Глава тринадцатая
Жизнь была милостива к нему, порою она надевала фантастические маски, и он въявь рассматривал на изумрудном небосклоне создания своей мечты, тяготевшей к сказочному, чудесному. Всё это понятно, надо было знать, среди кого он жил.
Записки Гуно
Что это за звезда блестит над замерзшим озером? Она ярко-голубая, крупная, ослепительно лучистая; все другие звезды в сравнении с нею крохотные, помигивающие светлячки. Грину кажется, что эта звезда в упор смотрит на него.
О, каким одиноким чувствует он себя здесь, среди внимательно вытянувшихся деревьев, под светлым зимним небом, на промерзшей, позванивающей под ногами земле. Невидимый оркестр звучит вокруг Грина, и никто не слышит его, кроме него одного.
– Вот играет валторна, слышите?
– Ничего не слышу, вам это кажется, – говорит буфетчица. Она ведет Грина под руку, кокетничает с ним, она взволнованно дышит и просит его не придавать какого-либо значения тому обстоятельству, что с нею так любезны многие из посетителей буфета, – ну, одним словом, все пустяки.
– Конечно, пустяки, – соглашается Грин. – Но вы послушайте, моя дорогая: явственно играют трубы. Где-то там, между небом и землей. Слышите? Экая вы деревянная, право!
– Благодарю вас, вы очень любезны. Я деревянная и только потому ничего не слышу.
– А я слышу постоянно. Стоит только захотеть. Но – ладно. Меня беспокоит эта звезда. Там что-то неблагополучно. Она призывает меня, а я ничего не могу сделать.
– Вы бы опустили глаза на землю, дорогой мой, – обидчиво говорит буфетчица, прижимая Грина к своему боку. – Вас призывает женщина, а вы о небесах тревожитесь. Видимо, на земле вы ничего не в состоянии сделать, бедный!
– Пошлость! – воскликнул Грин, и в голосе его буфетчица уловила тоску и боль. – Золотая, вечная, с золотым тиснением и обрезом пошлость!
– У вас нет зимнего пальто, – вдруг смягчилась буфетчица, счастливая от поцелуев, встревоженная от прикосновения к мечтам и мирам иным.
– У меня нет зимнего пальто, – автоматически проронил Грин, плохо слушая то, о чем говорит буфетчица.
– От мужа мне досталась чудесная шуба, Александр Степанович, – прошептала она тоном интимным, доверительным. – Она будет вам впору. Я бы хотела, чтобы вы примерили ее, Александр Степанович!
– Непременно! – воскликнул Грин. – Идемте скорее, мне холодно в моем осеннем пальто, я давно мечтаю о роскошной шубе!
– Господи! – в экстазе говорит буфетчица. – Ты меня совсем не понимаешь, милый! Мне не нужны твои цитаты из романов, они способны обольстить мою горничную. Мне нужно фундаментальное, житейское, крепкое! Но ты не возьмешь шубы, я знаю!
– О, возьму! Да! Рай мой! Сердце мое! Любовь, западня и мышеловка! Поджаренный шпиг и гусиные потроха! О ты, мое бесплатное приложение к «Синему журналу»!
– Чудак! Роднуся моя, – щебечет буфетчица. – Кто учил тебя говорить такие интересные вещи?
– Ирония, – отвечает Грин. – Она еще продолжает учить меня. Я плачу ей очень дорого за учение. У меня уже нет денег для уплаты за второе полугодие.
– Дятлик ты мой! Солнышко! Ты постой минутку на крылечке. Я не хочу, чтобы Маша видела тебя. У нее страшно длинный язык. Ровно через пять минут ты входи. Даешь слово?
– Два, три, четыре слова! Через пять минут! Слушаю-с!
Звезды распылались, как перекаленные угли. На часах тридцать пять двенадцатого. Последний поезд сегодня уходит в город через полчаса. Пора возвращаться домой, всюду всё одинаково однообразно, а вот эта звезда будет гореть и над Петербургом. Черт, забыл, как она называется! Если встать у ворот своего дома, то она придется как раз над куполом Троицкого собора. Домой! А название звезды легко определить по атласу неба.
Штраусы были удивлены, когда Грин заявил им, что уезжает. Булочник испугался за деньги, внесенные жильцом вперед за неделю, – не потребовал бы возвращения за недожитые три дня! Нет, этот странный человек ничего не требует. Он собрал свои вещи: две книги, карандаш, перья, дорожную чернильницу, маленькую фотографическую карточку, коробку с табаком, трубку. Он перемотал шарф на своей шее, рассовал по карманам вещи и произнес краткую речь перед собравшимся семейством Штраусов.
– Государственные дела зовут меня в столицу, – сказал Грин дюжине выпученных глаз. – Секретная работа, возложенная на меня, выполнена на три года ранее указанного выше срока. Умственное состояние населения Дудергофа признано мною удовлетворительным. Что касается немецкого засилия в данной местности, то Министерство Колбас, Сосисок и Внутренних Органов Пищеварения, а также Департамент Выпечки Сдобных Булок и немецких царских розанчиков дают мне дополнительные указания, а с ними и всё необходимое для сухопутного боя оружие. Примите мое искреннее отвращение к ларам и пенатам дома Гогенцоллернов. С уважением А. С. Грин.
