Как хорошо!
Никого возле меня не было, и я закрыла глаза. Но через минуту снова открыла. Мне уже не хотелось спать. Пошевелилась — больно, особенно в бедре. Я лежала в бязевой сорочке, накрытая байковым одеялом. Кажется, была туго забинтована. Я все помнила. Но не помнила, что произошло с вертолетом. Авария, что ли? Живы ли Марк, Харитон? Меня пронизал страх: а вдруг они погибли? Стала звать кого-нибудь, но голос был очень слаб. Наверное, долго болела.
Все же меня, верно, услышали. В палату вошла молоденькая черноглазая сестра. Посмотрела на меня, радостно всплеснула руками и убежала. Через минуту в комнату вошла пожилая женщина в белом халате и шапочке на темных волосах. У нее было, пожалуй, некрасивое лицо, но доброе и симпатичное. Она присела ко мне на кровать и стала щупать пульс.
— Они живы? — спросила я. — Лосев и Чугунов живы?
— Не волнуйтесь, они живы. Мы отрезали вам косы, не будете сердиться? Была высокая температура. Мы оставили достаточно — до плеч.
— Скрываете от меня! — удрученно пробормотала я. — Если они живы, пусть придут.
— Придут еще, все ваши друзья придут. О вас каждый день справлялись. А пока — покой! И примите вот это…
Она сама дала мне ложку горькой микстуры. Потом сестра сделала укол, довольно болезненный. Я возвращалась к жизни.
Александра Прокофьевна (так звали хирурга, выходившего меня) потрепала меня по спутанным волосам и ушла. Медсестра Люся причесала меня, умыла и тоже ушла. Я уснула. Но к обеду проснулась и первый раз пообедала сама. Причем с аппетитом. Только спрашивала у всех по очереди: правда ли, что Лосев и Чугунов живы?
— Ладно, Чугунова мы вам покажем немедленно. Можно разрешить ему встать… А Марка Александровича увидите, когда он вернется с очередного полета. Он отделался легче вас обоих и уже приступил к работе.
Через пять минут ко мне вошел Харитон. В тесном для него больничном халате и шлепанцах, хорошо выбритый и аккуратно подстриженный, он казался слабее и моложе. Он был очень бледен — быстро с него сошел загар!
— Здравствуй, сестричка! — сказал Харитон взволнованно и присел на кровать.
— Как себя чувствует Марк? — спросила я, все еще опасаясь, вдруг скажет: он разбился.
— Жив. Вечером зайдет. Он почти каждый день заходит. Напугались мы все за тебя. Шутка ли, столько дней без сознания. Вот и на войне не была, а контужена.
Он посмотрел на врача, и Александра Прокофьевна, чуть поколебавшись, вышла. Харитон, ухмыльнувшись, наклонился ко мне:
— Я написал братухе, как ты звала его днем и ночью. Как жизнь мне спасла. А я здорово перетрухнул на горе-то! Чуть заживо не испекся. До сих пор внутри горит…
— А почему ты не бежал к Ыйдыге?
— Лодки-то нет! В такой быстрине долго не продержишься. Там знаешь что творилось на берегу. Адово пекло!! Марк Александрович рассказывал: все сгорело. Одни черные пни остались. Жалко. Эх, жалко! Я там каждую поляночку знаю.
— Харитон, что с нами случилось?
— А-а! Парашютисты-пожарники заложили в шурфы взрывчатку. Ну, и громыхнули. Навстречу огню. А Марк Александрович — в дыму-то не видать, как раз пролетал над заградительной полосой. Нас и шарахнуло. Хорошо, хоть упала «стрекоза» на деревья — спружинило. А то бы разбились до смерти. У Марка Александровича было легкое сотрясение мозга. Тоже здесь с нами лежал. Но через неделю выписался, под расписку — по своему желанию. Накануне выписки всю ночь, как есть, не спал. Все ходил к твоей палате слушать, как ты Ваську кличешь. В бреду только о нем и говорила…
— Харитон! А космонавты? Откуда они здесь взялись?
— Какие космонавты?
— Я видела космонавтов.
— В бреду, наверно.
— Неужели в бреду? Так явственно… Харитон!
— Что, сестричка?
— А ты не написал брату, что я здесь остаюсь работать?
— Написал. А как же. Все написал. Дескать, упустишь ты ее, дурило!
Он помолчал, морща лоб.
— Слышь, я как поправлюсь, суд будет… но только за браконьерство. Пинегин за меня просил. Отказывается против меня свидетельствовать. Заявил, что ружье само выстрелило, по нечаянности. А браконьерства не прощает!
— Ну, вот видишь, какой Ефрем Георгиевич хороший! Харитон промолчал, только вытер с носа бисеринки пота.
Мне что-то опять стало нехорошо. Должно быть, я побледнела. Харитон тихо вышел.
С этого дня я начала поправляться, но почему-то медленнее, чем можно было ожидать от такой крепкой девушки. Александра Прокофьевна при обходе хмурилась и все спрашивала, может, мне чего-нибудь хочется. Но мне ничего не хотелось.
