Ознакомительная версия.
Радостный, заливистый хохот толпы. Вытирают слезы от смеха. Девочка смотрит растерянно, не понимает, что она такого сказала?
Знаете, что делает после этого хороший родитель? Хороший родитель, мама или папа,- это совершенно неважно,- берет грязного старикашку за жирный затылок и рылом, рылом тыкает в вертящееся и сверкающее колесо. Но таких тут нет, и старикашка берется за следующего ребенка.
— А что делает ваш дедушка дома?
— Водочку пьет,- доверчиво отвечает мальчик. Хохот толпы. У дедушки улыбка застывает на лице. Мог ли он предвидеть? Десятки миллионов развалились на диванах, смотрят на публично опозоренную старость и — что, тоже хохочут?
— А что мама про папу рассказывает? А? — Трехлетняя кукла с огромным розовым бантом не знает, что сказать. Доверчиво, ясно смотрит она на ласкового дядю. Она еще не доросла до возраста Павлика Морозова.
— А папа по воскресеньям дома?.. А вы уверены, что это ваш папа?.. Папа, вы что-то скрываете от ребенка!..
Есть родители, которые продают собственного ребенка на улице за бутылку водки. Публика, рванувшая со всей страны на Поле Чудес в Стране Дураков — а именно там это поле, как известно, и находится — тоже без стеснения торгует детьми. Детской чистоте и невинности Якубович назначил недорогую цену — цену утюга. Они согласны! За утюгом, за миксером, за кофемолкой спускаются семьи с гор, из заснеженных аулов, бредут через тундру, штурмуют поезда, переплывают реки, волокут деток в телевизионный лупанарий. В Москву! в Москву! к колесу! Там их оплюют, обхамят, зато если повезет, то им достанется целый телевизор! Ага! А в телевизоре Якубович, а в Якубовиче опять телевизор, а в нем опять Якубович — бесконечная матрешка непотребства.
С гор и равнин публика везет Якубовичу подарки: закатанные в банки огурки-помидорки, вино, копченую рыбу, торты. О, какие сцены разыгрывает народный любимец! Хватая копченое и печеное, он урчит, он чавкает и чмокает, он толкается и пихается. Вот он передал блюдо с метровым осетром студийной девушке:
— Стоять здесь! Никуда не ходить! Здесь стоять! А то я вас знаю! Ни корочки не останется! Стоять! Поставь сюда! Никому нельзя верить! Ну шо? Шо ты пихаешься?
ПРИЛИЧНАЯ ЖЕНЩИНА: Я хочу передать привет моей племяннице... Она работает медсестрой в больнице на 1500 коек...
ЯКУБОВИЧ: Мне столько не надо!.. Вот с двумя — с удовольствием!.. Я стою — все
дрожат, а лягу — ой! ой!..
УЖАСНАЯ БАБА (о мешке с деньгами): Дайте я пощупаю...
ЯКУБОВИЧ: Кого?
Якубович учит, что человек — это звучит подло, и показывает это на себе. Человек,- говорит и показывает Якубович,- есть нравственный слепец, теряющий остатки достоинства при встрече с дармовым электроприбором. Человек, по Якубовичу, есть алчное, жадное, полупьяное животное, ежеминутно желающее лишь жрать да трахаться. Человек не хозяин своей судьбы — он раб колеса. Слушайся начальства, терпи, виляй хвостом, угодливо подхихикивай, вези оброк, он же взятки, он же — «подарки в студию!» — и хозяин смилостивится, покрошит немножко объедков с балкона в толпу.
Загляните в его глаза, голубые, как яйца дрозда,- в них не светится ничто человеческое. Можете плюнуть в них. Ничего ему не сделается.
1999
«Русский человек задарма и рвотного выпьет», — замечает Вас. Вас. Розанов.
И в другом месте: «В России вся собственность выросла из „выпросил“, или „подарил“, или кого-нибудь „обобрал“. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается».
И еще: «Вечно мечтает, и всегда одна мысль: — как бы уклониться от работы.
(русские)».
Писано это девяносто с лишним лет назад, в мирное время, когда, можно сказать, и нива колосилась, и трудолюбивый пахарь преумножал добро, и купец торговал мануфактурой и баранками, и Фаберже нес яички не простые, а золотые, и воин воевал, и дворник подметал, и инженер в фуражке со скрещенными молоточками строго и с достоинством всматривался в будущий прогресс, в то далекое время, когда все расцветет и в каждом доме будет водопровод и лампочка Эдисона. А русский чай был так хорош, что его подделывали завистливые иностранцы. Смотришь старые фотографии: боже! Богатство-то какое!
