Хотя солнце стояло уже высоко, было не жарко, легкий осенний ветерок прохладной ладонью касался разгоряченного лица Сейиды. Юноша постучал.
— Сейчас открою, — раздался спокойный женский голос.
Дверь отворила миловидная женщина, очень похожая на юношу и такая же опрятная.
— Почему так рано, Хамди? Что-нибудь случилось? — удивленно воскликнула она.
Значит, его зовут Хамди!
— Все в порядке, мама.
— Что ж ты вернулся?
— Видишь ли… — начал он неуверенно и шагнул в сторону, чтобы мать увидела Сейиду, прятавшуюся за его спиной. Женщина удивилась еще больше.
— Кто эта девушка?
— Хочет наняться служанкой.
— Где ты с ней познакомился?
— Возле бакалейной лавки.
— И как же это случилось?
— Она плакала. Прежние хозяева избили ее и выгнали на улицу.
Итак, Хамди сдержал слово — скрыл правду. Но это была ложь из самых благородных побуждений, ложь во спасение несчастной девушки, которая вряд ли нашла бы приветливый прием в доме, расскажи он все без утайки. Мать и так не сразу поддалась на его уговоры.
— А почему ее прогнали?
Юноша вопросительно посмотрел на Сейиду. Та молчала, не зная, что и придумать, но Хамди успел прийти ей на помощь:
— Разбила, наверное, что-нибудь, а хозяева не привыкли сдерживаться, вот и выгнали бедняжку.
— У кого ты служила, милая? — спросила женщина, внимательно оглядывая Сейиду.
Девушка замялась: сказать правду или не стоит? Пожалуй, можно сказать — ведь она и впрямь была как служанка, а хозяйка всегда была скорая на расправу. Однажды Сейида разбила тарелку, и Умм Аббас так отколотила ее, что до сих пор страшно вспомнить…
— Я служила в доме хаджи Бараи, — решилась Сейида.
— Чем он занимается?
— Он держит типографию и переплетную мастерскую.
— Где это?
— На улице эс-Садд.
Женщина вновь пристально посмотрела на нежданную гостью и задала последний вопрос, перед тем как позволить ей переступить порог дома.
— А не обидятся ли твои прежние хозяева — мы вроде бы переманиваем у них служанку?
Им еще обижаться! Это Сейида должна быть в смертельной обиде — столько горя натерпелась в этом проклятом доме.
— Никому не возбраняется искать хорошее место.
— Но, может быть, твои родственники будут против?
— У меня никого нет.
Взгляд женщины наполнился сочувствием, она отошла в глубь веранды и, широко распахнув дверь, приветливо сказала:
— Входи, дочка, бог даст, приживешься у нас.
Сейида испытала такое облегчение, будто выдержала тяжелый экзамен. Ей казалось, что все невзгоды, возможные в жизни, останутся за порогом этого дома. Мать Хамди, так же как и ее сын, вселяла в Сейиду чувство уверенности, что наконец-то она обретет здесь долгожданный покой.
Сейида вошла в прихожую, в которой стояла небольшая кушетка для гостей, широкая скамья и два кресла. Одна из дверей вела в ванную, другая, очевидно, в комнаты. Как раз оттуда к ним вышла девушка, очень похожая на хозяйку — с таким же приятным и светлым лицом. Она внимательно посмотрела на незнакомку.
— Твой брат нашел ее по дороге к дедушке, — объяснила хозяйка. — Она хочет у нас работать.
Девушка приветливо улыбнулась.
— Как тебя зовут?
— Сейида.
— Ты уже служила у кого-нибудь?
— Да, госпожа, мне все приходилось делать: стирать, убираться, мыть полы, посуду чистить…
— Вот и хорошо! Значит, будешь мне помогать. А то я уже целую неделю одна хлопочу по дому.
— Проводи ее в ванную, Самиха! — остановила хозяйка обрадованную дочь. Она поглядела на драное платье и всклокоченные волосы Сейиды. — Помоги вымыть голову и подбери какое-нибудь из своих платьев.
— Хорошо, мамочка.
Девушка взяла Сейиду за руки и повела за собой.
— Пойдем, милая, надеюсь, тебе у нас понравится, и ты останешься до самого замужества!
Удивительные люди! Им хочется, чтобы она нашла мир и покой, словно Сейида не чужая девчонка, подобранная на улице. Чудеса!
— Ступай в ванную, а я приготовлю тебе одеться, — сказала Самиха. — Да, кстати, ты завтракала?
Сейида вспомнила, что с утра во рту у нее не было ни крошки — ведь банку сардин она оставила у Халиля.
— Ясно, можешь не отвечать — принесу тебе бутерброд с сыром, а потом покажу дом. Посмотрим, что надо сделать.
Сейида молча кивнула.
