– Очень злая, – поддакнул дирижер. – Она щенилась постоянно, поэтому так долго ее и держали: что лучше – один раз собаку съесть или каждый год по несколько щенков… Злая сука! Она еще при охране у одного, уже покойного гобоиста, кусок мяса из ноги выхватила.
– Ну, Фриц, буди оркестр. Концерт пора начинать, – сказал Пабловский.
Фриц вышел, а первый помощник уставился немигающим взглядом на Харитонова.
– Если вы в самом деле до Москвы дойдете, – вкрадчиво заговорил он, – скажите там, чтобы вернули нам охрану. Скажите: Музлаг, они знают, где это, один такой лагерь на всю Родину. Плохо без охраны. Никакого стимула, да и одичать можно. Как хорошо раньше было: НКВД, кухня, фельдшер… А так: выпустит какой-нибудь Кантор собак из загона, и начнут эти музыканты друг друга есть.
– Хорошо, если дойду – передам.
Некоторое время спустя они вышли из избы и направились к деревянному помосту. Харитонов, выходя, захватил с собой вещмешок.
– Что, боитесь – украдут? – спросил Пабловский.
– Нет, я дальше пойду после концерта, – вздохнув, ответил младший матрос.
– Маловато погостили. Хотя оно и понятно: кому охота за колючей проволокой гостить!
На помосте уже стояли музыканты, опухшие от бессонной ночи.
Дирижер, увидев Харитонова и Пабловского, взмахнул руками и что-то крикнул оркестру.
Зазвучал «Марш энтузиастов». Но, несмотря на марш, Пабловский и Харитонов подошли к дирижеру вялым шагом.
– Кантор пропал! – размахивая руками, сказал подошедшим дирижер. – Тромбона, значит, не будет.
– Велика беда? – спросил у него первый помощник.
– Девятнадцать тактов без него вылетает.
– Черт с ним! – буркнул Пабловский.
– Я пойду, пожалуй?! – спросил у Пабловского Харитонов.
– Подождите ради Бога! – зашептал дирижер. – Секундочку! Еще два тактика!
«Марш энтузиастов» окончился. Дирижер достал из внутреннего кармана ватника бумаги, свернутые в трубочку.
– Это ноты, те, что я говорил.
– А-а, хорошо, – Харитонов взял их и засунул в вещмешок.
– Я вас очень прошу! – дирижер умоляюще посмотрел на бывшего младшего матроса. – Это все, что останется от меня, вы понимаете… Я ведь даже не прошу вас занести письмо родным, жене. Только это. Родные все равно умрут, а музыка не должна…
– Хватит! – рявкнул Пабловский. – Не слышу концерта!
Дирижер вздохнул, повернулся лицом к музыкантам и снова взмахнул руками.
– Если вы действительно не знаете дороги, – заговорил первый помощник, – идите, пока они играют! Я заставлю их работать еще часика два, так что вы от музыки идите, чтобы кругами не бродить.
– Спасибо, – кивнул Харитонов.
Они пожали друг другу руки, и бывший младший матрос направился по хорошо вытоптанной тропинке к входным зеленым воротам, украшенным сварным скрипичным ключом, в центре которого красовалась звезда.
Машина катилась не спеша. Темнота больше не подбрасывала камни под колеса. Поверхность земли была гладкой, словно залитый каток. Люди, ехавшие в этом невидимом пространстве, крепко дремали, пережидая темноту, а вместе с темнотой пережидая жизнь.
Шофер, губами чувствовавший прохладный металл баранки, счастливо улыбался. К нему наконец пришел сон и перенес его в иную плоскость: в приятно искаженное прошлое.
