Конечно, нелегко, все-таки она тоже работала от звонка до звонка (на телевидении), а потому после возвращения домой ей хотелось прилечь, посмотреть интересную киношку или даже просто почитать книжку, уютно закутавшись в плед под мягким желтым светом торшера. А вместо этого в дождь, снег и ветер приходилось выводить на прогулку всю свору, тянущую в разные стороны поводки — нежная ладонь натиралась до грубых кровоточащих мозолей.
Утром, правда, это брал на себя Борис (вечером он возвращался поздно), что давало возможность Анне немного понежиться в теплой постели. Но кормежка и уборка квартиры все равно оставались на ней — Борис не успевал, да и не хотел — ему и без того, по его словам, хватало. Не убирать же было невозможно — в противном случае в квартире появлялся совершенно невыносимый запах псарни (с кошачьей отдушкой).
Были, разумеется, и еще неудобства, например, по части одежды: Анна красивая женщина, все время на людях, так что хотелось хорошо выглядеть, приодеться, то-сё, а что ни надень и сколько ни чисть, даже и специальной щеткой, сколько ни стряхивай с себя — все равно собачьи шерстинки, так и ходишь, — малоприятное ощущение.
Но Анна тем не менее мирилась — в жизни ведь всегда чем-то приходится жертвовать. А радости от животин, что ни говори, много, приласкать и самой приласкаться к какой-нибудь Моське, прижать к себе или самой прижаться, по шкурке кудлатенькой провести ладонью, в глаза карие преданные собачьи или загадочные зеленые кошачьи заглянуть — столько в них внимательности и ласковости, что на душе сразу теплей.
Они не раз это обсуждали с Борисом, объединяясь гармонично в совместном пристрастии. Хотя каждое новое приведенное (или принесенное) в дом существо вызывало у Анны поначалу если не протест, то некоторую оторопь: как-никак, а дополнительное бремя. Иногда ее даже охватывал страх: ладно, две-три, еще можно вывести за один раз, но четыре-пять — уже сложно, и если гулять, то в два-три приема, а это уже время и вообще.
«Ничего, — утешал исчезающий из дома на весь день и до позднего вечера Борис, — как-нибудь справимся. Ты посмотри, какой хорошенький, глазки умненькие, ушки симпатичные, наверняка в нем кровь кокера, не оставлять же. Видно, что потерялся, ухоженный, вон как смотрит, ну что, парень, будем дружить?»
А потерявшийся мнимый кокер (типичный дворовый метис) признательно сопел и вилял хвостиком, норовя завалиться на спину и демонстрируя пыльное желтое (или серое) брюшко.
«Ишь как лижется!»
Все это было замечательно, но не хватало ни времени, ни сил.
Иногда питомцы начинали хулиганить, носясь друг за дружкой по квартире, виснуть на шторах, когтить (или грызть) мебель и рвать обои, такой гвалт и бедлам поднимался, что звонили рассерженные соседи снизу (или сверху), и Анне (главным образом, хотя иногда и Борису) приходилось выяснять отношения.
Между тем Борис устремлялся к финансовым вершинам, все ему удавалось, за ним приезжал большой черный автомобиль, к которому со временем прибавился еще один, следовавший по пятам, времени ему ни на что не хватало, и даже животные в доме перестали прибавляться, поскольку Борису негде их было подобрать — в общественном транспорте он давно не ездил, да и по улицам города тоже не ходил…
Ну и слава Богу! И без того столько их было, что Анне забот хватало выше крыши. Она уже не работала в прежней своей конторе, поскольку доходов Бориса им было более чем достаточно. Поначалу ей было скучно сидеть одной дома, она маялась, звонила подружкам по телефону, но постепенно привыкла — звери ведь как люди, а иной раз даже и понятливей, с ними тоже можно разговаривать, они не спорят, не критикуют, а только внимают преданно и, при определенных модуляциях хозяйского голоса, виляют хвостиком. Иногда они встают и подходят, чтобы ткнуться влажным темным носиком в руку или лизнуть теплым шершавым языком.
Анне вдруг стало этого вполне достаточно, а в прочее время она находила какое-нибудь занятие: прибрать, связать себе какую-нибудь вещицу, посмотреть телевизор или видео, послушать музыку, прочитать книжку. Уединенная, но вполне наполненная жизнь.
Правда, иногда нападала тоска, и хотелось чего-то совсем другого, более яркого и разнообразного. Но тоска быстро развеивалась от бесконечных забот с подопечными, которые, чувствуя состояние хозяйки, всячески умели ее развлечь. Не обязательно им было ходить на задних лапках, достаточно как-нибудь лечь — на бок, на спину или на живот, положить голову на лапу, хвост поднять или опустить, что умильно и невозможно глаз оторвать, и вообще животные — кошки и собаки — обладают такой грацией, что можно любоваться и любоваться, зачарованно наблюдая за каждым движением, каждым шагом или прыжком.
