Но, возможно, он обманывал себя самого. Во всяком случае, абстрактные идеи определенно не мешали ему делать то, что представлялось неприемлемым в философском плане: например, пользоваться потребительскими товарами из Китая, летать на самолетах, слушать Тори Эймос[42]. Пожелай он отношений, никакие аргументы его бы не остановили! Может быть, проблема не в «почему», а в «том», что он просто не хочет никаких отношений? Ему хватает работы, а для компании и поговорить вполне достаточно друзей.
Что тут плохого? Почему женщинам позволяется выставлять больными мужчин, которые всего лишь не хотят заводить подружек? В Паутине полно сайтов, написанных вроде бы умными, «независимыми» женщинами, которые кроют таких мужчин, не стесняясь в выражениях. Будь с кем поспорить, Нейт указал бы на то, что стремление женщин к отношениям объясняется их нежеланием на некоем глубинном уровне быть одиночками. Это вовсе не благородные, возвышенные личности, озабоченные благоденствием нации или какого-то сообщества. Они просто впадают в экстаз, представляя, как вместе готовят обед, как бойфренд игриво шлепает подругу по попке посудным полотенцем, как они режут овощи, потягивая вино и слушая Национальное общественное радио (желательно в купленной совместно квартирке довоенного дома с модернизированной кухней). Что ж, имеют полное право. Но кто дал им право очернять и обвинять во всех грехах тех, у кого другие предпочтения? Что если в представлении Нейта приятный обед – это «пицца селесте для одного» и «Герой нашего времени» Лермонтова? Кто скажет, что его идеал хуже?
Нейт знал, каким будет ответ: зрелость, вот что отличает взрослых и т. д., и т. п. Но те же самые женщины, которые с легкостью ставят клеймо незрелости на мужчин, не желающих выстраивать свою жизнь вокруг уютного домашнего очага, никогда не назовут незрелой свою сестру, если та не хочет рожать детей. И будут негодовать, если кто-то усомнится в правильности ее выбора. Нет, все эти разговоры о зрелости и взрослости женщины заводят только тогда, когда им выгодно, когда им нужно основание для нападок на какого-нибудь беднягу, который не хочет того, чего хотят они! И это уже не просто несовместимость, здесь предполагается нежелание принимать всерьез предпочтения других, своего рода тиранический импульс. Так об этом и нужно говорить…
За окном солнце отражалось от ветровых стекол припаркованных автомобилей. Нейт допил кофе и поставил кружку.
Проблема заключалась в том, что при всей несправедливости их притязаний и помешанности на одомашнивании Нейт не мог полностью игнорировать требования женщин – тех, с кем спал или мог спать. Если бы, подобно писателям прошлого века – Мейлеру, Роту[43] и прочим, – он мог рассматривать удовлетворение своего сексуального желания как триумф духа, жизненно важное утверждение гигантской, могучей мужественности, сущность которой в равной степени интеллектуальна и эротична!
Либо он не столь поэтичен, не способен подняться до таких сияющих высот творческой фантазии, совершенно прозаичен и приземлен – и, несомненно, так оно и есть, – либо менее эгоцентричен. Он не мог украшать свой основной инстинкт такими цветистыми оправданиями; поэтому ему труднее понять, почему его желание должно перевешивать все остальное, даже посткоитальную драму женщины. Унылый голос Канта, настаивающий на беспристрастности, и эгалитаризм века – все люди равно вправе притязать на сочувствие – были ему одинаково чужды.
– Ты в порядке?
Нейт повернулся и увидел перед собой широкое, дружелюбное лицо Бет, лицо, сохранившее что-то от той девочки, той всеобщей любимицы, что развешивала у себя в спальне картинки с лошадьми.
– Ты так хмуришься…
– Наверно, просто задумался. А ты как?
Она махнула полотенцем:
– А, ну ты же знаешь, «еще один день в раю»[44]…
На столике завибрировал телефон, задергался, как перевернутый на спину и пытающийся подняться таракан. Нейт потянулся за ним – с экрана на него смотрела Элайза. Ее капризные губы на скриншоте казались темно-красными, светлые волосы неряшливо убраны назад, несколько прядок падали на лицо. Вспышка подрумянила кожу, и кадр немного покосился, потому что она сфотографировала себя сама, держа телефон в вытянутой руке. Выглядела Элайза чудесно, но если надеялась, что он проникнется чувствами, видя ее каждый раз, когда она будет звонить, то просчиталась. Таившееся в ее лице осуждающее выражение всегда наводило на него страх.
Нейт нажал кнопку «сброс».
