Значит, и о том, к примеру, что Марио, не заставая меня теперь дома, перестанет звонить.
Не зная и этой заботы, я все три месяца занимала всё своё время, своё тело и свои мысли тремя делами: плавала, убеждалась, что маме больше не приходит в голову мысль, будто она кого-то убила, и, бродя по дому, искала вместе с бабушкой призраков Грейс и Стенли.
Грейс — известная английская писательница, сочинявшая любовно-сентиментальные романы, а Стенли — её издатель. Они умерли в этом доме у моря за два года до того, как бабушка купила его. От удара током. В ванне. Оба. Позанимавшись любовью.
Я находила эту историю необычайно красивой.
Особенно когда в конце Грейс, желая задержать Стенли в ванне, чтобы он не вернулся к жене, подняла с пола фен и, прежде чем бросить в воду, включила.
О том, как занимаются любовью, у меня не было ни малейшего представления.
Но это совершенно не имело значения.
Как занимаются любовью, мне объяснил Этторе, наш сосед по городскому дому.
При том, что я не просила его об этом. В самом деле, мне и в голову не пришло бы расспрашивать кого бы то ни было. Конечно, не из стеснения. Сами по себе слова «заниматься любовью» были для меня совершенно прозрачны. Они означали, что люди любят друг друга, и всё. А что существует какой-то особый способ делать это, я и представить себе не могла.
Когда Этторе навёл порядок в моих абстрактных эротических представлениях, я была уже в пятом классе.
За прошедшие четыре школьных года не произошло ничего особенного.
Приобретённый ранее опыт помогал мне выходить практически из любого положения, что бы ни случилось, в течение самое большее двух часов. С Ноэми мы жили в любви и согласии, а с Людовикой — в такой вражде и разногласии, что просто одно удовольствие.
Сёстрам я на всё отвечала «да» и перестала мучить их и мучиться сама разными вопросами. Почему Бог невидим? Кто его так назвал? Кто его родители? Но если он никогда не рождался, как же он может существовать? Если мы все — дети Божии, выходит, мои родители мне брат и сестра? Почему Бог говорит со всеми моими подругами, а со мной нет?
Этот Бог, которому нечего было сказать мне, давно уже не имел ко мне никакого отношения.
— Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Небесное, — заявила однажды Мать-настоятельница.
Я уже открыла было рот, собираясь задать вопрос, но вовремя спохватилась, ведь никогда не знаешь, что придумают девочки, и решила поговорить об этом дома.
А что, мы действительно такие богатые или только так говорится? И нет никакой возможности стать бедными, хотя бы спустя какое-то время? Вы уверены? Клянётесь?
— Никогда ничего не делается просто так, — говорила Мария.
Но в таком случае кто же мне обеспечит рай?
По той же причине, что и я, почти все в нашем классе Царствия Небесного не увидят даже в замочную скважину. Но если им всё же хочется туда попасть, пусть стараются. По правде говоря, ко мне это тоже относилось. Если они говорили о Боге и Чудесах, то я оставалась с Феями и Волшебством.
Таким образом, разрешилась и дилемма с Богом. Я готовила домашние задания и ждала телефонного звонка Марио, и больше делать мне было нечего. Если учесть, что с уроками я справлялась в один миг, а Марио звонил чаще всего неожиданно, не оставалось ничего другого, как вылезать на крышу из окна моей комнаты, выходившей на задний двор, и наблюдать за Этторе, нашим новым соседом.
Этторе был ровесником Либеро и Фурио, но выглядел намного старше. И нельзя сказать, что так же красив, как они, — короткая стрижка, каштановые волосы, выше ростом и более плотного сложения. Тёмные волосы курчавились у него и на руках, не только на груди и между ног.
Когда почтальон оставлял нашу почту у него в доме, Этторе приносил её нам. Беря конверты, я не упускала случая повнимательнее рассмотреть его во всех деталях, потому что из окна не всё хорошо видно.
Был май, но жара стояла, как в июле. Черепица на крыше так раскалилась, что пришлось сидеть на пятках, чтобы не обжечься.
Окно у Этторе было распахнуто, и я слышала его приглушённый голос.
— А теперь покажи мне, что ты умеешь, — сказал он, когда девушка осталась перед ним совсем нагишом.
Девушка Этторе тоже выглядела старше своих лет. И даже намного старше него. Туфли у неё были на очень высоких каблуках, носки в огромных круглых дырах, мини-юбка — красная, лакированная, как мои туфли, которые бабушка привезла из Парижа, а кружевная бирюзовая майка облегала чудесную круглую грудь.
Она очень красиво разделась, потратив на это вдвое больше времени, чем понадобилось бы мне, чтобы снять пальто, свитер, блузку, майку, брюки, носки и туфли со шнурками, завязанными двойным узлом. И под всем этим у неё не оказалось трусиков. Только какая-то золотая ниточка вокруг талии, которая спускалась по ягодицам и почти сразу исчезала между ними. Я заметила её лишь потому, что она вдруг блеснула на солнце, подобно моей волшебной палочке со звездой на конце.
Пока девушка раздевалась, Этторе, сидя на краю кровати, сунул руку в джинсы и, не расстёгивая их, что-то делал у себя между ног. Очень контрастировали его грубость и её нежность.
Этторе — Минотавр, а девушка — Чёрная Сирена.
Когда Этторе обнажился, его белая волосатая кожа оказалась матовой. А её кожа походила на тёмный переливающийся бархат.
Когда Чёрная Сирена села верхом ему на колени, Этторе опрокинулся на спину, свесив ноги с кровати.
Она достала откуда-то маленький серебристый квадратик и похлопала им по носу Этторе. Потом порвала его зубами, извлекла из него что-то прозрачное и положила мужчине между ног. Встала над ним и лукаво предложила:
— А теперь учись.
Я ни на секунду не усомнилась, что Этторе и Чёрная Сирена делали то же самое, что Грейс и Стенли в ванне в доме на берегу моря.
В то лето на море меня так и тянуло полежать в ванне Грейс и Стенли. Каждый вечер. Долго. Никому не приходилось уговаривать меня помыться.
Прежде я всегда тратила на личную гигиену минимум времени и сил и занималась этим по возможности редко.
Иногда, бывало, даже обманывала саму себя под каким-нибудь предлогом, лишь бы избежать водной процедуры.
Моё изменившееся отношение к личной гигиене очень порадовало маму и бабушку, которые со своей, на мой взгляд, слишком избалованной надеждами логикой объяснили эти добровольные каждодневные и длительные погружения в ванну моим серьёзным пересмотром представления о чистоплотности.
Это настолько устраивало их, что они не стали придираться, как поступила бы Мария.
От неё, конечно, не ускользнуло бы, что пена во флаконе не убавлялась. После чего она в ту же минуту поняла бы, что в мои намерения при погружении в ванну никак не входит омовение.
Но Мария никогда не ездила с нами на море.
Первое время я и не представляла, к чему это приведёт, как не ожидала, что это станет для меня наркотиком. Поначалу, зная, благодаря Этторе и Чёрной Сирене, что делали Грейс и Стенли в этой ванне, прежде чем погибли от удара током, я хотела понять, что получится.
Я не знала что именно, но мне было любопытно.
Поэтому я наполняла ванну и медленно, очень осторожно опускалась в неё.
Я лежала неподвижно, опираясь на спину и затылок, выпрямив и раздвинув ноги, пальцами ног упираясь в края ванны, чтобы не соскользнуть с головой под воду, и сосредоточенно ожидала.
Несколько десятков минут.
Ничего не изменилось.
Ещё несколько десятков минут.
Ничего не изменилось.
Тогда я попробовала сосредоточиться ещё больше, но результат оставался всё тем же: ничего не менялось.
Обессилев от этих напрасных усилий, я перестала думать о Грейс и Стенли, Этторе и Чёрной Сирене и просто расслабилась, лежала, ни о чём не думая.
И в таком, можно сказать, совершенно отключённом состоянии пошевелила пальцами ног.
Постепенно это почти неуловимое вначале движение сделалось ощутимым, передалось всему моему гибкому телу, и вскоре вся масса воды в ванне колыхалась взад и вперёд сильнее и сильнее, а натолкнувшись на моё тело, даже поднималась волной.
Совершенно непроизвольно лёгкие движения пальцев передались ступне. Потом пяткам. И наконец, всё так же непроизвольно, коленям. Вода стала колыхаться ещё сильнее и быстрее. Всё сильнее и быстрее.
От ощущения, что моим телом движет вся эта масса воды, я впадала в какое-то странное полузабытьё, из которого никак не могла выйти.
Словно загипнотизированная, смотрела я, как всё выше поднимается вода к краю ванны, и ничего не могла поделать. Пока наконец не оказалось поздно. Слишком поздно.
Опьянённая удовольствием, я очнулась и пришла в себя, только когда услышала, как громко плещется переливающаяся на пол вода.
