И вот – стоит он на станции Голенки – охраняет какой-то тамошний объект, а через территорию поста бредет гурьба "зэчек", никем не охраняемая: как видно, расконвоированные. Иван Пантелеймонович, зная службу, крикнул своим пацаньим, тоненьким голоском, еще не испытавшим мутацию:
– Принять вправо!
Ясно, четко произнес, да отпетые бабищи не послушались – шагают прямо на него. Иван Пантелеймонович – еще более грозным фальцетом:
– Стой! Стрелять буду!
Чертовы куклы загалдели весело – и еще нахальнее наступают.
Действуя строго по уставу, юный воин снимает с плеча карабин
(который чуть не в полтора раза длиннее его) и – бабах! – в небо!
Вот тут бабоньки и набежали на него толпой, повалили, карабин отобрали и куда-то в сторону забросили, а с юного
"мальчиша-кибальчиша"… содрали штаны!
Мнение знающих людей по поводу этой истории: "Хорошо, хоть не изнасиловали!.."
Несколько раз и мне приходилось в карауле быть у самого края ЧП.
Но всегда в последний момент "Бог спасал".
В первый мой, после принятия присяги, выход на пост мне достался под охрану склад ГСМ (горюче-смазочных материалов). Там начальником был старослужащий-срочник Гриша Чумак. Считая себя хозяином на объекте, он расхаживал по территории возле бензозаправки с горящей самокруткой в зубах. "Проинструктированный до слез", я как часовой потребовал от него "прекратить курение". Но он и ухом не повел. Я повторил требование – результат тот же. Тогда, взяв автомат на перевес и с громким щелчком дослав патрон в патронник, я скомандовал
Чумаку: "С поста шагом марш!" – и наставил на него оружие, демонстративно сняв с предохранителя. Гриша разразился скверной бранью, назвав меня "фазаном гребаным" и, конечно же, "жидярой". Но окурок выбросил, тщательно затоптав. Этот случай на всю жизнь показал мне власть оружия. После инцидента я побаивался встречи с
Гришей, но он, к моему удивлению, стал со мною держаться как лучший друг и первый протягивал мне руку. Зауважал!
В другой раз на уже упомянутом шестом посту ночью я чуть не застрелил собаку, "почему-то" не ответившую мне на окрик "Стой! Кто идет?" и на предупреждение "Стой! Стрелять буду!". Лишь в последний момент мне стало понятно, что передо мной не шпион, не вор, а большой лохматый пес-гулена…Еще был случай, когда на тот же охраняемый мною пост в темноте вышел кто-то с цигаркой в зубах.
Цигарку я видел хорошо, того, кто ее курил, не видел совсем. Окрики мои уставные остались без ответа, и я уже хотел влупить заряд прямо в физиономию невидимки, как вдруг понял, что это не огонек папиросы, а один из приморских светлячков – там водится особая их порода, летающая зигзагами.
Однажды я на посту размечтался: вот бы какой-нибудь дурак вышел случайно на меня, и я, такой образцово бдительный, задержал бы его… Меня бы непременно наградили отпуском с выездом на родину!..
Сменяюсь утром, прихожу в караульное помещение – а там обсуждается ночное ЧП, о котором стало известно от дежурного по части. В тот момент, в связи с очередным осложнением международной обстановки, одна из батарей полка была выдвинута "на точку". Там на ночь выставлялся дозор – разновидность караульного поста. И вот ночью прямо на дозорного вышла со стороны китайской границы пара корейцев – муж и жена. Некогда, перед войной, в этих местах проживала масса этнических корейцев. "Отец народов" товарищ Сталин их своей отцовской властью выселил в Среднюю Азию, чтобы японцам труднее стало засылать своих лазутчиков: если вокруг не будет косоглазых, то самурайскому шпиону трудно будет скрыться!
Но каким-то единицам удалось уйти через границу и поселиться в соседнем Китае. Вот такая чета, якобы, и решила теперь вернуться в родные места… Так это или не так, и не были ли это просто-напросто советские разведчики, явившиеся из-за рубежа, чтобы отчитаться начальству, – мы теперь не узнаем. Ясно лишь, что среди косоглазых китайцев таким же косоглазым корейцам укрыться было легче, нежели русским. А ведь дело было в 1955 году, как раз на "дальних подступах" к известному советско-китайскому конфликту…
Отправившись днем в столовую за обедом для состава караула, я видел эту парочку возле штаба полка, где они ожидали отправки в более высокую инстанцию. Вели они себя спокойно, не чувствовалось ни малейшего испуга. Похоже, они знали наперед свою судьбу – и не страшились ее.
