Ознакомительная версия.
Когда я спросил старшекурсника, сидевшего рядом с таким проглотившим аршин парнишкой лет 18-ти, зачем это надо, он ответил:
— Мы — будущие офицеры, мы обязаны уметь вести себя за столом, не сутулиться, подносить ложку и вилку ко рту, а не опускать голову в тарелку, мы будем представлять Соединенные Штаты Америки, сэр, и нам это не должно быть безразлично.
Два слова о столовой. Это гигантское помещение, в котором одновременно рассаживаются чуть более четырех тысяч человек. Дело организовано так, что они успевают пообедать за 20 минут — невольно вновь перед мысленным взором предстает образ сухощавого высоченного Генри Форда, отца не самого конвейера, а его рационального использования: не кадеты выстраиваются в длинные очереди с подносами в руках, чтобы им накладывали еду, а, напротив, они сидят за столами, а их обслуживают «официанты», подкатывающие высоченные тележки, нагруженные уже полностью сервированными подносами. Кормят обильно — тут тебе и разные салаты, и выбор из двух вторых, и мороженое. Кадеты не очень довольны едой, но те члены нашей съемочной группы, которые служили в рядах Советских или Российских Вооруженных сил, только тихо вздыхали и смотрели с завистью на эти деликатесы.
Нас, конечно, сопровождали в течение всего дня, но не отказывали ни в чем. Кое-что организовали для нас, но это было то, о чем мы заранее просили, или же нечто такое, что отвечавшие за наше посещение посчитали для нас интересным. Например, класс изучения русского языка.
Изучают русский язык, как вы понимаете, не из любви к лингвистике или желания прочитать Достоевского в оригинале: Россию все еще видят потенциальным противником.
Класс состоял из человек двадцати, которым было предложено преподавателем — женщиной средних лет, отлично говорившей по-русски — задать мне вопросы. Первый вопрос прозвучал так:
— Что вам понравится в Америку… в Америке?
Я стал отвечать очень медленно, четко выговаривая самые простые слова, избегая сложных предложений. Все равно поняли меня не все. Вообще, процесс задавания вопросов был мучительным до зубной боли. Следует помнить, что эти скудные познания были результатом девяти месяцев занятий, — если эти ребята после такого срока обучения летают так же, как говорят по-русски, у ВВС США серьезные проблемы.
Несколько штрихов, оставивших след в памяти:
— Женщины учатся здесь наравне с мужчинами. Их гораздо меньше, но вполне достаточно, чтобы быть замеченными. Несколько лет назад разразился громкий скандал в связи с изнасилованиями кадеток, — последовало правительственное расследование, увольнения, но количество женщин, желающих учиться на военного летчика, не изменилось. Было установлено несколько «горячих» линий, телефонов доверия. Как говорят, сегодня проблем нет — понятно, что за один день пребывания в Академии не было возможности убедиться в том, что это так или не так. Но когда я спросил у одной из кадеток о принятом ею решении, она сказала:
— Знаете, мне все сказали, что я сошла с ума. Я пыталась объяснить им, что хочу летать, что хочу служить своей стране, а понял меня один-единственный человек, все остальные так ничего и не поняли.
Мы сидели за одним из столов в зале библиотеки Академии — огромном, очень светлом помещении — и разговаривали с кадетами. Здесь учатся четыре года, и среди собеседников были представлены все — от «салаг» до выпускников. Вот некоторые ответы кадетов на мои вопросы:
— Почему я решил учиться здесь? Потому что обожаю скорость, мечтаю летать на этих красивых машинах.
— Думал ли я о том, что мне, возможно, придется убивать? Думал, конечно. Очень надеюсь, что не придется. Но если кто-то будет угрожать моей стране, моим любимым… Я давал присягу, сэр, и я ее исполню.
— Муштруют ли нас? Можно сказать, да, муштруют. Семь шкур спускают, особенно с нас, первогодков. И правильно делают. Это ведь происходит до присяги, и нам надо понять, мы действительно хотим учиться здесь, или нет? Есть время подумать, передумать. Бить? Нет, сэр, никакого рукоприкладства быть не может, но за нарушение дисциплины заставят отжаться столько раз — мало не покажется.
— Для меня служить моей стране — миссия почетная. Защищать демократию и свободу в мире — это наш долг. Я считаю, что меня Бог избрал для этой цели.
— Война в Ираке? Это дело политиков. Наше дело выполнять приказы. Любые? Нет, сэр, если приказ покажется мне противоречащим существующим законам и порядкам, я имею право не выполнять его.