Со шляпой, приподнятой над головой, прусским шагом прошествовал Грин через столовую Штраусов к выходу. Во избежание встречи с буфетчицей он дошел до вокзала кружным путем и через десять минут занимал место в вагоне последнего поезда. Народу было мало. Грин закрыл глаза, его одолевала дремота. Уснуть ему мешал сидевший напротив него человек, по виду мастеровой, – он вслух читал газету своей соседке. Грин сквозь дорожную дрему слушал:
– «… Прибывшие на место преступления чины сыскной полиции нашли ужасную картину: перед ними лежали три женщины, и все они были задушены. Внимательный осмотр комнаты не дал никаких результатов. Нашему сотруднику удалось на месте сфотографировать ужасное преступление, и читатель, взглянув на снимок, с ужасом содрогнется. За работу по розыску убийцы взялся наш знаменитый следопыт Филиппов. Подробности в завтрашнем номере».
– Найдут, – сказала женщина. – Еще там что есть?
– Ясно, что найдут, – согласился мужчина. – Ну, тут самоубийство, еще одно убийство, таинственное исчезновение сына художника Потапова, покушение на убийство, кража дрессированной обезьяны у знаменитого дрессировщика Чезвилта, скоропостижная смерть в вагоне трамвая…
Грин открыл глаза:
– Извините за беспокойство, дорогой друг! Я прошу вас прочесть про обезьяну.
– Можно, пожалуйста. Про обезьяну я и сам хотел прочесть. Это интересное происшествие, раз про обезьяну. Слушайте: «Вчера во время дневного представления в цирке „Модерн“ при загадочных обстоятельствах пропала дрессированная обезьяна, принадлежащая знаменитому артисту Чезвилту, гастролирующему по России. По-видимому, умное животное было украдено в тот момент, когда сам господин Чезвилт проводил свой номер высшей дрессировки на манеже цирка. В помещении для обезьян найден был окурок папиросы „Дядя Костя“ и обрывок газеты „Современное слово“ от 23 августа 1913 года. Ведутся энергичные розыски. За поимку вора и нахождение дрессированного предка человека Чезвилтом объявлена награда в размере одной тысячи рублей».
– Фотография обезьяны есть в газете? – спросил Грин. – Нету? Это очень хорошо!
И вновь погрузился в дремотные размышления. Относительно обезьяны следует оповестить Илью Абрамыча, – он смастерит из этого первоклассную заметку для своей кунсткамеры. С вокзала – прямо к нему, на Моховую. Старая бестия до сих пор не платит денег за вышедшую книжечку рассказов. Жалуется на плохие дела. Книжечка издана в количестве трех тысяч экземпляров, цена ей шестьдесят копеек, издателю она обошлась в гривенник. Необходимо поприжать Илью Абрамыча, и немедленно же. В эту же ночь. Сам, небось, в Финляндии дачу купил, новую любовницу завел.
– «… С Троицкого моста бросилась в Неву неизвестная женщина лет тридцати на вид. Кинутый ей в воду спасательный круг упорная самоубийца оттолкнула».
– Где едем? – спросила слушательница городских происшествий.
Грин протер рукавом пальто оконное стекло, заглянул. Вровень с поездом летела над полями женщина в синем светящемся платье, в синих чулках, лакированных туфлях. Руки ее были простерты в стороны, взгляд, устремленный вдаль, был взглядом счастья, восторга, радости. Она летела, подобно птице, освещенная невидимо кем и откуда. Ослепительно яркая звезда из драгоценных камней плыла вместе с нею над ее головой.
– Где едем? – еще раз спросила женщина и, не получив ответа, взглянула в окно. Грин испугался, – вот сейчас и она увидит летящее видение, вскрикнет, схватит за руку… Но она не увидела того, что, возможно, примерещилось Грину.
– Горелово проехали, – сказала она равнодушно. – Через двадцать минут и дома.
– Вы ничего не заметили? – спросил ее Грин. Скосив глаза, он видел синее прозрачное облако и в нем летящую, распятую в воздухе, со звездою над головой.
– Что там увидишь, – отозвалась женщина. – А вы чего?
– Ничего, – дрогнувшим голосом ответил Грин, приникая к стеклу. Летящая повернула голову, взгляд ее встретился со взглядом Грина, он вскрикнул, улыбнулся и откинулся в изнеможении на спинку скамьи. Пассажиры косо поглядели на Грина. «Неужели я так сильно пьян», – подумал он и опять взглянул. Синее видение приближалось к вагону, пальцами левой руки оно стучало в оконное стекло. Тонкий свист сопровождал полет волшебного существа. Синее платье, прибитое ветром к ногам, казалось сотканным из света, а сама летунья ничем не отличалась от обычной петербургской дамы.
