— Паренек из наших мест? — спросила миссис Слэтин, ее красивые карие глаза ему улыбались.
— Сельский клуб? Они что, члены Сельского клуба? — спросила Маргарет Кэски. — Тайлер, — спокойно продолжала она, — богатые люди все равно что негры. Они в полном порядке. В них нет ничего дурного. Но я говорю — я всегда это говорила — пусть они живут своей жизнью, а я буду жить своей.
Он понял теперь, когда глядел в окно своей кухни, что в церкви в день их венчания по обе стороны прохода между скамьями существовало не высказанное вслух мнение, что каждый из них выбрал себе пару значительно ниже себя.
Несколько женщин из Общества взаимопомощи собрались «на кофе» в гостиной чисто прибранного дома Джейн Уотсон. События такого рода давали им возможность с нетерпением ожидать чего-то, особенно теперь, когда дни стали короче и темнее и надоевшая рутина смены постельного белья и мытья ванной комнаты и туалета могла порой заставить тщательно скрываемое отчаяние вырасти, точно гриб, еще до полудня. Приглашение выпить кофе позволяло женщинам продемонстрировать новый свитер, чисто прибранный дом, обменяться рецептами блюд, поделиться последними новостями, среди которых теперь не последнее место занимало дурное поведение Кэтрин Кэски. Берта Бэбкок, властная пожилая учительница, давно вышедшая на пенсию, чье присутствие могло оказаться разочаровывающей помехой, когда начинался обмен сплетнями, к счастью, сегодня не явилась «на кофе» к Джейн Уотсон, так что все подробности поведения Кэтрин можно было обсуждать свободно и с удовольствием. То, что Тайлер заставил Мэри Ингерсолл отправиться домой в слезах, казалось фактом совершенно потрясающим. Всем, кроме Дорис Остин, которая, потянувшись за булочкой с черникой, произнесла:
— Чего же тут такого потрясающего?
То, что девочка во время Господней молитвы сказала: «Я ненавижу Бога», — тоже факт потрясающий, и Джейн Уотсон, стряхивая пепел с сигареты в клетчатую, в форме мешка для бобов пепельницу, сказала:
— Надо об этом сообщить Тайлеру.
Никто не хотел ему об этом сообщать.
Однако Кэтрин не выказывала ни малейшего признака раскаяния — кофейные ложечки звякнули о блюдца, — а когда дети не выказывают раскаяния, это может быть признаком социальной патологии. В одном из последних номеров «Ньюсуик» опубликована статья, и в ней именно это и говорится. Разве это нормально, между прочим, когда люди тратят целые состояния, чтобы пять дней в неделю полежать на врачебной кушетке и поговорить о чем угодно — что на ум взбредет? Особенно в Нью-Йорке, где евреи-психоаналитики пользуются сегодня огромным спросом.
— Ох, как бы мне этого хотелось! — воскликнула Элисон Чейз. — Задрать ноги на кушетку и поговорить о своих проблемах.
— Да нет, тебе бы не понравилось, — возразила ей Джейн. — Их же не заботят твои реальные проблемы, только всякое старье из твоего детства, какое ты сможешь припомнить. А в конце концов психоаналитик постарается доказать тебе, что ты хотела переспать со своей матерью.
— С моей матерью?
— В данном случае, поскольку ты женщина, — со своим отцом, я полагаю. Но все это всегда только секс, секс, секс.
— Послушайте, мне кажется, это было грубо со стороны миссис Хрущевой, — начала новую тему Ирма Рэнд (щеки ее заливал румянец из-за замечаний Джейн Уотсон), — отказаться от мыла, которое ей в отеле предложили взять домой, правда? Но с другой стороны, они там, в Калифорнии, писали о ней в газетах ужасные вещи. Например, что ее костюм был похож на старый диванный чехол.
— Но это ведь правда, между прочим, — заметил кто-то.
С этим все согласились. Действительно, Хрущевы — и он, и она — смотрелись неприглядно. На ежиков похожи. Ну, она же простой крестьянкой была, знаете ли. Работала в поле, пока не случилась большевистская революция, пока она не выбралась из деревни и не вышла за него замуж. Может, все дело в принципах, может, она должна выглядеть простой и скромной.
Джейн Уотсон, теперь в раздражении из-за того, что ни одна из дам не удосужилась похвалить ее булочки с черникой, заявила, что им следует решить, говорить Тайлеру о том, что произошло в воскресной школе, или нет, так как у нее еще куча дел.
— Пусть Ора ему скажет.
Все знали, что Ора может сказать что угодно. Но Оры среди них сегодня не было, и она не знала подробностей.
— Это следует сделать Элисон, поскольку все случилось в ее дошкольной группе.