Ванная оказалась большой, светлой комнатой с отдушинами в потолке, прикрытыми цветными стеклами. Ничего подобного в жизни своей она не видывала — ни в отцовском доме, ни у хаджи Бараи. Счастливый вздох вырвался из груди Сейиды — ей разрешили остаться здесь до самого замужества!
Сейида не боялась тяжелой работы, но никак не могла примириться с душевной черствостью, злобой, несправедливостью. Ее оскорбляло, когда не замечали в ней человека, а видели лишь работницу или, еще хуже, бездушное орудие труда, способное обходиться без доброго слова и работать без отдыха.
В этом доме все будет по-другому! Здесь живут хорошие люди — с отзывчивым сердцем и приветливыми взглядами. Здесь некого бояться. Она еще ничего не успела сделать для новых хозяев, а с ней обращаются как со своим человеком. Не то что Умм Аббас… Сейида не чувствует никаких угрызений совести, что ушла от нее: хоть одно право осталось у служанки — работать там, где ей хочется?!
Для Сейиды началась новая жизнь. Правда, и в доме устаза[16] Мухаммеда эс-Самадуни работы было предостаточно. Как и у хаджи Бараи, она мыла, стирала, убиралась, ходила за покупками. И все же Сейида могла без колебаний назвать себя счастливой. Она словно не чувствовала усталости — некогда изнурительный труд теперь приносил ей радость. Хозяева относились к девушке как к своей: не приказывали, не ругали и не то, чтобы ударить, а и замахнуться-то себе не позволяли.
Сейиду поражали отношения, царившие в этой семье, — никакого подчинения, ни капли угодливости. Глава семьи — господин Мухаммед казался ей человеком не от мира сего. Хозяйка иногда ворчала на него, но Сейида видела, что она обожает мужа. Дети разделяли ее любовь и радовались, когда отец бывал дома, но это не мешало им жить своими собственными интересами и заботами. Хамди пребывал в каком-то вечном увлечении миром, исполненным для него радостных откровений. Рядом с ним Самиха казалась нерешительной и притихшей, словно она постоянно прислушивалась к другой, невидимой жизни, происходящей в ее душе. В доме эс-Самадуни не стеснялись употреблять порой довольно крепкие выражения. Но в их устах эти слова, прежде казавшиеся Сейиде лишь признаком крайнего гнева, принимали совсем другие оттенки: шутливости, оживленности, а чаще всего просто служили обозначением понятий, к которым они относились.
Теперь Сейида переживала семейные горести и радости вместе со всеми домочадцами. Она не чувствовала себя служанкой — ведь даже работы по дому выполнялись всеми наравне. Мать с дочерью помогали прибираться, Хамди выбивал ковры, а иной раз ходил и на рынок, если Сейида бывала занята стиркой или мытьем окон. Словом, прошло совсем немного дней, а Сейиде казалось, что она живет так чуть ли не от рождения, словно никогда и не было мрачных лет, проведенных в услужении у Умм Аббас.
Глава семьи («Мухаммед» — как называла мужа хозяйка, «папа» — как обращались к нему дети, «устаз» — как именовали его посетители или «господин мой» — в почтительных устах Сейиды) работал в газете. Поначалу она не понимала, что это значит — «работает в газете», но вскоре догадалась: он пишет то, что печатают на больших листах бумаги в типографии Бараи. Каждую неделю Хамди приносил отцу свежую газету, а тот отрезал одну из страниц и клал поверх пухлой пачки, хранившейся в шкафу в гостиной.
Довольно часто Сейиде случалось видеть, как господин работает: быстро наносит на бумагу длинную вязь непонятных закорючек, расставляет какие-то значки и складывает, чтобы нести в газету, где все это печатается на других, огромных листах и уже с обеих сторон.
Однажды на такой вот газетной странице, которой она протирала стекло, Сейида заметила фотографию хозяина. Девушка обрадовалась и тут же поделилась открытием:
— Посмотри, госпожа, портрет господина Мухаммеда!
— Где ты взяла эту газету? — испуганно воскликнула хозяйка.
— На кухне.
— Как она там оказалась?!
— Не знаю. Просто валялась вместе с другими бумагами.
— Ну, слава Аллаху, вовремя заметили.
Если бы Сейида не знала их отношений, то уже из этих нескольких фраз могла бы легко понять: самое драгоценное для госпожи — ее Мухаммед и все, что он пишет и делает.
Господин Мухаммед был удивительным человеком, совершенно не похожим на всех остальных мужчин, когда-либо знакомых Сейиде: ни на отца, ни на хаджи Бараи, ни на кого другого. Высокий, широкоплечий, с темным ровным загаром, он начинал день гимнастикой, словно какой-нибудь борец или боксер. Раздевшись до пояса, хозяин ожесточенно работал с гантелями или растягивал резиновый эспандер. Можно было подумать, это самое важное дело в его жизни. И каждое утро госпожа спрашивала дочь:
