Прожектора вспыхнули внезапно, ослепив его; баррикада оказалась неожиданно близко, не замеченная им вовремя в молочном тумане рассвета. А может, в болезненном тумане, наплывающем на меркнущее сознание? Берл автоматически бросил свой гольф в занос и развернулся. С противоположного конца улицы навстречу ему надвигались джипы погони. Они тоже врубили на полную мощность все имеющиеся у них фонари, и теперь Берл в маленьком гольфе и в самом деле походил на зверя, загнанного в угол, пришпиленного безжалостными лучами прожекторов к водительскому сиденью. Слева и справа шли сплошные дощатые заборы, деваться было решительно некуда.
Берл ударил по газам и, взревев мотором, рванулся навстречу джипам. Сжав зубы, он шел на таран, намереваясь закончить дело именно так, красиво. Что ни говори, в самоубийстве всегда есть отчетливый привкус поражения… а при таране, даже таком безнадежном — гольф против армейской машины — в конце концов, существовала некоторая, пусть бесконечно малая, вероятность, что противник увернется, испугавшись столкновения. Таким образом получалось, что это не совсем самоубийство, а достойная смерть в погоне за последним, хотя и нереальным, шансом. Погоня стремительно приближалась. Они и не думали отворачивать. Их было много, шесть штук — тяжелых, мощных, усиленных броневой сталью машин. Им нечего было бояться.
— Влево! — крикнул Яшка с заднего сиденья. — Режь влево!
Берл инстинктивно тормознул и резко заложил руль. Он привык слушаться старшего брата. Гольф прошелся юзом на правых колесах, выправился и на полном ходу ударил передним бампером в дощатый забор.
Гольф пребывал в крайнем возбуждении. Счастье и победная радость жизни клокотали в нем, как вода в радиаторе. Ему казалось, что теперь он способен на любые чудеса. Даже когда хозяин направил его таранить этих здоровенных амбалов в конце улицы, он нисколько не смутился. Мчась на их выставленные вперед несокрушимые стальные рамы, гольф не испытывал ни капельки страха. Ведь настоящий водитель не мог ошибаться. Так оно и произошло. Поворот влево на полном ходу прямо перед носом у остолбеневших чудовищ был выполнен настолько мастерски, что гольфу захотелось запеть. Гнилые доски забора вылетели под молодецким ударом его бампера; птицей перелетев через канаву, он приземлился посередине широкого двора. Здорово! Какой классный прыжок! Никогда в жизни он еще так не прыгал. Да, сегодня все у него было впервые — какая удача, что они наконец повстречались — он и его настоящий водитель!
Это были, видимо, какие-то склады. Сзади, неуклюже преодолевая канаву, урчали одураченные машины врага. Так вам и надо, идиоты… Сделав быстрый круг по двору, они въехали на пандус, а с него — внутрь огромного темного склада. Со стороны хозяина это был замечательно умный ход: повсюду здесь громоздились штабеля каких-то тюков, и прохода между ними насилу хватало для него — узенького гольфа, так что джипам тут определенно не светило пролезть. Главное теперь — найти второй выход. А вот и он — мелькает серым утренним туманом в просвете между тюками! Вперед! Они разогнались и вылетели наружу с полутораметрового пандуса, свободным полетом, как птица. Это был именно полет, а не просто большой прыжок, и гольф понял, что счастью не бывает предела.
Приземлившись, он почувствовал какое-то небольшое неудобство в правом переднем колесе, но это были, конечно же, мелочи. Они победили и на этот раз, причем с явным преимуществом. Погоня отстала, не в силах повторить их головокружительные трюки. Проехав по двору, они углубились в лабиринт каких-то узких переулков со сплошными заборами, складами и сараями. Ехали быстро, классно срезая повороты. Впрочем, к этому гольф уже привык, так что теперь он только гадал, чем же еще порадует его сегодня этот необыкновенный хозяин? Чем же еще… — и тут покрышка правого колеса лопнула и разлетелась прямо во время поворота, на своем наибольшем усилии. Гольф качнулся, отчаянно вцепился оставшимися тремя колесами в мокрый грунт, пытаясь изо всех сил удержаться… и — не смог.