— Кто-то же должен ему сказать, — проговорила Дорис, жуя вторую булочку с черникой. — Я бы захотела узнать, если бы мой ребенок произнес такое. Но ему я говорить об этом не стану. Мне несколько наскучил Тайлер, откровенно говоря. Я пошла поговорить с ним о новом органе, а он посоветовал мне почитать книги какой-то католички, святой Терезы из Лизьё.
Джейн Уотсон коснулась пальцами своих сережек — сережки были похожи на красные пуговицы — и посмотрела на Элисон Чейз.
Но отчего же, собственно говоря, расплакалась Мэри Ингерсолл? Дамы снова принялись обсуждать эту проблему, и все согласно пришли к выводу: Ронда Скиллингс — а именно она первой донесла сей факт до ушей Джейн Уотсон — женщина не из лживых (хотя, надо сказать, она совершенно невыносима — вроде она единственная на всем свете получила докторскую степень!). А Ронда сказала, что Мэри Ингерсолл сказала, что Тайлер был с ней ужасно груб.
Тайлер никогда не бывает груб.
Ну что-то же случилось. А его маленькая дочка была груба, вне всяких сомнений. Печально. Сказать такое в воскресной школе! Элисон Чейз поплотнее натянула новый свитер.
— Погодите-погодите! — Она стала указывать пальцем на каждую из женщин, сидевших вокруг стола. — Энни, Бенни, ни гу-гу, — произнесла она, — схватим негра за ногу. Если крикнет, я сбегу. У его пяты — кто остался? ТЫ-Ы!
Тайлеру позвонит Джейн.
Дело заключается в следующем: то, что произошло с красавицей-женой священника, было истинной трагедией такого рода, что целиком и полностью захватила жителей маленького городка. Новорожденная крошка супругов Кэски только-только успела появиться на свет — а она была совершенно очаровательна, — розовощекая и пухленькая, она, казалось, просто упала с потолка Сикстинской капеллы, как говорила Мэрилин Данлоп, которая преподавала изящные искусства в Эннетской академии и побывала в Италии, а потом надоедала всем рассказами обо всем итальянском. Так вот, только-только прелестная крошка Джинни Кэски появилась на свет, как прошел слух, что Лорэн Кэски пережила нервный срыв и все еще плохо себя чувствует. Произошло что-то очень странное: в один непрекрасный день Лорэн Кэски, усадив в машину обеих девочек, отправилась в Холлиуэлл и неожиданно обнаружила, что не знает, где находится. Из телефона-автомата на автовокзале Лорэн позвонила мужу, который в это время был в своем кабинете в подвале церкви, а так как Скоги Гоуэн, уже оставивший юридическую практику и часто заходивший побеседовать со священником о рыбалке, как раз в тот момент находился в кабинете Тайлера, в город просочился слушок, что запаниковавший священник умолял жену прочесть ему любую вывеску поблизости, любой номер автобуса, какой она увидит, чтобы понять, действительно ли она находится на автовокзале в Холлиуэлле. Наконец, буквально умолив ее оставаться точно на том же месте, Тайлер поехал со Скоги на машине, чтобы ее забрать.
Лорэн стояла на краю тротуара, бледная и растерянная, но более того — она казалась уже «как бы отходящей в мир иной». Это было единственным способом описать то, что Скоги тогда почувствовал, — какой он смог придумать, разговаривая с горожанами. Скоги говорил, что священник был просто не в себе, усаживая жену в машину, проверяя, все ли в порядке с детьми. Когда Скоги позвонил ему попозже вечером, Тайлер поблагодарил его таким голосом, что понятно было — он удручен, и он сказал, что Лорэн переутомлена.
— Думаю, мы склонны забывать, как это бывает тяжело, — заверил Скоги священника. — Химические изменения в организме и всякое такое, когда рождается ребенок.
Он был смущен, и ему показалось, что Тайлер Кэски тоже испытывал смущение, когда ответил только:
— Да, это верно. Еще раз — спасибо вам.
В городе стали припоминать истории о послеродовых нервных срывах. Шерон Мерримен, после того как родила своего четвертого, слегла в постель в ноябре и не вставала до марта. У Бетси Бампус слезы катились градом по щекам весь первый год жизни ее двойняшек: в результате она получила обезвоживание. Такие вещи тяжело сказывались и на мужьях, но что же можно было с этим поделать? По крайней мере, никто не топил своих новорожденных в ванне, как время от времени приходилось слышать из других мест.
Лорэн Кэски не стала топить своих девочек в ванне, но она и купать их не стала. То, что с ней происходило, не имело ни малейшего отношения к детям. Она находилась в Бостоне, и ее должны были оперировать. Весной в телефонных разговорах стали повторяться очень тихо произносившиеся слова: «Уехала лечиться в Ханувер». Их же повторяли в разговорах и в бакалее, и в задних дворах, над грядками с расцветшими гиацинтами, причем женщины огорченно покачивали головами. Порой можно было услышать слово «парик».