Позже, разговаривая с преподавателем-полковником ВВС, я спросил его, так ли это, и получил подтверждение: никто не обязан выполнять преступный приказ. Спросил я его и об отношении к войне в Ираке:
— Не опасаетесь ли вы того, что точно так же, как неудача во Вьетнамской войне сильно навредила престижу Вооруженных сил США даже в самой Америке, неудачная война в Ираке возымеет такое же действие?
Полковник молча посмотрел на меня секунд десять и ответил:
— Сэр, я предпочел бы оставить ваш вопрос без внимания.
Что ж, все справедливо. Я имею право задавать любой вопрос, а он имеет такое же право не отвечать на него.
На территории Академии находится и храм. Это гигантское здание, увенчанное четырнадцатью башнями. Словом, смесь Диснейленда с Хогвартом Гарри Поттера. Смотришь на этот разгул архитектурной фантазии и не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать. Все-таки китч, хоть и не американское слово, но явление, дорогое американскому сердцу. Китч проникает во все, даже в облик церквей. Но вместе с тем: этот храм многоконфессионален, он открыт не только для христиан, но и для иудеев и даже мусульман. Вдумайтесь: тот или иной конкретный храм всегда служит только одной конкретной религии, то есть по определению разделяет верующих, а здесь все наоборот, храм открыт для всех, он людей объединяет, хотя это противоречит канонам. Не поклоняться неразумному канону столь же американская черта, как любовь к китчу.
Уезжали мы из Академии в задумчивости. «Сержант» ВДВ Артем Шейнин был явно под впечатлением увиденного. Брайан Кан из Монтаны высказал явное удовольствие от увиденного, тем, насколько откровенно разговаривали с нами, несмотря на сугубо военный характер места пребывания. Я тоже должен признать, что уровень рассуждений кадетов и офицеров, общий дух Академии, явное чувство гордости, которое испытывают будущие летчики, не только то, что они говорят, но как они это говорят — все это было для меня неожиданным.
Единственное, что посеяло тревогу в моем сердце, были слова молодого офицера, сказавшего, что его для защиты свободы и демократии в мире выбрал сам Господь. Большая ли разница между таким убеждением и верой мусульманского экстремиста в том, что если он взорвет автобус, набитый женщинами и детьми «неверного», его будет ожидать в раю сам пророк и сорок девственниц.
Не могу удержаться от соблазна процитировать Ильфа и Петрова:
«Наконец впереди появились огоньки Лас-Вегаса».
Ключевым здесь является слово «огоньки». Сразу понятно, что они ехали-ехали, стемнело и вот вдали показались огоньки, а раз огоньки, значит они вот-вот должны были въехать в очередной маленький городок.
Это было написано до того, как они провели целый день в городке Боулдер-сити, точнее, на близком к завершению строительстве «величайшей в мире плотины Боулдер-дам на реке Колорадо». Это, как они писали, «чудо техники», произвело на них неизгладимое впечатление. Там же они встретились с инженером Томсоном, «одним из немногих американских инженеров, получивших от советского правительства орден Красного Знамени». Как вы понимаете, советское правительство наградило американского инженера Томсона не за строительство Боулдер-дам. Его наградили за важнейшую роль в строительстве Днепропетровской ГЭС. Сегодня это страница забытая, она не фигурирует в учебниках истории России, но факт остается фактом: американские инженеры и рабочие сыграли важную роль в строительстве целого ряда гигантов советской индустрии, в том числе Сталинградского тракторного завода и Горьковского автомобильного завода. Эти люди приехали работать в СССР не в погоне за длинным рублем, а по сугубо идеологическим причинам: они хотели участвовать в строительстве первой страны социализма. Когда пошла волна сталинских репрессий, кое-кого посадили, кое-кого расстреляли, кое-кому удалось уехать. Но это был еще 1935 год, оставалось два года до тридцать седьмого, и розовые мечты о первом в мире государстве рабочих и крестьян еще были наполнены глубоким смыслом.
Эта глава «Одноэтажной Америки» — одна из самых политических. Пересказывая свой разговор с Томсоном, Ильф и Петров выражают удивление и даже возмущение, что в Америке никто не знает имен строителей плотины Боулдер-дам, знают лишь названия компаний, участвовавших в этом деле, например «Дженерал Электрик». В СССР, говорят они, имена строителей известны всей стране. Словом, с Томсоном у них возникает идеологический спор, и в конце главы они пишут:
Ознакомительная версия.