Проклятый голый обод зацепился за землю, автомобиль перекувырнулся на крышу, проехал так еще несколько метров, уткнулся в столб и замер, нелепо крутя тремя уцелевшими колесами. Это была катастрофа. И виноват в ней был он, гольф, собственной персоной. Хозяин-то все делал совершенно правильно, а вот он, гольф, не смог, не выдержал, подвел, и эта мысль мучила его намного больше, чем сознание того, что лично для него все кончено, что отныне он — ничто, груда металлолома, пригодная только на запчасти и переплавку. Надо же — неполные тридцать тысяч… Хозяин зашевелился внутри, задергался, пытаясь открыть заклинившую дверь. Гольф почувствовал, как потекло из пробитого бака, как заструился бензин, подбираясь к неизбежной искре, и понял, что насчет запчастей он погорячился — не будет и этого. Ну и черт с ним, зато хотя бы пожил напоследок на полную катушку. Двадцать километров счастья — большинству машин и этого не дано. Вот только бы хозяин выбрался. Он напрягся последним усилием, качнулся, высвобождая дверь, и порадовался, услышав, как она щелкнула и отлетела, поддаваясь удару хозяйской ноги. Ну вот и все. Он прощально скрипнул вслед своему последнему водителю, взорвался, вспыхнул и перестал быть гольфом.
Берл немного постоял, глядя на пылающую машину. Торопиться было особо некуда, да и сил уже не оставалось никаких. По привычке он попытался сориентироваться. Где-то к востоку от рыночной площади? Да, видимо, так. Погоня отстала, но он не обольщался относительно своих перспектив. Уже практически рассвело, город окружен, и каждая собака тут за счастье сочтет поучаствовать в общей облаве на чужака, убийцу и преступника. А что, разве не так? Чужак — само собой, убийца — ясное дело, преступник… — ну, это понятие относительное — относительно же местных властей и местных жителей — преступнее не бывает. Вот и затравят тебя, бижу, всем городом, как тигра-людоеда.
Он пошел, не выбирая направления, просто, чтобы не стоять на месте, потому что оставаться на месте означало капитуляцию. А до такого позора он не дойдет никогда. И живым тоже не дастся… Берл ковылял какими-то задворками, пересекал огороды, перелезал через низенькие ограды, и каждый следующий заборчик давался ему труднее предыдущего. Туман в голове сгустился до невозможности; он уже с трудом понимал, что происходит вокруг, и в какой-то момент определенно поймал себя на том, что кружит на одном и том же месте, уже в третий раз подряд преодолевая одну и ту же невысокую каменную ограду: туда-сюда, туда-сюда…
Берл сел на землю, привалился к злополучной ограде и посмеялся собственной глупости. Туда-сюда, туда-сюда… Это ж надо дойти до такого! Он пожалел, что рядом не видно Яшки, а то было бы с кем посмеяться. С другой стороны, отсутствие Яшки облегчало основную задачу. Основную, а также последнюю… Берл достал из-за пояса магнум. Стреляться при Яшке ему было бы неудобно. Такие дела надобно творить наедине с собой, чтобы никто не видел твоего лица. А интересно, какое при этом выражение? Страх? Боль? Сомнение? Яшка всегда отличался редкой тактичностью. Вот и сейчас… Берл взвел курок. Так. Теперь вроде положено осмотреться, попрощаться с миром и прочая лабуда. Он и стал осматриваться, мучительно протискивая взгляд сквозь клочья тумана — ничего интересного, если честно: земля, небо, деревья, глаза — черные провалы с зеленым ободком… Где-то он уже это видел…
— Идти можешь? — спросил его туман женским голосом. Странно, что туман говорит именно так, по-женски. Ведь по идее…
— Эй! Ты меня слышишь? Эй! — кто-то взял его за руку. А вот это уже лишнее, дорогие господа. За руку извольте не брать, понятно? Он слепо отмахнулся от тумана, но тот, чертыхнувшись в ответ, звонко шлепнул его по щеке — раз!.. два!.. три!.. как через забор: туда-сюда, туда-сюда…
— Как через забор… — улыбаясь, прошептал Берл и медленно поплыл в туман, радуясь тому, что он оказался таким — говорящим и женским.
* * *
Ночь солона от слез и от пота. У ночи и у любви — соленый вкус, правда, Энджи? А почему ты решил, что сейчас ночь? В нашей спальне нету окна, нету света, — ничего, кроме блеска зубов, кроме влажного мерцания слюны на языке, кроме сияния твоих глаз, Энджи…
«Сильна, как смерть, любовь…» — откуда это, Габо?
Так написано в книге, девочка, в самой большой из книг.
Значит, это правда?
Конечно, правда — посмотри сама…
Он проводит рукою по ее спине, по поющему ручью позвонков, и их задремавшая было дрожь послушно отзывается в его пальцах.
— Габо, щекотно, — смеется она.
— Щекотно?..
Нет, уже нет. Уже не щекотно — уже темнеют глаза от подступающей соленой волны, уже вытягиваются бедра вдоль трепещущих бедер, уже текут реки ладоней по напряженной спине, вливаясь в черный омут беспамятства… Сильна, как смерть, любовь.
