— Погодите, голуби! — глядя с тоской на обоих, выговорил Витька уже как бы и мстительно. — Подождите… И самим всего годок остался, по-смотрю я тогда.
— Х-ха, ты уже точь-точь как классуха наша! — теперь и впрямь от души рассмеялся Игнат. — Тоже, погодите годок да подождите чуток.
— Вот и слушай… пока не поздно.
— Что ж сам-то не слушал?
С какой-то совсем несвойственной ему грустновато-усталой ус-мешкой Витька только кивал головой в ответ.
— Зато, наверно, давно на память все выучил? — вдруг стрельнула ему в лицо лукаво своими карими глазками Юлька.
— На па-а-мять… Ну ты и скажешь, на память… Абзац ведь получается, братцы, мучишь-мучишь науку эту, а толку! — мотнул го-ловой в ответ Витька как-то и вовсе отчаянно. — И подумать страх, экзамены, аудитория… Эх, как не наелся, видать, так уж не налижешься досыта, такая вот видится сказка вдали… Как поступить, как поступить, братцы… Одна лишь надежда моя единственная, на нее… на удачу родимую! — далее он уже говорил с передышкой, вразброс и растерянно, словно выгружая в ответ неуклюжие рваные фразы.
А вокруг!
Вновь синеватые сумерки зала, казалось, уже не могли вместить-втиснуть еще больше народа. Слева возле стены плотными кружками расположились парни; девчата в рядок напротив. В уголках и возле окон приютились парочки.
— Танец взаимного приглашения! — снова кричит улыбчиво на весь зал Антон, и снова так трепетно возносит душу его любимая:
За рекой калина красная,
Налитая соком,
Обожгла ты руки белые
Золотой осокой…
Сладостной грустью манит переливчатый звон серебристых ак-кордов. Кружат пары. Мельтешат вперемешку искрометные пестрые блики, переливистая пышная феерия! — так близко она, рядом… и так далеко бесконечно.
В золотой осоке прячутся
И дожди, и солнце…
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому — смеется…
— Лето, лето… Ну и лето, ребятки, мне нынче выдалось, — шептал рядом едва слышно Витька, неотрывно взирая в зал. — Сколько жить, столько помнить буду.
— И нам… не забыть.
— Мне бы… мне бы вот так, да не забыть!
Начав по-прежнему едва слышно и вдумчиво, Витька вдруг резко добавил силы в голосе, закончил с ударением четким на последних словах. Затем перевел взгляд медленно, и уже как-то более внимательно глянул на парочку.
— А ты? — подмигнул совершенно неожиданно со знакомой своей лукавой хитринкой. — Как там выходит… поэты? Говоришь, поэты придумали?
— Поэты, поэты…, - словно согласился с ним поспешно и тот час Игнат.
4 «Двухтысячный год»
«На нее лишь теперь моя надежда единственная, на удачу родимую!» — говорил так Витька друзьям при встречах и впоследствии, однако у него была вовсе не та сугубо фаталистическая натура, чтобы полагаться в делах на одни лишь капризы удачи. Где-то недельки за две до вступительных он повез документы в приемную и вернулся назад отнюдь не с пустыми руками. Привез с собой целый комплект крохотных, размером в ладошку толстеньких книжечек; все они очень удобно раскладывались в гармошку, на каждом листике был отдельный вопрос с самым главным по пунктам.
— И где ж ты надыбал такое? — глянувши мельком, поинтересовался Игнат.
— А-а, мужик вертелся у корпуса… Лысоватый, в очках, весь из себя как профессор… По трояку всего, а класс!.. Ведь класс, скажи, шпоры?
И даже в эпоху развитого социализма нельзя было обойтись без ком-мерсантов. Тихонько, с оглядками выползали они из темных уголков там, где только запахло «наваром»…
Витька пронумеровал странички, усовершенствовал также выходной костюм. Пришил маленький тряпичный карманчик на самом удобном месте. Каждый день просматривал мелко исписанные странички, как цирковой фокусник тренировался отыскивать нужный вопрос на ощупь. Все это явно придавало ему уверенности, возвращало, хоть и ненадолго, такое обычное ранее, беззаботное настроение.
— Хочешь байку новую? — спросил он однажды. — Вчера на речке подслушал.
Вечерами он теперь каждый день бегал на стадион и речку, тренировался в беге и плавании.
— Давай, молоти! — усмехнулся Игнат.
— Значит так… Двухтысячный год… Школа.
