Чудесного бальзама становилось все меньше, и со временем Яаков стал пользоваться им лишь в случаях крайней необходимости, предпочитая лечить людей, как все врачи.
Каждый раз, приходя к больному, видел он своего старого знакомого. Ангел Смерти приветствовал его улыбкой, взглядом или кивком головы, но никогда с ним не заговаривал. И никогда Яаков не брался лечить пациента, на которого он предъявлял свои права. В этих случаях врач смиренно признавал свое бессилие.
* * *
Прошло двадцать лет… Яаков состарился. Дети выросли и обзавелись своими семьями.
Чудесного бальзама оставалось всего две капли. В последний раз Яаков воспользовался им, когда заболела Сарра. Как врач, он знал, что болезнь жены неизлечима, но Ангел Смерти встал у ее ног. В тот день Яаков обратился к нему впервые за все эти годы и сказал:
— Благодарю тебя, старый товарищ!
Окружающий мир менялся тем временем на его глазах — и далеко не к лучшему. Северные христианские королевства Арагон и Кастилия теснили мавров. Альфонс Первый Арагонский браком с Уракою, наследницей Кастилии, соединил оба государства и принял титул императора. В 1118 году он завоевал Сарагоссу и сделал ее своей столицею.
Этот государь был одержим религиозным рвением. Он приказал сровнять с землей или закрыть большинство мечетей и синагог. Всех иноверцев оттеснили в гетто, где католические монахи рассчитывали сломить их волю и принудить к крещению.
Но Яакова и его семью не трогали. Слава чудесного целителя стала лучшей охранной грамотой.
Но вот однажды тяжело заболел единственный сын императора, наследник престола… Сам первый министр поспешил в дом прославленного доктора и, почтительно сняв берет, пригласил его в императорский дворец.
Государь был могуч телом, осанист. Аккуратно подстриженная рыжеватая бородка придавала благообразие его лицу. Но сердце его было гордым и надменным, не ведающим ни милосердия, ни жалости. Он сразу заговорил тихим голосом, глядя прямо в лицо Яакову светлыми, ничего не выражающими глазами:
— Лучшие врачи Кастилии и Арагона считают положение моего сына безнадежным. Они сказали, что единственная оставшаяся надежда — это ты, еврей.
Император встал с трона, оказавшись неожиданно высоким, подошел к Яакову и положил ему на плечо тяжелую руку:
— Я не знаю, кто помогает тебе — Бог или Дьявол, и не хочу знать. Но мне известно, что ты много раз добивался успеха там, где все врачи признавали свое бессилие. Сейчас перед тобой стоит не император, а отец. Спаси моего сына! Он — единственное существо, к которому я привязан… С ним связана судьба династии… Если ты вылечишь его, то сможешь потребовать чего угодно. Ты станешь первым грандом и моим личным врачом. Я отменю все ограничения, наложенные на твое племя. От тебя зависит благополучие всех евреев империи…
Император ждал ответа. Сердце Яакова сжало недоброе предчувствие.
Он спокойно сказал:
— Лишь Господь держит в руке нить человеческой жизни. Я же сделаю, что смогу.
На лице императора появилась похожая на оскал улыбка.
— Советую тебе очень постараться, еврей, — произнес он. — Тебе подвластны тайные магические силы. Ты с успехом лечил людей задолго до того, как занялся изучением врачебного дела в Толедо… Кому, как не тебе вылечить моего ребенка? Но знай, еврей. Если он умрет, я прикажу истребить весь твой род, а тебе оставлю жизнь, чтобы ты страдал так, как буду страдать я после смерти сына…
Император хлопнул в ладоши и сказал вошедшим стражникам:
— Проводите доктора в покои наследника.
…Ребенок корчился на кровати под балдахином. Его тельце, мокрое от пота, покрывали бурые пятна. Сладковато-гнилостный запах не оставлял никакой надежды. Ангел Смерти стоял у изголовья больного…
Яаков обратился к нему во второй раз за все эти годы и сказал:
— Отдай мне жизнь этого ребенка. Вспомни, что я тебя никогда ни о чем не просил. И чудесный бальзам, и жизнь Сарры ты подарил мне сам. Но сейчас я умоляю тебя: во имя нашей дружбы, во имя той трапезы на горе отдай мне жизнь этого ребенка! Горько умирать человеку, зная, что ничего не останется после него на земле, что будет вырублена вся посаженная им роща… Ты назвал меня потомком Давида. Так неужели же семя его не заслуживает лучшей участи?
Ангел Смерти, смотревший на него с печалью и сожалением, отрицательно покачал головой. Тогда Яаков рванулся, повернул кровать так, что его давний приятель оказался в ногах ребенка, и попытался дать ему лекарство. Но Ангел Смерти, во мгновение ока взлетевший в воздух, вновь очутился у изголовья…
И вновь Яаков повернул кровать. И вновь Ангел Смерти опередил его.
