— И твой отец пойдет?
— Ага.
— И мачеха?
— Наверное. Кэрол страшно возмущается тем, что происходит с Лонгбриджем, как и все. Тебя ведь это не напрягает?
— Конечно, нет. С удовольствием пообщаюсь с Кэрол.
— Папины друзья тоже будут. Дуг Андертон, например. Помнишь его? Он специально приезжает из Лондона. И Бенжамен притащится.
— Боже, — воскликнула Клэр, — вот это будет сборище! Настоящий день встречи выпускников «Кинг-Уильямса». Дуга я не видела с незапамятных времен. По-моему, последний раз мы собирались все вместе на нашей с Филипом свадьбе.
— Бенжамен был шафером, кажется?
— Точно. Он произнес совершенно кошмарную речь, нашпигованную цитатами из Кьеркегора. Возможно, публика сумела бы кое-что понять, если бы цитаты звучали по-английски, но Бенжамен упорно придерживался датского, а закончил замысловатой остротой, в которой попытался обыграть тенденцию путать поэта Рембо и Рэмбо Сильвестра Сталлоне. Никто ничегошеньки не понял. — Она вздохнула с нежностью. — Бедняга Бенжамен. Надеюсь, он изменился.
— Ты же встречалась с ним перед Рождеством.
Клэр снова взялась за нож.
— Нам не удалось поговорить, — ответила она тоном, подразумевающим, что тема закрыта, — по крайней мере, для ее сына.
Все шло хорошо. Патрик умудрился нарыть в своей сумке еще три диска, заслуживших одобрение матери, и казалось, что прибегать к запасному плану на случай провала не придется (если бы беседа окончательно зачахла, они, не мучая друг друга, просто уселись бы перед телевизором). Напротив, все шло слишком хорошо — и Клэр неожиданно для себя ощутила беспокойство. В этот вечер она впервые заметила кое-какие странности в поведении Патрика: он был чересчур заботливым, чересчур внимательным к ее нуждам и мнениям, которые он старался предугадать и под которые искусно подстраивался. Клэр вдруг увидела, с какой скованностью и натужностью он держится, словно мнит себя актером, играющим роль в чужой пьесе. Возможно, это была лишь обычная подростковая застенчивость, но Клэр чувствовала, что дело не только в этом, — Патрик словно наблюдал за жизнью со стороны, упорно и сосредоточенно, ожидая, что окружающие покажут ему, как себя вести, — предъявят его собственную личность, которую он смог бы начать обживать. И не Клэр ли с Филипом виноваты в этом? Ведь они расстались, когда Патрику было три года, а потом на протяжении многих лет перебрасывали ребенка от одного родителя к другому. Клэр все больше убеждалась, что Патрику чего-то недостает, какого-то очень важного для жизни компонента. Чего именно, она не могла определить, но знала, что проблема не только в нестабильности его семьи.
Патрик снова разлил вино и отнес бокал матери, сидевшей на диване в гостиной:
— Вот, держи. А я ложусь спать. Смотри не напейся.
— Ни за что.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Щеки у него были пушистые, на них пробивалась первая детская борода.
— Мило посидели, правда? Он обнял ее:
— Да.
Вино придало Клэр смелости, и, когда Патрик выпрямился, она спросила:
— Ты в порядке, сынок? Фил и Кэрол хорошо о тебе заботятся?
— Ну конечно. А что, я как-то не так выгляжу?
Тревожные мысли, обуревавшие ее последние полчаса, были такими путаными, что объяснить их подростку она бы не сумела. И она сказала лишь:
— Ты бледный, только и всего.
Патрик язвительно усмехнулся:
— Мы все такие. Я и мои друзья. Это потому, что родители кормят нас всякой дрянью. — И добавил тише: — Мы бледный народец.
Не объяснив, что еще у него было на уме, кроме фаст-фуда, Патрик послал матери воздушный поцелуй и пожелал спокойной ночи, и Клэр заметила, что, прежде чем подняться в спальню, он снова задержал взгляд на фотографиях над камином.
* * *
Утром она приняла душ, а выйдя из ванной, обнаружила, что Патрик открывает дверь в бывшую комнату Мириам и заходит внутрь.
Клэр вошла следом за ним.
— По-моему, тут особенно не на что смотреть, — сказала она.
Комната не изменилась с тех пор, как она видела ее в последний раз, — никакой мебели, голый дощатый пол, беленые стены. Не комната, но констатация факта — факта отсутствия. Она представила, как отец каждый день заходит сюда, стоит посередине, дыша этим небытием. Стоит не шевелясь, с непроницаемым лицом, думая о Мириам, о которой он, должно быть, думает ежедневно. Иначе зачем он держит комнату в таком виде? Здесь, как и во всем доме, царит чистота, убрано на совесть — ни соринки, ни пылинки. Она понимала, что отец хочет этим сказать, хотя наотрез отказывалась с ним соглашаться. Это была комната человека, пропавшего без вести.
