– Что, вернулся, матросик? Хочешь зайти?
– Да, – сказал Тихон, не веря своему счастью. Он узнал сладкий запах: это были ее духи. Ольга взяла его за руку и подвела к соседнему дому. Она отперла дверь. Он поднялся вслед за ней по узкой, совершенно темной лестнице.
– Как ты меня узнала в темноте? – спросил он, пока она возилась с другим ключом.
– Зрение как у кошки, – хихикнула она.
В комнате пахло паленым. Тихону захотелось открыть окно, но он не осмелился.
– Присаживайся, – сказала Ольга, не зажигая лампы. Через оконное стекло падал свет от фонаря. Должно быть, ее окна выходили на другую, освещенную улицу, или кому-то пришла в голову странная мысль поместить фонарь на заднем дворе.
На полу лежал матрас, а посередине комнаты стоял стул. Тихон подумал и выбрал стул. Но когда сел, понял, что совершил ошибку – так нелепо он возвышался один в пустоте. Скинув туфли, Ольга прыгнула на матрас и стала возиться с шуршащей бумагой. Она щелкнула зажигалкой, и в свете мелькнувшего пламени Тихон увидал, что она скрутила толстую сигарету. Ольга затянулась – в воздухе запахло хвоей. Не выпуская дыма изо рта, она протянула сигарету Тихону. Тот вдохнул чуть-чуть и тут же отдал ей.
– Хочешь музыку? – медленно и хрипловато проговорила она.
– А соседи?
– На соседей наплевать.
Она поднялась, нашла в углу магнитофон и нажала на кнопку. Песня послышалась, протяжная, грустная. Тихон боялся, что кто-нибудь застучит в стенку, но этого не произошло. Он сделал еще одну затяжку и, неожиданно осмелев, пересел на матрас.
Ноги переставали слушаться. Вытянувшись рядом с Ольгой, он повернулся на бок. Нос оказался рядом с ее шеей: сладкий запах духов мешался с хвойным дымом. Здесь я дома, подумал он, и Ольга мне всех роднее.
– Ты.
– Тсс. – ей не хотелось, чтобы он говорил. Выронив окурок в жестяную банку, она заснула. Ее губы приоткрылись.
Тихон старался не шевелиться, чтобы не разбудить ее. Он боялся, что ночь кончится, а он не успеет надышаться хвоей и духами.
Вздрогнув, она проснулась. В темноте он видел белки ее глаз. Ольга прикоснулась к его щеке.
– Я соврал тебе, что на корабле работаю. Легкими пальцами она гладила его лицо.
– На самом деле я живу в гостинице. Бабка работает там консьержкой.
С ужасом и восторгом он почувствовал, что Ольга касается его губ. От нее исходило тепло, как от печки. Но и сам он, похолодевший было, теперь становился горячее и горячее. Лоб был жарок; румянец, должно быть, заливал щеки в темноте.
С неожиданной силой он схватил эту белую кошку, лежавшую рядом с ним. Она вскрикнула и засмеялась. Он покрыл поцелуями ее шею – он мог бы перекусить бившуюся на ней жилку.
Потом она смотрела на него, подперев рукой голову, а он улыбался, ничего не говорил и не думал, только улыбался, а она смотрела. В свете фонаря лицо Тихона, обычно смуглое, казалось бледным.
Ольга вдруг спрыгнула с кровати.
– Пошли, что покажу!
Надев одну туфлю, она стала шарить по комнате в поисках другой.
Они спустились по лестнице и вышли на все еще темную улицу. Тихон прижал к себе Ольгу, но она, засмеявшись, вырвалась и взяла его за руку, потянув за собой, чтобы идти быстрее.
Он чувствовал, что она влечет его не к центру, а в густую тьму, в еще более узкие, грязные улицы, к порту. Он ни за что не признался бы, что ему страшно, но шел за ней с замиранием сердца. Они вышли на прямую дорогу с тремя битыми фонарями, под одним из которых валялся пьяный, и Ольга, проходя мимо, пнула его носком ботинка. Лежавший промычал что-то, не поднимая головы. Тихон повернулся и чуть не наступил на дерьмо, но Ольга уже влекла его дальше. Все сильнее доносился запах моря.
– Знаешь, что странно в порту? – спросила Ольга и тут же сама себе ответила: – Из-за волнорезов нет прибоя. Мертвая вода.
Воздух был сер, темнота отступила. Они шли мимо кранов, доков, складов, и наконец она взяла его за плечи и сказала:
– Смотри!
Огромный белый корабль стоял у причала. Он был неподвижен – будто влит в свинцовую воду. Длинные ряды круглых черных иллюминаторов тянулись по бокам, и огромными буквами под ними было написано «КАРИТАС».
– Это, по-моему, бразильский корабль, – сказала Ольга. – Через неделю уходит. В Стамбул, потом Лиссабон, а там уже – Белем, Рио. Вчера с матросом познакомилась.