Вдруг Яаков почувствовал острую боль в сердце, словно его пронзили узким толедским клинком. Медленно опустился он на ковер, и почудилось ему, что кто-то смотрит на него тысячью глаз, наполняя душу странным трепетом. И услышал он голос, похожий на сей раз на музыку небесных сфер:
— Я не забыл, старый товарищ, вкуса замечательной курицы, которой ты попотчевал меня на большой горе. На много тысячелетий тяжелой работы обрел я силы благодаря твоему угощению. Но исполнить твою просьбу я не могу. Силы зла и разрушения воплощены в этом ребенке. Если он останется жить, кровавое безумие охватит мир, и равновесие, на котором все зиждется, непоправимо нарушится.
Мне приказано забрать жизнь этого ребенка… Но не огорчайся. Кое-что я все же могу сделать. Император не истребит твоей семьи. Твоему роду суждено стать украшением Израиля… Твой потомок выведет евреев из Испании, где воцарится католический зверь, как Моше вывел их когда-то из Египта…
* * *
Когда Яаков не вернулся к вечеру, Сарра забеспокоилась. Вместе с несколькими соседями поднялась она на гору, когда уже совсем стемнело, и нашла мужа под старым высоким деревом. Яаков был мертв. Никогда Сарра не видела у него такого счастливого лица. Перед ним на салфетке возвышались две одинаковые горки обглоданных куриных косточек. Рядом валялась пустая бутылка, уставив на Яакова горлышко, как пистолетный ствол…
Много раз говорила потом Сарра: «Хотела бы я знать, почему Яаков нарушил свой обет и кого угощал он в свой последний час. Как видно, это был очень хороший человек, потому что муж мой умер счастливым…»
Светлана Шенбрунн
Сокровища Храма
Даниэль Валаб, юноша лет двадцати — двадцати пяти, прибыл в Израиль из США в июле 1967 года, то есть сразу же по окончании Шестидневной войны. В Министерстве внутренних дел сохранилось его прошение (от 19 августа 1968 года) о перемене фамилии и приложенное к нему длиннейшее и, по сути, абсолютно излишнее — в те времена любому еврею, принявшему израильское гражданство, не только не возбранялось, но и рекомендовалось «ивритизировать» свои имя и фамилию — объяснительное письмо. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из министерских чиновников удосужился с ним ознакомиться, однако, как всякая входящая бумага, оно осело в бюрократических затонах и оттуда уже перекочевало в полицейское досье: дело 26/45 об исчезновении гражданина Даниэля бен Гиоры (Валаба — Валабрега), удостоверение личности номер 1193216.
«Мой отец Йосеф Валабрег, — писал Даниэль, — прибыл в США из Европы в 1936 году. По настоянию таможенного чиновника он вынужден был сократить свою фамилию до приятного американскому уху Валаб, которое унаследовал и я, родившийся в 1942 году. Невежественный таможенник, видимо, никогда не слыхивал ни о латинском документе, где упомянут Ротелюс из Валабрега, живший в конце XIII — начале XIV века в Тарасконе, ни об Исраэле из Валабрега, ученике раби Эмануэля Тарасконского, ни о целой плеяде медиков, юристов, грамматиков, поэтов, драматургов и публицистов, носивших это имя и прославивших его в более поздние века. Отважный генерал Мордехай-Жорж Валабрег приходится двоюродным братом моему прадеду. В ряду моих предков стоит также и небезызвестный Ашер бен Ашель Валабрег, врач и гебраист, но более всего музыкальный теоретик — разработанная им система композиции до сих пор пользуется вниманием специалистов. К сожалению, в Америке эти имена мало кому известны.
Взойдя в минувшем году на Святую землю, я рассудил, что теперь, когда по воле Всевышнего, да будет благословенно имя Его, выправляются многие пути и разъясняются исторические и прочие заблуждения, надлежит и мне вернуться к нашей родовой фамилии Валабрег. Просьба моя была удовлетворена.
Однако, как выяснилось, в те дни, а именно год назад, телом вернувшись на землю предков, чувствами своими и помыслами я все еще в немалой степени оставался в изгнании. Истинное Сияние Израиля много древнее нашего, пусть и славного, пребывания во Франции. Кстати, моя мама, более даже, чем отец, дорожившая нашими семейными преданиями (хотя сама она происходит из российской Лифляндской губернии, где ее дед и прадед кормились портняжным ремеслом), — мама моя утверждала, что наш род восходит к ритору Цецилию, потомки которого якобы перебрались во Францию между V и VI веками. Эти сведения она будто бы почерпнула из старинной рукописи, семейной реликвии, которую отцу, к великому сожалению, не удалось вывезти из Европы; судя по всему, этот ценнейший манускрипт погиб в дни гитлеровской оккупации.
