И старик пустился в рассказ о том, как в семьдесят четвертом году директор лично вручил его цеху переходящее красное знамя и как при этом билось сердце рабочих, исполненных чувства своего высокого предназначения.
— А новый — Извольский? — спросил Черяга, — вы его еще застали?
— А что новый! — с визгливой обидой сказал старик, — молодой еще. Глупый. Наглый. Тридцать четыре года мужику, а завод уже ему принадлежит. Почему ему, а не мне?
Черяга помолчал.
— А добавку к пенсии кто начал платить — Петр Евграфыч или Извольский? — спросил он.
— Да что добавка! На миллион украл, а на грош делится, — с обидой ответил старик.
Бывший директор Ахтарского металлургического комбината Петр Евграфович Чаганин жил на четвертом этаже обыкновенной заводской девятиэтажки, в подъезде с выкрученной лампочкой и за дверью, обитой видавшим виды дерматином.
Черяга долго и безуспешно давил на кнопку звонка. Если бы не телевизор, который громко орал за дверью, он бы решил, что в квартире никого нет. Наконец Денис, отчаявшись, забарабанил в дверь. Телевизор щелкнул и умолк, за дверью послышалось шарканье шлепанцев, и женский голос спросил:
— Вам кого?
Денис поднес к дверному глазку раскрытое удостоверение.
— Я бы хотел поговорить с Петром Евграфовичем.
Дверь распахнулась на ширину цепочки, из-за цепочки вылезла старческая рука, и зацапала удостоверение.
Через минуту цепочка была снята.
— Проходите, проходите, — сказала полная седая женщина в пестром бесформенном платье, обвязанном фартуком.
Тут же Денис был введен в уютную гостиную, обставленную в типичном стиле 70-х годов: польская хельга во всю стену, в хельге — горки хрусталя и посуды, покойные кресла и журнальный столик, на котором стояли конфеты, чай и коньяк.
В креслах сидели двое: высокий сухой старик в тренировочном костюме и шлепанцах, и другой, в чопорном черном костюме — явный гость.
— Присаживайтесь, Денис Федорович, — проговорил старик в шлепанцах, будем знакомы, я Петр Евграфович, а вот это Миша Селиверстов, зашел на чаек, между прочим — бывший первый секретарь горкома, прошу любить и жаловать. Так какими же судьбами московскую прокуратуру занесло в наш изъеденный смогом край?
— Забастовка, — объяснил Черяга, — разбираемся, куда деньги угольщиков делись.
— Ну, это вы у угольщиков и спрашивайте, — рассмеялся Чаганин.
— Вы слышали, что вчера обстреляли пикет, а потом чуть не убили чернореченского мэра?
— Там еще, кажется, профсоюз обстреляли?
— Мэр уверен, что это было сделано по приказу Извольского.
— А, вот откуда ноги растут! А что Слава?
— Утверждает, что чернореченский мэр воспользовался случаем, чтобы свести с ним счеты, а стреляли в мэра из-за его жадности.
Глаза Чаганина вдруг молодо взблеснули, и Черяга понял, что этого человека еще рано записывать в пассив.
— Так зачем же вы пожаловали ко мне, молодой человек?
— Спросить, кто говорит правду — мэр или Извольский.
— Да тут и спрашивать нечего, — заявил бывший секретарь горкома, — Сляб сам бандит! Он знаете, кого поставил мэром Ахтарска? Своего зама и поставил, фальсифицировал выборы и мне угрожал, чтобы я снял кандидатуру…
— Да будет! — досадливо отмахнулся бывший генеральный, — ты шесть процентов собрал, кому ты нужен был — угрожать?
И замолчал.
— Петр Евграфович, — осторожно сказал Черяга, — если Извольский стрелял в пикет, то он же ведь не сам это делал? Значит, у него должны быть прочные связи в этих кругах? Вот когда вас убрали с поста генерального — вам угрожали?
— Да ему… — вскинулся было опять бывший секретарь горкома.
— Помолчи!
В комнате наступила тишина. Было слышно, как за стенкой, на кухне играет радио и скворчит поспевающая к ужину картошка. Чаганин мелкими стариковскими глоточками пил чай.
— Нет, мне не угрожали, — сказал Чаганин, — то есть звонки и все прочее было, но, по правде говоря, я сам парочку таких звонков организовал — Извольскому. Слава человек чистый, без криминала. Никто за ним никогда не стоял и с бандитами он связываться не хотел. И зачем ему, скажите на милость, бандиты, если все гаишники в городе ездят на машинах, подаренных комбинатом и прокуратуру за счет АМК отремонтировали?
Чаганин помолчал и снова отхлебнул чаю.