…В правлении колхоза решался серьезный вопрос: из трех имевшихся в хозяйстве тракторов два надо было отправить в город для участия в праздничной демонстрации трудящихся. Председатель был озабочен: ведь из-за дождей с севом запаздывали, работали без выходных, а тут еще если отдать на день трактора, то неизвестно, закончат ли они сев вообще. По этой причине председатель и был против участия сельхозмашин в демонстрации. Но партсекретарь ячейки Загубин с доводами председателя не соглашался. «Что, – он спрашивал, – важнее? Сев или единство всех трудящихся?» – «Да ведь хлеб сеем, не клевер!» – говорил председатель. «Без хлебного достатка уже который год живем, и все еще живы! – горячился партсекретарь. – А вот если не будет идейных посевов и всходов в народе – то любой враг придет и на корню нас вырубит!» – «Но коли отовсюду позабирать на эти демонстрации технику, – пытался доказать свою правоту председатель, – не достанет хлеба, и голод случиться может, а ведь и план не выполним!» – «Выполнишь! – рявкнул партсекретарь. – Сам пойдешь, вручную сеять будешь, а план Родине дашь! А голода не бойся, уже был он и на Волге, и на Украине – что, не выжила власть?! Трудно было, но выжила. А почему – потому, что идейность хлеб заменяла, и если ты не дашь трактора на день – то послужишь делу врагов!» – «Черт с тобой! – сдался председатель. – Только бери те трактора, что похуже, и Масленникова оставь, пусть кто из молодых эти трактора поведет!» – «Масленникова оставить?! – возмутился партсекретарь. – Лучшего механизатора, орденоносца – и ты его не пускаешь на демонстрацию! А на кого же, как не на Масленникова, всем равняться?! А? Ты что же, хочешь демонстрацию сорвать?» – «Ничего я не хочу, – поникнув головой, сказал председатель. – Делай что хочешь…» – «Ты на меня не вали, – удовлетворенно произносил Загубин. – Я делаю не то, что хочу, а то, что моя совесть партийная велит! Я себе не хозяин! Я слуга великого дела и ради этого дела на смерть пойду!!!»
Закончив тираду, партсекретарь встал и протянул руку председателю. Тот, видно, вяло ее пожал, отчего Загубин остался недоволен и сказал: «Ты мне одолжений не делай! Пожми по-нашему, по рабоче-крестьянски! За одно ж дело страдаем!!!» Председатель еще раз пожал руку партсекретарю, после чего Загубин кивнул на прощанье и вышел. И только тогда председатель снова вспомнил о сидевшем тихонько в углу мальчишке – выпускнике районной школы красных шоферов. Он пристально посмотрел на мальчишку, вздохнул и неожиданно для самого себя улыбнулся, сказав: «Вот видишь, как оно выходит…» – «А че, я и на тракторе умею», – высказал мальчишка. Председатель грустно кивнул, думая, должно быть, о только что оконченном разговоре с Загубиным. «Как звать тебя?» – спросил он, не отрывая взгляда от своих огрубелых рук, неумело лежащих на столе. «Чижов, Вася…» – ответил мальчишка. «Орден носить умеешь?» – спросил председатель. «Нет», – испуганно ответил Вася. «Попробуешь!» – твердо проговорил, как приказал, председатель. Потом пришел вызванный Масленников, принес свой парадный китель с орденом Трудового Красного Знамени. Васю заставили примерить китель. Оказался великоват, но когда китель не застегнули, а замотали вокруг Васи, а поверх еще и ремнем прижали – вышло вроде ничего. «Лицо больно детское!» – с сожалением замотал головой Масленников. Председатель, кивнув, согласился. Порешили, что два дня перед демонстрацией Вася Чижов поживет у Масленникова. Как только они пришли домой к орденоносцу, на стол была выставлена бутылка водки, и стал Масленников Васю «омужичивать». День Вася пил, даже тогда, когда один остался, а Масленников на поле пошел. Как сказал Масленников, так мальчишка и делал – после каждого «ку-ку» настенных часов – стаканчик водки. Вернувшись с сева, Масленников первым делом рассмотрел при свете лампы лицо Васи и остался доволен. «Во, это дело, хорошо опух!!! – говорил он. – Ну все, завтра маленько отойдешь, а послезавтра на тракторе на демонстрацию в город поедешь!»
На следующее утро голова у Васи просто раскалывалась, но он стойко ждал, когда боль утихомирится, и дождался-таки к шести часам вечера. Масленников вернулся к десяти и еще раз внимательно осмотрел лицо мальчишки. «Отлично! Вылитый орденоносец! – заулыбался он. – Просто чудно, как быстро водка людей взрослит!»