«Смотри, смотри, — часто говорили они с Борисом (когда были вместе) друг другу, — Томми улыбается», а Томми (рыжий недоколли) в это время игриво скалил во всю пасть свои небольшие острые зубки и, похоже, действительно улыбался.
«Ты погляди, погляди», — говорили они часто друг другу, указывая на какую-нибудь забавную выходку питомцев. То сибиряк Мурзик устраивался под боком огромного сурового мастино Филиппа (он же Филя), вспоминалась идиллическая картинка из какой-то детской книжки, то лопоухий полукокер Бадди как завороженный сидел перед столом с оставленным на нем пирогом, то аккуратист и забияка немецкий овчар Джус с отеческой нежностью вылизывал котенка Прошку, в общем, не соскучишься.
И теплей на душе, истинная правда.
Отпускало.
А что же Борис?
По мере роста их капитала и соответственно возможностей он, надо заметить, проявлял некоторые новые склонности.
Ладно, их питомцы перешли на импортный корм, и проблем насытить всю ораву не было («Педигрипал» и «Китикет» в их доме не переводились), но иногда он заезжал на рынок и привозил оттуда (обычно сам, не перепоручая это шоферу) большущие куски вырезки, а то и целую коровью ногу, устраивая любимцам гастрономический разгул и праздник живота. Азартное урчанье и фырчанье смачно жующих бок о бок питомцев вызывало на его умном лице самозабвенную довольную улыбку.
И животные ему ответно выражали свое полное восхищение и любовь, бросаясь всем звонколайным скопом наперегонки к двери, едва учуя приближение хозяина (а чуяли они его, едва только автомобиль подруливал к дому). Забавно было и то, как ревниво они оттирали от него Анну, едва стоило ей с Борисом проявить друг к другу, так сказать, неформальный интерес.
Тут же громадные Филя или Джус дефилировали мимо, стараясь протиснуться между ними, как бы случайно задевая Анну боком (иногда даже весьма чувствительно) и тем самым раздвигая их на некоторое расстояние, Мурзик (или Прошка) принимался скрести диван, привлекая недовольное внимание хозяйки, а полукокер Бадди вставал на задние лапы и просился на руки, чего обычно никогда не делал.
Анну это не то чтобы обижало или тем более злило (все-таки она прикладывала немало усилий, чтобы животные пребывали в чистоте и сытости), а просто… ну, в общем, нечто вроде ревности.
Борис же любовь питомцев принимал спокойно и как должное, объясняя Анне, что дело даже не в том, что он их кормит (Анна это делала чаще, чем он) или балует всякими деликатесами, а в том, что он для них — вожак, они и относятся к нему как к вожаку. Не то чтобы это ему льстило, а просто скорее занимало как природный парадокс: животные воспринимают человека не как Бога, а как вполне своего, только вроде особой породы. И потому Борис, случалось, забавлялся, встав на четвереньки и весело кувыркаясь с братьями меньшими на персидском ковре или (если дело было за городом) на зеленой травке.
Странно было видеть полнеющего (сидячая банковская жизнь), уже не совсем молодого человека в таком приземленном виде, но, с другой стороны, это придавало ему своеобразное очарование — не съела мужика сухая дотошная цифирь, есть еще порох в пороховницах. Анне нравились неожиданные эскапады мужа, в них была прелесть детского озорства — свидетельство, как она считала, чистоты души и незаурядности натуры.
И потом, что ни говори, главное — именно через животных находили они взаимную крепкую нежную связь, в любви к ним — нечто глубинно общее, объединяющее в союз, выстоявший и в годину испытаний (социальных), и в периоды искушений (кто им не подвергался?).
Именно в окружении животных они, можно сказать, чувствовали себя больше людьми (и в то же время частью природы), нежели среди своих двуногих собратьев. Причем не просто людьми, а, что немаловажно, людьми защищенными — не ожидая от мельтешащих вокруг зверей ни подвоха, ни подлости. Кто-кто, а зверь своей привязанности не изменяет — тут уж, наверняка и безошибочно, можно жить спокойно.
Обычно в какой-нибудь из выходных (которых у трудоголика Бориса почти не было), когда им хоть недолго (кроме ночи) удавалось побыть вдвоем, они гуляли по какому-нибудь парку или просто сидели обнявшись на диване, попивая из бокалов любимое Анной «Токайское» (настоящее). Иногда ставили легкую музыку (расслабляющую), которая ненавязчивым фоном сопровождала эти тихие и, увы, столь нечастые минуты душевной близости, иногда (гораздо реже) ходили в театр или в гости.