— Вы про историю с Никишиным слыхали? — спросил он.
— Это которого братки губернатором хотели сделать?
— Ну да. Ведь это Слава его вылил в канализацию. Очень качественно и навсегда. Согласитесь, после этого ему с братками как-то не с руки было дружить, а?
Черяга промолчал.
— Есть у нас один человек по кличке Премьер, — сказал бывший директор, — негласный хозяин группы фирм «Доверие». Комбинату он несколько раз помогал, когда надо было выбивать долги за тридевять земель. Еще при мне помогал. Когда меня с комбината попросили, Премьер мне предлагал помощь. Мол, давай возьмем Сляба, посадим на цепь и будет держать до тех пор, пока он не подпишет бумажку о том, что половину этой своей фирмочки он продал. Только вот такой интересный момент — продать эту долю Извольский должен был не мне, а Премьеру.
— То есть Премьер хотел воспользоваться раздором на комбинате, чтобы заполучить его для себя? — уточнил Черяга.
— Ну, для себя или для братвы, я не разбирался, — сказал бывший генеральный, — а только Премьер уже тогда был человек серьезный и отомстить я Славе мог по полной программе. Но вы знаете, я старый человек, и я, наверное, воспитан в дурных социалистических принципах и прочей отжившей дряни — но мне как-то жутко показалось, что пятый по величине в мире металлургический комбинат будет работать на общак. В общем, я отказался.
— А Извольский? Он об этом знает?
— Я ему об этом рассказал.
— И какие у него были после этого отношения с Премьером?
— Нормальные. Премьер ему поклялся, что ничего такого не было, и что это я придумал для того, чтобы разжалобить Славу. Мол, мне от его жалости лишняя копейка перепадет.
— И Извольский ему поверил?
— Поверил не поверил, а деньги на милицию стал давать. Он, Премьер, и потом на Славу работал, но дальше приемной Слава его не пускал. Так, заместо собачки держал: туфли там принести или долг просроченный выбить. И если бы Премьер захотел что-нибудь учудить, — то вот он городской прокурор и прочие выкормыши, которые у завода клянчут подачки, и пришлось бы Премьеру лицезреть небо в квадратик.
— А почему вы в прошедшем времени говорите?
— А потому что вхожу я три дня назад в кабинет Славы, и сидит там Премьер и ноги на столе держит. И я спрашиваю: «В чем дело?», и Слава мне рассказывает длинную историю о том, как на Октябрьской железной дороге местное начальство арестовало вагон с оцинкованным рулоном за неуплату долга дороге, и как Премьер будет с этим разбираться.
— И?
— Он меня совсем уже за дурака держит, — с обидой сказал бывший генеральный, — было это дело с Октябрьской дорогой и разобрались с ним за неделю до этого. По телефону и вполне культурно, Славик даже матюгнулся не больше пяти раз.
— И о чем же говорили Извольский с Премьером, если не о дороге и не о стали?
Старый гендиректор развел руками.
— Делайте выводы сами, — сказал он.
— Премьеру — лет тридцать, волосы цвета соломы, походка борца и кожа плохо загорает?
Гендиректор кивнул.
— Я не специалист в металлургии. Это правда, что если вам не привезут кокс, то завод можно будет закрыть?
— Да. Коксовая батарея — это непрерывное производство. Если кокс не вынуть вовремя из печи, получится «козел». После этого всю печку можно выбрасывать.
— Хорошо. А разве Извольский не может обратиться к губернатору? Разве без завода бюджет области выживет?
— У нас шахтерская область. У губернатора избиратели шахтеры и он не допустит, чтобы с их головы упал хоть волос.
— Если Извольский поручил Премьеру разогнать пикетчиков, то Премьер с этого что-нибудь получит? Например, власть его на заводе возрастет?
Бывший гендиректор задумался.
— Вряд ли, — наконец сказал он. — Ну, подстрелили парочку шахтеров, — это что, по нынешним временам большая услуга? Слава никогда ни с кем властью не делился и начинать не намерен.
— Петя, — подал голос сбоку бывший первый секретарь обкома, — если человек так интересуется Премьером, может, ты позвонишь Володьке?
Черяга вопросительно взглянул на бывшего генерального.
— Володя Калягин, бывший зам начальника городского угрозыска, — пояснил Чаганин, — не вся, знаете ли, ментовка была должна исключительно Извольскому. — Если хотите, позвоню.
Черяга, разумеется, хотел, и через пять минут было условлено: они встречаются в пол-третьего, на центральной площади у памятника Маяковскому; Черяга, взглянув на часы, обнаружил, что ему пора уходить. Тем более, что о географии Ахтарска он имел весьма смутное представление.
