, попытался что-то сказать, но пересохшее мгновенно горло выдавило только какой-то хрип. Он понял, что речь может идти и о нем самом. Понимал это и Корней, пытаясь успокоить его:
— Да не переживай ты так, понимаю, что это не сахар — смотреть на пытки, можешь поблевать вволю, но поручение придется выполнить, заодно и свою преданность докажешь. Нельзя, работая на меня, оставаться все время чистеньким.
Худой догадался, что Корней хочет его привязать к себе намертво, пытки и убийство не простит ему никто, хоть и не делал он это своими руками, за соучастие срок тоже приличный дают. Он немного успокоился: слава Богу, не его станут убивать, а менты все равно ничего не найдут. Корней, как обычно, спрячет все концы, сгорит труп в кочегарке и пепел развеют по ветру. Пропал человек без вести…
На место Худой приехал успокоившись, но его передернуло всего, когда Лютый вытаскивал из машины орудия пыток — щипцы, паяльник, тиски и вафельницу. Лютый особо подчеркнул последний предмет:
— Это мое новое изобретение, никто устоять не может, — и, видя недоуменный взгляд Худого, пояснил: — Вместо яиц станем выпекать вафли, — Лютый заржал заливисто, глядя в глаза Худому, похлопал половинками вафельницы. — Отличнейший омлет получится, располагающий к беседе.
Худого вывернуло наизнанку прямо около машины, в горле почему-то стоял запах паленого мяса. Лютый посмотрел на него и криво улыбнулся про себя: «Интересно, как устроен человек. Наверняка ты блевать не станешь, когда я тебе этот аппарат к яйцам прилажу». У него даже зачесались руки, хотелось все проделать быстрее.
Когда Худой вошел в кочегарку, то обратил внимание, что, кроме него, там никого нет. Ни кочегаров, ни объекта пыток, — ни души. Он снова забеспокоился, повернулся к Лютому, чтобы спросить его, и получил резкий и сильный удар в живот. Он задохнулся от боли, не хватало воздуха, ловил его открытым ртом, перегнувшись пополам. Лютый подхватил его, закидывая на стол, привязал руки и ноги к поручням, заклеил рот липкой лентой, чтобы не оглушал своим диким криком, присел рядом на стул, поджидая Корнея.
Худой корчился на столе, пытаясь разорвать сыромятные ремни, мычал что-то нечленораздельное сквозь липкую ленту, понял, что не удастся вырваться, и затих. Округлившиеся глаза, наполненные ужасом, вращались туда-сюда, инстинктивно ища поддержки, застыли на вошедшем Корнее с вопиющим вопросом.
— Освободи ему рот, — приказал он Лютому. — Он мальчик умный, зря кричать не станет.
Корней присел на стоявший рядом стул, вынул трубку, набил табаком и закурил, выпуская большую часть дыма в воздух и пропуская немного в легкие.
— То, что я тебе говорил — все правда, Петя. Мы тебя убьем и труп сожжем, но ты должен сделать выбор. Расскажешь все сам, как хотел подставить меня — умрешь быстро и безболезненно, в противном случае пожалеешь, что родился на белый свет.
Лютый повернул его голову, чтобы инструмент был хорошо виден, и добавил:
— Ты не волнуйся, я тебя сразу жарить на вафельнице не стану. Сначала суставчики твои покрошу пассатижами, потом паяльник в задницу засуну, а вафельницу уж потом, на десерт приберегу — вдруг тебе яйца на том свете еще потребуются, — он скрипуче рассмеялся.
Худой молящей скороговоркой, словно ему не дадут высказаться, обратился к Корнею:
— Антон Петрович, что же это? Я же всегда с вами, работал, не покладая рук, и помыслов даже никаких нет. Кто-то оговорил меня, неправда все это, разве ж я могу предать вас? Прикажите освободить меня, я не переношу боли.
Он разрыдался, понимая, что все его слова ничего не значат, его не отпустят, пока он не расскажет все. Но маленькая надежда все же жила в нем — а вдруг это просто проверка? Попугают и отпустят. Никто не может знать, что он замыслил, никому он не говорил, и пленка с записью пьяной откровенности Лютого надежно спрятана, никто о ней знать не может.