У меня была контузия и вывих бедра. Хорошо, что, когда вправляли, я была без сознания. Боль, наверно, ужасная!
Вечером пришел Марк, обрадованный, что я поправляюсь.
— Ну же и перепугали вы нас всех! — весело сказал он, присаживаясь рядом на стул и протягивая мне букетик полевых цветов. Это были скромные, северные цветы: синие колокольчики, розовый иван-чай, какие-то желтые похожие на астры цветики. Пока я с наслаждением нюхаю цветы — пахнет ванилью, — Марк старается незаметно положить в тумбочку «передачу». Первый раз я видела Марка не в форме летчика лесной авиации, а в синем костюме в полосочку. Марк тоже сильно похудел и осунулся.
— Меня грызет вина, — подавленно сказал он. — Разбил вертолет, чуть не погубил вас… Хорошо еще, как раз взял вверх, а то не отделались бы так легко.
Ни словом он меня не попрекнул, что я сама, без его разрешения, залезла в вертолет. Но ведь я пригодилась? Узнав насчет космонавтов, он рассмеялся.
— Нет, это был не бред. То были наши парашютисты в новых, специальных костюмах. Отличное изобретение. Вроде как у водолазов. Да, пожалуй, похоже на космонавтов.
Марк был грустен, и я сказала, что никакой его вины нет. Наоборот, он спас человека! Не всякий стал бы рисковать.
— В нашей работе каждый день рискуют, — возразил он. Я стала расспрашивать о Марии Кирилловне и остальных.
— Посылают вам привет! Очень беспокоились о вас. Я вчера был у них. Успокоил кое-как. Жаль, я не знал, что вы уже пришли в себя. Теперь обрадую их.
— Как же они обходятся без меня?
— Профессор направил им другого сотрудника. Какого-то молодого человека. Михаил Герасимович очень беспокоился за вас.
— О! На мое место…
Я была огорчена и раздосадована. Марк меня успокоил, как мог. И то — пока я поправлюсь, они закончат экспедицию!
Ведь маршрут лишь до Вечного Порога. Да и Марии Кирилловне пора принимать лесхоз. В отпуск она уже не пойдет.
— А Ефрем Георгиевич как себя чувствует? Он уже вернулся из санатория?
— Он уже дома с сыном. Поправился! Я с ним говорил по поводу Харитона. С начальником милиции тоже… Парень сильно изменился. К тому же больной. У него ведь обожжены легкие. Надышался раскаленного воздуха. Начальник милиции сказал, что, если Харитон поступит на работу, — отделается штрафом. Еще один раз поверят ему. Но Харитон до этого ничего и не обещал. Только доказывал, что тайга ничья и там всякий может охотиться. А теперь дал слово. Звал его к нам в лесную авиацию. Но он отказался наотрез. И вспоминать не может о пожаре.
Марк рассмеялся.
— Харитон говорит, что вы обещали ему место лесника?
— Да, обещала! Ох, как хорошо…
— Что хорошо?
— Что я остаюсь работать на Ыйдыге. Марк, вы познакомите меня с вашим отцом? Ведь контора нового лесхоза будет здесь, на Вечном Пороге. Будем часто видеться.
— Спасибо. Я приведу отца к вам. Много ему говорил о вас.
— Обо мне?
Марк невесело усмехнулся и взял мою руку.
— Какая стала худенькая рука… Отец* говорит, что за любимую женщину надо бороться, как за жизнь. В этом он прав, но, кроме того случая, когда эта женщина любит другого… Тася! Вы любите Василия Чугунова? Ведь так?
Наверно, я покраснела — меня бросило в жар, даже слезы выступили.
— Врач запретил мне волноваться, — нашлась я.
Марк тихо рассмеялся. У него была очень хорошая улыбка. Смех его красил.
— При всех обстоятельствах я ваш друг!
— Спасибо, Марк!
Я лежала одна целыми днями, смотрела на ветку ели в окне и раздумывала обо всем. Больше всего о работе лесничихи, которая мне предстоит.
И меня будут звать — «лесничиха». Сумею ли я стать таким хорошим лесничим, как Мария Кирилловна? С чего начать мою научную работу? Так, чтобы она явилась подготовкой, разведкой к главной моей теме о преодолении времени в лесоводстве.
Профессор уже знает, что я остаюсь на Ыйдыге. Он тоже приезжал меня навестить, и я ему сказала, что остаюсь работать с Марией Кирилловной.
Михаил Герасимович меня не отговаривал. Только взял мою руку и по-старомодному поцеловал ее.
— Может, тебе и лучше начать с этого, — сказал он. — Любому научному работнику полезно сначала поработать лесничим. Я тоже начинал с этого, Тася. Только не бросай научных исследований. Впрочем, ты не бросишь. С первого курса я распознал в тебе прирожденного ученого. Ты не теряй связи со мной. Не бойся «отнять время» — кроме удовольствия, ничего мне не доставишь. И Анне Васильевне пиши, хоть открыточки. Она поймет, что некогда. А я буду руководить тобою из Москвы. Что, если тебе для начала взять и разработать такую тему: «Роль селекции древесных пород в разрешении проблемы преодоления времени в лесоводстве». А?