Учитель спрашивает на уроке истории: «Кто такой Брежнев Леонид Ильич?»
Ученик в ответ: «Мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой!»
И на этом месте, словно выставляя тем самым завершающую точку, Витька рассмеялся таким же коротким, как и его анекдот, отрывистым смехом.
Игнат хохотнул также, но больше из уважения к другу. А если уж по правде сказать, анекдот этот тогда показался ему и совсем не смешным. Когда миллионы каждый день со всех газетных страниц и телеэкранов, словно наперегонки поспешали по эффективнее выразить «мудрому вождю и верному ленинцу свою признательность лично», а эпоха Аллы Борисовны еще по-настоящему не наступила — даже и не верилось тогда, что когда-нибудь и всерьез сможет реализоваться нечто подобное.
— А вот еще! — продолжая смеяться, продолжал Витька далее. — Знаешь, как новую водку расшифровали?
— Это которую?
— «Колос».
— Не-а… как это?
— Слушай.
И после коротенькой паузы Витька продекламировал протяжно и звонко:
— «Косыгин-Останови-Леньку-Обнаглел-Сволочь!»
Здесь необходимо пояснить, что в эпоху развитого социализма цены были постоянными абсолютно на все за исключением вина и водки. И то цену повышали вовсе не так тривиально, как теперь, просто, положим, подняли и все. Нет, первым делом обязательно меняли этикетку. Именно вот такое волнующее событие, затронувшее сердито за живое каждого советского человека и фольклорно породившее вот такую, весьма грубоватую расшифровку произошло тогда совсем недавно. В магазинах появилось одновременно сразу две новые этикетки, «Нива» и «Колос».
Посмеявшись вдоволь, Витька вдруг вновь стал очень серьезным.
— Эх, как поступить, как поступить, — завздыхал снова раз за разом мучительно. — Как поступить, братцы… неделька всего лишь и… час пик! Кто я… или что я буду через ту недельку с малым?
* * *
Уехал он, не попрощавшись.
Все абитуриенты отъезжали на вступительные одинаково незаметно. Вот только домой они возвращались совершенно по-разному.
Глава четвертая В начале августа
Вступительные экзамены тогда проходили во всех учебных заведениях одновременно и в два потока. Первый с начала августа и по десятое число, второй соответственно с десятого и по двадцатое. Можно было, правда, попробовать и раньше, попытать счастья в одном из престижных московских институтов, а в случае неудачи еще успеть перекинуть документы… Но поступить, например, в МГУ… Вряд ли кто-нибудь из посельчан даже пытался когда-либо сделать это. Так что, по сути, здесь решала одна-единственная попытка.
Экзамены, экзамены…
Множество их пришлось пережить Игнату впоследствии, и не раз наблюдал он удивительное проявление тех характерных необъяснимостей, хорошо известных каждому, кто сдал хотя бы одну сессию. Когда, например, ты с грехом пополам подготовился, молишься назавтра хоть того троячка несчастного выловить, а повалила вдруг валом удача холявная, пруха… И наоборот.
Первые победители появились в поселке уже спустя несколько августовских дней: медалистам достаточно было сдать на «пять» только первый профильный экзамен. Словно вынырнули они, счастливцы, откуда-то разом, и теперь их видели повсюду и вместе… Одновременно поползли слухи и про первых неудачников:
— Лесничего хлопец… Слышь, цвайман с порога?
— Слышал такое.
— Так может и видел?
— Х-ха, теперь ты его не скоро увидишь!
* * *
Отгремела тревожно короткими грозовыми ливнями первая неделя августа.
И вновь запарило жарко, но не по-июльски с родниковой ясною синью бездонного неба, с ослепительной гаммой огнистого солнца, а как-то душно и вяло. Добела полинявшее, с поволокою блеклое небо теперь подслеповато плавило размытое солнце в нерасторопное сонное пятнышко, что из последних сил едва-едва доплывало до самой окраины леса.
— Ну и засоха сёлета, людцы! — поговаривали самые старые жители поселка. — И коли оно было?
Приветливым розовым вечерком присаживались они на знакомой завалинке в задушевный степенный кружок.
— И коли оно так? Ты хоть припомнишь, Иване?
— А як Костик за Неман у сваты шугал? Напрямки, в одних ботах да лугом…
— Чей-то Костик?
— Агрономчин…
— А-а, так то Михеевич! Что сын начальником важным у Киеве… Так то, видать, ище до германца было?
— До германца… до кайзера… А сам ты с которого будешь?