Упоминание о матросе рассердило Тихона, однако Ольга сосредоточенно о чем-то думала, и он промолчал.
– Если иметь паспорт с визой, – наконец проговорила она, – можно добраться до Рио.
Вздохнув, она снова взяла Тихона за руку и повлекла в обратном направлении. Она на него не смотрела, потому что ее мысли были далеко, а ему так хотелось заговорить с ней.
– Наверное, визу можно где-нибудь получить? – проговорил он.
– Получить? Держи карман шире. Можно поддельный паспорт достать, с уже проштемпелеванной визой. Только стоит очень дорого. Смотри, какие звезды. Знаешь какие-нибудь созвездья?
Действительно, на сером предрассветном небе звезды все еще были видны. – «Вот это – Большая Медведица, это – Малая, а это, кажется, – Орион...»
Ольга стояла, запрокинув голову. Ее шея обнажилась.
– Если уехать в Киев или в Москву, звезды над нами будут все те же. А в Южном полушарии они совсем другие. Какие? Я не знаю. Там другая сторона мира, – она вздохнула.
Посмотрев на него, она снова тихонько засмеялась. Он решил не спрашивать, почему она смеется. Обнявшись, они дошли до ее дома. Тихон прижимал Ольгу к себе и не хотел отпускать. Но она высвободилась. Прежде чем уйти, она приложила палец сначала к своим губам, а потом к его, что означало то ли поцелуй, то ли призыв к молчанию.
Тихон подождал, пока за ней закроется дверь. Он знал, что уже утро, и ему нужно торопиться. Но тело было новым и не слушалось. Оно тянулось обратно к Ольге. Оно шло медленно, забывая о дороге.
Ему хотелось бы рассказать Ольге о родителях, но он сам так мало о них знал. В доме не было фотографий, и Аполлинария никогда не упоминала о дочери. Тихон знал, что отец его был из другой страны, и потому он так странно выглядел, но фамилия у него теперь была русская, а воспоминаний не осталось. Только базар виделся ему почему-то, когда он силился вспомнить детство. Он даже мог вспомнить яркие фрукты на прилавках, звуки, но думал иногда, что, может быть, это сон, увиденный в младенчестве, который запомнился как явь. Но он и не старался особенно напрягать память, потому что знал, что там произошло что-то нехорошее. Есть вещи, говорила консьержка, которые лучше не знать, особенно если они касаются тебя самого. Возможно, другой на его месте не стал бы ее слушать, а попытался как можно больше разузнать – но не Тихон. Тихон боялся, и знал, что боится, оттого и вылезал ночью на городские улицы, чтобы не совсем презирать себя.
Он снова увидит Ольгу, думал он, следующей ночью или через неделю. Он опять придет в комнату, куда фонарь цедит свет снаружи сквозь оконное стекло, и светлячок сигареты дрожит в пальцах. Ему хотелось бы увидеть ее при свете дня. Пойти с ней гулять по набережной в обнимку. Пройтись мимо школы, чтобы все видели, какая у него подруга. Он усмехнулся, представив себе лица учителей. Тихон с женщиной-кошкой, прокравшейся в этот мир откуда-то с чердака.
Возможно, им удастся попасть на корабль и уплыть в Бразилию. Щетина покроет ему щеки – он сойдет на сушу взрослым. Там, наверное, будет жарко, как в бане. Все будут ходить полуголые. Ольга наденет майку с тонкими лямками. Если в фальшивом паспорте у него будет другой возраст, они смогут пожениться. Она будет качаться в гамаке в свое удовольствие. Он будет работать. Кем? Ничего не приходило в голову.
Гостиница показалась ему чужой, как будто вовсе не здесь он вырос. Уже почти совсем рассвело, но Тихон не волновался. Перемахнув через забор, он влез в распахнутое окно. Постель была очень холодной. Он долго ворочался с боку на бок, но так и не смог заснуть, поэтому оделся и сел за стол. В это время пришла Аполлинария. Они посмотрели друг на друга, но от усталости ничего не сказали. Она легла на диван и немедленно забылась сном. Тихон собрал сумку и пошел в школу. На душе было пусто, как будто бы он уже перечувствовал все, что мог.
Запах водки, сигарет, пота, шум воды в трубах, скрип дверей, голая ветка в окне, пыль, дробь дождя по стеклу, резиновые боты, расползшийся асфальт тротуара, голоса, окликающие друг друга после полуночи. Никто не знал, о чем она думала, когда была ребенком и прижимала нос к оконному стеклу. Никто и не хотел знать. Да она и не думала ни о чем, просто грелась, когда выходило солнце, а если был дождь, то наблюдала, как скатывается капля. Облик ее тогда уже был неуловим. Глаза меняли цвет в зависимости от погоды. Темнели, если находила туча, светлели, когда сумерки рассеивались. Надев белую шапку, зимой сливалась с заснеженной дорогой. А к весне шапка становилась серой от грязи, и так же серел и затвердевал снег перед тем, как исчезнуть.