— Не понимаешь ты, Петя, добрых слов, — начал Корней. — Не понимаешь. Я все время присматривался к тебе и понял, что ты решил улизнуть и перед этим сиркнуть, как улетающая птичка, мне на голову. На большее ты и не способен, — он подымил своей трубкой и продолжил: — Паспорт наверняка приготовил на другое имя, но мы же его найдем, уже сейчас ищут, отзвонятся скоро ребята, тогда тебе конец, прикажу пытать долго и больно, так, что тебе и не снилось в самых страшных кошмарах. Думаю, что и не только паспорт отыщется, пленочки кой-какие…
Худой вздрогнул, и Корней понял, что попал в точку. Значит, вовремя он притащил его сюда, сыграл на опережение.
— Так как, Петя, будем говорить или отпираться начнешь?
— Антон Петрович, паспорт действительно есть, но вы же прекрасно понимаете, что он на всякий случай необходим. И у вас, и у него есть, — он показал глазами на Лютого. — А в остальном я чист, не было даже мыслей, чтобы вам нагадить. Верьте мне, верьте, наговаривает кто-то на меня, — залопотал Худой.
Корней молча встал и вышел из кочегарки, Лютый сразу же заклеил рот Худому пластырем, взял пассатижи, прищелкивая ими, как парикмахер ножницами, понаблюдал немного, как крутится, пытаясь освободиться, Худой, как округляются от ужаса его глаза. Усмехнулся и взял пассатижами сустав одного из пальцев, сдавил сильно, слыша хруст раздавливаемых костей и мычание сквозь пластырь, бросил злорадно:
— Говорили тебе, гад, расскажи все сам — не захотел, но ничего, скоро все расскажешь, всю правду выложишь.
Он взял пассатижами другой сустав, Худой замычал дико, завертел головой, давая понять, что будет говорить, но Лютый отреагировал на это по-своему:
— Говорить хочешь, гнида, чего же раньше молчал? Одного суставчика мало, вдруг опять не все расскажешь.
Он снова сдавил пассатижи, превращая суставные кости и мягкие ткани в желе с косточками, подождал, пока промычится Худой, позвал Корнея и отклеил пластырь. Но Худой мычал и без пластыря, словно вся вода покинула его организм, а не только моча пропитала брюки и воздух. Лютый плеснул ему в лицо стакан воды, облизнулся Худой и заговорил, постанывая от боли:
— Все расскажу, все… Только не бейте больше, не трогайте, — его потряхивало слегка от страха — Лютый демонстративно вертел в руках паяльник. — Давно я недолюбливаю Михася, ненавижу… Пришел в институт позже меня, защитил докторскую, был все время в фаворе и славе… Слава Богу, выперли его из НИИ, но он опять взлетел у вас. Решил я отомстить ему за украденную удачу, подыскивал подходящий момент, чтобы отправить аудиокассету и его жене, в том числе, где подвыпивший Лютый рассказывает, как заказали вы ее трахнуть на катере. Потом почему-то передумали и отыграли назад, Лютый не успел остановить насильников и Михась убил их обоих. Как только отправил бы кассеты, — сам бы уехал, сменил фамилию и лег на дно.
— Где кассеты? — спросил Корней.
— Одна, я еще не переписал ее. Лежит в надежном месте, я покажу, там и паспорт мой новый.
— Где кассета? — повторил вопрос Корней.
— Не убивайте меня, — взмолился Худой, — я все отдам, все покажу…
Корней снова вышел из кочегарки, слыша спиной душераздирающее: «Не-е-е-е-т». Лютый быстро задраил его рот пластырем, повернул набок, вгоняя паяльник в анус прямо сквозь брюки, воткнул шнур в сеть и стал приговаривать в ярости:
— Ты у меня сегодня, сука, поговоришь… Всех подставил, гад — и меня, и шефа, и Михася с женой. Как твоя жопа, чувствует тепло? Скоро станет не жопа, а Африка, побудешь хоть раз негром, — нес околесицу Лютый, принюхиваясь, чтобы уловить запах паленины и не перестараться. Но пока кроме говна и псины не пахло ничем.
Корней вернулся раньше обычного, понимая, что Лютый может перестараться, спросил то же самое:
— Где кассета?
Лютый отключил паяльник, сдернул пластырь.
— Д-д-д-ома, в левом углу в комнате поднимается паркет. Там… Не убивайте меня, — заплакал Худой.
Корней вытащил пистолет. «А-а-а-а-а!» — послышался крик. Палец надавил на спуск. Лютый грохнулся наземь, около переносицы из дырки засочилась кровь.
— Вот видишь, дурашка, никто тебя убивать и не собирается. Поможешь запихать его тело в топку? — ласково спрашивал Корней.