И открыл на лэп-топе новое окошко для сообщения. «Извини, – написал он Ханне. – Завяз с редактурой рецензии на ту израильскую книжку. Встретиться сегодня не смогу».
Он добавил пару любезностей, подписался, удалил имя, заменив его буквой Н, удалил Н и напечатал просто НП, обозначив точную степень близости.
И, отправив, облегченно выдохнул.
На следующий вечер знакомый Нейта представлял свою новую книгу в книжном магазине на Нижнем Манхэттене. Нейт пришел пораньше, отчасти потому, что его друг Марк позвонил и попросил придержать для него местечко.
Вскоре появился и Джейсон.
– Эй, приятель, соберемся потом, да? – прошептал он, садясь рядом. – До меня тут дошел слушок. Здесь говорить не могу.
Однажды Нейт сказал Джейсону, что в его чересчур пристальном интересе к чужой жизни есть что-то похотливое. В ответ Джейсон перефразировал Беллоу, перефразировавшего Аллана Блума: «Когда это делаю я, это уже не сплетня, а социальный анамнез».
Потом пришел Юджин Ву и сел по другую сторону от Нейта. Нейт хотел сказать, что занял место для Марка, но сдержался. Мнительный и желчный, Юджин мог счесть это личным оскорблением. И вообще, держать место – это как-то нелепо…
Марк появился ровно в момент представления автора. Нейт развел руками и состроил гримасу печального клоуна, показывая, что сделал все, что мог. Автор начал читать. Нейт попытался сосредоточиться, но его отвлекал Марк. Он пристроился к книжному стенду и, то и дело переминаясь с ноги на ногу, бросал недовольные взгляды. Нейт старался не смотреть в ту сторону зала.
Потом они большой шумной группой отправились в ближайший бар по Хьюстон-стрит. Гудки машин, шорох колес вплетались в сырые сумерки, дополняя приятную атмосферу вечернего города. Нейт давно не ощущал такого умиротворения. Иногда он вспоминал, как одиноко ему было в старших классах школы и в первый год в колледже, после расставания с Кристен. Теперь, окруженный друзьями и кое-чего достигший, он чувствовал себя счастливчиком.
Ему и впрямь повезло.
В баре было немноголюдно. Несколько фанатов смотрели бейсбол по телевизору, еще одна компания сгрудилась у бильярдного стола. Зато на заднем дворе свободных мест почти не осталось. Устроившись под невысоким, кривеньким деревцом, Нейт разговорился с девушкой по имени Джина. Речь зашла о краткосрочных займах. Джина писала статью о городской бедности.
– Пару раз брал, – сказал он.
– Правда? Вообще-то, ты – не моя целевая аудитория.
Джина носила симпатичные очки в стиле «я – библиотекарь», и ее веселые кудряшки энергично подпрыгивали каждый раз, когда она кивала, что случалась часто, – Джина как будто подбадривала собеседника.
– У меня были хреновые годы. Не мог позволить себе ждать пару месяцев, пока какой-нибудь журнал удосужится выписать чек.
Джина сочувственно заохала. Нейт закатал рукава, жалея, что не надел футболку. Теплый, густой воздух ощущался почти физически.
– Позволь спросить, а почему ты просто не брал наличный кредит по карточке? – поинтересовалась Джина.
– Забыл пин-код.
За спиной у Джины Нейт заметил эффектную брюнетку. Она разговаривала с девушкой, которую он немного знал, и, похоже, поглядывала в его сторону. Нейт чуть сместился, чтобы получше ее рассмотреть, и под ногами захрустел гравий.
– Серьезно? – не поверила Джина.
Нейт повернулся к ней:
– Решил, что, если буду знать пин-код наизусть, получится слишком соблазнительно. Ввел наугад какое-то число, записал, а потом бумажку потерял.
Джейн подтянула очки повыше:
– А ты не подумал, что его можно восстановить, обратившись в компанию, работающую с кредитными картами?
– Обращался, но каждый раз давал неправильные ответы.
– Шутишь!..
– Моя мать – румынка. В ее девичьей фамилии куча гласных. А может, пьяный был. В конторах, где выдают краткосрочные кредиты, много вопросов не задают.
Джина громко хохотнула. Прозвучало это, может быть, и не очень женственно, но, по крайней мере, искренне и раскованно.
Нейту нравились такие люди, с ними весело на любой вечеринке. Однако ж темы для разговора быстро иссякли. Джина хорошо знала всякого рода малоизвестные группы и инди-актеров[45], но личного суждения почти не высказывала и вообще не отступала от мнения, вполне соответствующего правильным принципам и либеральному благочестию. Через какое-то время разговор увяз в ее непоколебимом добродушии.