Будет скоро тот мир погублен!
Посмотри на него тайком.
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом.
Марина Цветаева
Жаловались друг другу на лень русского человека, на его любовь к дармовщинке. Мечтали. Пили. Пели.
Лето красное пропели, уж война катит в глаза. А вскоре допрыгались и до революции, начисто отменившей само понятие собственности. Корова ли у вас, штангенциркуль, бриллиантовые ли сережки, — изъять, а собственника с малыми детушками — в тайгу, да без лопаты; все это под рефрен: «владыкой мира станет труд». К штыку приравняли не только перо, но и, например, швейную машинку: ведь на ней можно что-нибудь сшить, а потом, не дай бог, продать, да, не дай бог, заработать. А значит, обогатиться. А это грозит приобретением собственности. А это преступление.
Труд, не создающий собственности, не создающий твоей собственной собственности, есть парадокс и издевательство, подневольная поденщина скотины. «Свободный труд свободно собравшихся людей», подхалимски воспетый Маяковским, применим разве что к перетаскиванию партийного бревна с места на место, к разгребанию завалов; но завалы образуются там, где стихия или чья-то злая воля что-то развалила. В хорошем хозяйстве завалов нет.
Апологетом бессмысленного, непроизводительного труда, труда, который прекрасен «сам по себе», вне зависимости от продукта, был великий старик Лев Толстой. Интересно, что литературный труд он за труд не считал, хотя работал безжалостно много и упорно. Его тянуло тачать сапоги (получалось криво), идти за плугом (об урожае не слыхать), то есть мышечную радость он принимал за духовную, а к результату был равнодушен. Саморучно крыл соломой крестьянскую крышу. Крыша осенью протекала, крестьянин бранился, но граф был доволен, о чем и вносил записи в дневник.
Неуважение к труду и собственности в России часто объясняли последствием трехсотлетнего крепостного права, то есть для рабов — бесправия. Если ты сам — чужая собственность, если твои ложки-плошки, урожай, жена и дети тебе не принадлежат, то о каком уважении может идти речь? В начале XX века, когда Розанов писал свои книги, ситуация понемногу начала исправляться (все же выросло поколение, не знавшее рабства), но большевички разрушили хрупкую скорлупку гражданского мира, и весь двадцатый век прошел под страхом владеть чем-либо материальным, осязаемым. Ведь у настоящего коммуниста не должно быть ничего, кроме веры в отвлеченное.
Возле речки, у бугра
Волк Петром питался.
Что осталось от Петра?
Партбилет остался.
Сергей Николаев, 70-е гг.
Указывают, и справедливо, на перекличку, или же тесное родство русской общественной мысли XIX-XX веков с раннехристианскими ожиданиями Второго Пришествия, с бессребреничеством, самопожертвованием и фанатизмом первых поколений, уверовавших в Сына Божия. Человек — раб, но он прежде всего раб Божий, и вот-вот будет призван, и не пролезть ему в игольное ушко со всеми своими кастрюльками, и теплыми сапогами, и детскими чистошерстяными костюмчиками на вырост, и кустиками рассады, и мотками провода, и сервантом, и старыми фотографиями, и закатанными в банки огурцами, и пятирожковыми люстрами, и коврами ручной работы, и плюшевыми медведями, и зажигалками «Ронсон», и микроволновой плитой. И действительно, там микроволновая плита вряд ли пригодится. Не надо денег, раздай имущество, не собирай себе сокровищ на земли, где воры подкопываются и крадут. Спать ложись в саване, радостно. «Ибо вы… и расхищение имения вашего приняли с радостью, зная, что есть у вас на небесах имущество лучшее и непреходящее» («Послание апостола Павла к Евреям»). «Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! ибо в один час пришел суд твой. И купцы земные восплачут и возрыдают о ней (о блуднице-Вавилоне. — Т.Т.), потому что товаров их никто уже не покупает. Товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных и жемчуга, и виссона и порфиры, и шелка и багряницы, и всякого благовонного дерева, и всяких изделий из слоновой кости, и всяких изделий из дорогих дерев, из меди и железа и мрамора, корицы и фимиама, и мира и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и тел и душ человеческих. (…) Повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его; и голоса играющих на гуслях и поющих, и играющих на свирелях и трубящих трубами в тебе уже не слышно будет; не будет уже в тебе никакого художника, никакого художества…»
Ознакомительная версия.