— Где все ее вещи? Клэр пожала плечами:
— Не знаю. Кое-что у меня. Ну, те фотографии, которые я тебе показывала, пара вещичек — браслеты, щетка для волос. Игрушки… — она почувствовала, что голос у нее вот-вот дрогнет, и взяла себя в руки, — игрушки, в которые она играла, когда была маленькой. Остальное папа, наверное, выбросил. Мебель раздарил, это я точно знаю. Было много чего еще — фотоальбомы, дневники. Понятия не имею, куда все это подевалось. Пропало навеки. — В три коротких шага она пересекла крошечную, давно опустевшую комнатушку и посмотрела в окно на сад, скромный и безупречно аккуратный, как все в этом доме. — Вы часто говорите о ней?.. То есть Филип и Кэрол вспоминают ее?
— Нет.
— Но ты вспоминаешь, да? Я ведь вижу.
— А вдруг она еще жива. — Голос Патрика прозвучал неожиданно жалобно.
Развернувшись на каблуках, Клэр вышла из комнаты.
— Давай не будем туда больше заходить, ладно? Они стояли на лестничной площадке, и Патрик указал пальцем на люк в потолке:
— Как туда проникнуть?
— Никак.
— А по лестнице?
— Там ничего нет. Кроме всякого хлама.
Она говорила категоричным тоном и смотрела ему прямо в глаза. Ей не хотелось, чтобы он впутывался во все это. Во-первых, ей самой было невмоготу начинать все сначала, да и для него это было опасно: слишком юн, слишком раним, чтобы взвалить на себя такую ношу.
— Я иду в магазин, — сказала Клэр. — Может, купить рыбы на ужин? И я принесу еще вина. А ты пока прими ванну и вообще умойся. Нам надо выйти через час, чтобы не опоздать на митинг.
Патрик кивнул, но не двинулся с места. В итоге она сдалась:
— В гараже есть лестница. Во всяком случае, была раньше. — Она тронула его за плечо, худое и колючее на ощупь. — Зачем тебе это, Пат? Чего ты добиваешься?
Он убрал ее руку — бережно.
— Не знаю. Это как-то связано с тобой, и с папой, и с тем, почему вы расстались, и… — Он начал спускаться по лестнице. — Не знаю. Просто хочется, и все.
— Ты ничего там не найдешь, — крикнула она ему вслед. — Он все выбросил.
Но Клэр ошибалась.
Когда полчаса спустя она вернулась из супермаркета, Патрик — по-прежнему неумытый, по-прежнему в футболке и трусах, служивших ему пижамой, — сидел на голых досках в бывшей комнате Мириам. Перед ним лежал раздувшийся старинный кожаный чемодан, который непонятно каким образом удалось спустить с чердака. Чемодан был заперт на ключ, но Патрик взломал замок плоскогубцами и уже успел вывалить половину содержимого на пол. Клэр не верила своим глазам. Она приоткрыла рот, ей не хватало воздуха.
Она смотрела на вещи, которые не видела более четверти века. Одежда ее сестры. Ее книги и украшения. Шкатулочка, которую Мириам привезла из Джон-О'Гроутса,[8] набитая пластмассовыми побрякушками. Старые журналы, номера «Джеки» с фотографиями поп-звезд 70-х годов. Мириам вырезала снимки из журналов и вешала на стену, на бумаге остались дырочки от кнопок. Дэвид Боуи, Брайан Ферри. Мужская сиреневая рубашка, которой сестра страшно дорожила, хотя никто так и не узнал почему. И дневники. Три толстые тетрадки, исписанные синей шариковой ручкой округлым девичьим почерком.
К дневникам Клэр потянулась в первую очередь.
— Ты в них не заглядывал?
Она вспомнила, что на митинге они встретятся с Дугом Андертоном. Не стоит Патрику знать о причастности отца Дуга к исчезновению ее сестры.
— Нет.
Патрик обнаружил множество снимков Мириам — Мириам и Клэр, — в основном слайды, и теперь просматривал их, поднимая к лишенному занавесок окну, из которого лился серенький свет.
— Хорошо.
Открыв дневник за 1974 год, Клэр лихорадочно листала страницы, чересчур взволнованная, чтобы читать подряд, но и выпустить тетрадку из рук, позволить ей шлепнуться на пол она тоже была не в силах. А когда дошла до страниц с коричневыми отпечатками пальцев — ее собственных пальцев, измазанных мясным паштетом (ей было тогда четырнадцать), глаза наполнились жгучими слезами, едкими, как кислота. Зря она, выходит, думала, что такие слезы остались в далеком прошлом.