Третий день начался с восходом солнца. Растолкал Масленников Васю и тут же сказал одеваться. Помог одеть и оправить китель с орденом, посоветовал в разговоры ни с кем не вступать, а на все отвечать жизнеутверждающей белозубой улыбкой. Потом пошли они вместе на МТС. Там стояли, видно, с вечера подкрашенные два трактора – будто только с завода или с ВДНХ. В одном уже сидел тракторист. «Ну все, Василий-брат, – вздохнув, напутствовал Масленников. – Садись за баранку и вон за этим езжай. Куда он едет – туда и ты поворачивай. Понял?» Василий решительно кивнул. «А там праздникам – амба, и нормальной работой займемся! Буду твоим наставником!» – сказал Масленников и, открыв дверцу кабины, подсадил мальчишку. Первый трактор зарычал и, выпустив грязный дым из трубы, что возвышалась перед кабиной на двигательной части, поехал, раскачиваясь по грязной ухабистой дороге, как пьяный мужик. Вася потянул рычаг на себя, и его трактор тоже дернулся с места, как конь, у которого отпустили повода. А позади остался стоять с поднятой рукой будущий наставник Васи Чижова – известный на всю область и даже, наверно, страну, – орденоносец Масленников. Когда трактора въехали в город, аккуратно одетые пожарники смыли водой из шлангов всю приставшую по дороге к машинам грязь, и милиционер в белой фуражке дал добро на проезд по центральной улице. Став частью праздничной колонны, состоящей из тысяч людей и десятков разных машин, на кузовах которых были укреплены разные диаграммы и транспаранты, два трактора двигались очень медленно. Вася постоянно утирал со лба пот, выступивший от волнения, так как все время боялся, что трактор, как малообъезженный жеребец, возьмет вдруг и выйдет из повиновения, и тогда он наскочит на впереди идущий трактор или, что еще хуже, зацепит этих счастливых праздничных трудящихся. И тут он увидел с левой стороны высокие трибуны, обитые кумачовой тканью, а на них каких-то людей, кажущихся с расстояния одинаковыми и отличавшимися вроде только наличием или отсутствием усов. Долетал и усиленный прицепленными к фонарным столбам громкоговорителями голос, который вдруг объявил, что за рулем второго трактора сидит знатный механизатор, лауреат Сталинской премии, орденоносец Масленников, который, несмотря на тяжелейшие условия, раньше положенного срока закончил сев. И тут руки у Василия задрожали. До него отчетливо донеслись щелчки затворов фотоаппаратов, нацеленных на него, он ловил на себе приветливые взгляды идущих слева и справа от машины демонстрантов. С большим усилием он удержал руль и удержал себя от внезапно появившегося желания остановить машину, выйти и объяснить, что он здесь по просьбе, а орденоносец Масленников даже в этот праздничный день трудится на полях колхоза, потому что сев еще не окончен, и если сейчас не работать допоздна, то и не закончат они его не то что вовремя, а даже до лета, потому как нет смысла сеять летом – ведь не пробьются колоски сквозь снег, а раньше, чем выпадет снег, они не поднимутся… Но удержал он себя от этого, только на приветливые взгляды и машущие ему руки отвечал не жизнеутверждающей белозубой улыбкой, а смущенным взглядом красных от первой в своей жизни пьянки глаз. Доехав до конца центральной улицы, оба трактора свернули на окраинную грунтовую дорогу, такую же размокшую, как и дорога от их села до города, и поехали по ней вдоль поблескивавших лужами полей. Вернулись в колхоз часам к трем. Оставили грязные трактора во дворе МТС. Василий сразу побежал к председателю и, пока бежал, не мог понять, почему на него так странно оглядываются идущие с фермы доярки. Вбежав в кабинет, он никого там не увидел и, присев в уголке, решил подождать. Вечером проснулся от прикосновения к руке. Открыл глаза – перед ним стоял, улыбаясь во весь рот, председатель. «Ну, спас ты нас! – говорил он. – Ей-богу, спас! Орден можешь уже снять, а то, чего доброго, разнесут по округе слух, что в нашем колхозе уже два орденоносца. А за все полезное, что сделал, – выписал я тебе три трудодня. Получишь на складе… – Василий Чижов, слушая, сонно кивал. – Китель отнеси Масленникову и завтра же выходи на поле, ну тебе об этом твой наставник скажет! Ну все, иди!» – и председатель наклонился к Чижову и, уколов его жесткими усами, поцеловал, отчего до следующего утра мальчишку преследовал запах табака…