Я тогда мечтал об отпуске домой и жестоко завидовал задержавшему их солдату. "Точка", на которой располагалась батарея, была лишь в трех-четырех километрах от моего поста, и момент задержания совпал с моим временем пребывания на посту. А "везунчику" осталось служить лишь несколько месяцев, ему отпуск был ни к чему, потому и наградили его не отпуском на родину, а именными часами с дарственной надписью от командира дивизии генерал-майора Слюсаренко…
Стоит еще рассказать об особенностях так называемого "первого поста". В каждой части этим номером обычно обозначается пост по охране знамени части. А оно хранится обычно в помещении штаба. Знамя части, согласно уставу, – это святыня. Потеря его – пусть даже в героическом бою – неминуемо влечет за собой расформирование части. И наоборот: если знамя спасено, воинская часть сохраняет свой номер и боевую славу, даже в случае гибели всего личного состава, и вокруг спасенной святыни возрождается данный полк, бригада, дивизия…
Символика впечатляющая, она оказывает сильное воздействие на человеческие сердца. Вот почему боевое знамя окружено почитанием и поклонением. Охраняющий его часовой все два часа своего единовременного пребывания на посту (а в сутки – все восемь часов!) обязан стоять по стойке "смирно", – не "вертухаясь", не ворочая головой и лишь отдавая честь (беря карабин или автомат "на краул") перед каждым проходящим мимо офицером. А поскольку у нас, да и в большинстве частей, знамя всегда в коридоре штаба, то "на краул" приходится делать поминутно: задергаешься!..
Вот почему стоять на этом посту хотя и почетно, но обременительно, и солдаты его недолюбливают. Одно хорошо: зимой здесь не мерзнешь, а по ночам, когда кроме дежурного по части и дежурного писаря, в штабе никого нет, можно и расслабиться. Конечно, этого устав не разрешает, но чувство юмора и самоуважения диктует многим иное: ну, уж когда нет вокруг никого, то перед кем и тянуться-то?
Но и такое, казалось бы, невинное расслабление таит в себе нежданную опасность. Вот рассказ одного солдата, слышанный мной в палатке дивизионного медсанбата во время болезни (вводные матерные слова разрешите, для экономии места и времени, здесь опустить).
– Стою раз на "первом посту" нашего танкового полка. Ночь, все штабные офицеры давно спят в своих квартирах, дежурный по части только что пошел посты проверять, вернется нескоро, писарь храпит в соседнем кабинете. Рядом со мной – зачехленное знамя в "пирамиде" и денежный ящик под замком с мастичной печатью. Вот я и присел на этот ящик отдохнуть. Нет, не уснул, да и посидел-то всего минут пять.
Подымаюсь, оглядываюсь – мать честная: с деревянной колодки на замке ящика печать мастичная исчезла! Хватаюсь за собственную жопу – точно: печать к штанам приклеилась! Я ее быстренько отцепляю, хочу назад прилепить – да нет, уже с нее все стерлось. Е-мое! Ну, думаю, погиб, теперь меня засудят к такой-то матери! Тут является дежурный по части – я ему откровенно обо всем докладываю: так и так, мол, товарищ капитан, посидел вот на ящике… Мужик оказался хороший: поругал для порядка, но сам же и успокоил: ничего, мол, посидишь теперь не на ящике, а на "губе", – не беда, тут нарушение устава, но ты ведь не ограбил кассу… "Что вы, – говорю, – товарищ капитан, я и в самом деле не вор, я – отличник боевой и политической, до армии сварщиком работал, на Доске Почета висел…" – "Ладно, – говорит, – я сейчас спать лягу, а с утра пораньше вызову начфина: это ведь его хозяйство ты повредил…"
Меня сменили, пришлось, конечно, рассказать разводящему обо всем, он доложил начальнику караула… Утром я снова тут, на посту. И как раз является начфин. Открывает при мне ящик, а там… пусто!
– Ты куда денежки девал? – спрашивает начфин злым голосом. Чуть я, трах-тарарах, сознание там не потерял: ну, думаю, вот это влип!
Но начфин долго издеваться не стал:
– Ладно, – говорит. – не вешай носа, там и не было ни хрена. Полк наш бедный сейчас. Но на губе придется посидеть. Обдумай свое поведение: стоит ли сидеть на деньгах? Я вот, как видишь, по роду службы всю жизнь на них сижу – не позавидуешь, честное слово!
Хороший мужик оказался.
– Ну, а на губу-то тебя посадили? – поинтересовались мы у рассказчика.
– А как же: пять суток строгого отсидел! – ответил тот радостным, почему-то, голосом.
Я проснулся ночью от какого-то шума, топота сапог, приглушенного разговора, перемежаемого не то что смехом, а хихиканьем и прысканьем. Слышались загадочные реплики:
