Эрленд Лу - Грузовики «Вольво»

— Я вообще ничего не хочу, — отвечает Допплер.

— Меня не проведешь, — говорит фон Борринг. — Ты метишь высоко. Просто сам пока об этом не догадываешься. А чтобы тебе бегалось с удовольствием, наблюдай за птицами. Это всегда радость. Ну, беги.

И Допплер бежит. Хотя чего он действительно терпеть не может, так это бегать. Сразу вспоминается, как он, четырнадцатилетний примерный ученик, на физкультуре старался прийти к финишу первым, чтобы напомнить учителю о том, что Андреас Допплер одарен не только умом, но и превосходными физическими данными. «Становиться взрослым имеет смысл хотя бы для того, чтобы не бегать, когда не хочется», — думает Допплер. Но сам покорно бежит. И не переходит на шаг даже там, где фон Борринг не сможет его увидеть. Почему? Он и сам этого не знает, как, впрочем, и я (автор, если вы помните). Причем если в безотчетности действий Допплера нет ничего шокирующего, поскольку мы — в большинстве своем — постоянно делаем те или иные общепринятые вещи, не вникая в «зачем» и «почему», то мое (автора то есть) неведение может обеспокоить читателя. Если даже он не в курсе, то кто ж тогда знает? — вероятно, думаете вы. Тут пахнет тем, что автор (я то есть) потеряет контроль над текстом. Увы, о такой удаче я могу только мечтать. Дело в том, что мне почти никогда не удается потерять контроль над чем бы то ни было. Так что давайте сойдемся на такой формулировке: я надеюсь, что я начинаю терять контроль над своим текстом, но утверждать этого пока не решаюсь. Итак, мы (то есть я, автор, и вы, читатель) дошли до места, где так называемый главный герой повествования совершает пробежку, хотя все указывает на то, что бегать он не любит. Пожелай я разобраться в тайных причинах этого, я бы, возможно, обнаружил, что Допплеру нравится подчиняться кому-то, кто производит впечатление сильного, опытного и уверенного в себе человека. Вероятно, это как-то связано со смертью его отца. Как узнаешь? Психологические механизмы, заставляющие Допплера бегать по вермландскому лесу, так же непостижимы, как и все механизмы подобного рода. Иногда нам кажется, что мы нащупали ключик к ним. И вот-вот ухватим. Но в последнюю секунду он выскальзывает из рук. Поэтому со всей ответственностью мы можем утверждать только одно — Допплер бежит.

И не трусцой, едва переставляя ноги.

Он чешет через лес черт знает на какой скорости*.

* насчет четырнадцати узлов.

Список любимых узлов фон Борринга выглядит так:

Тех, кому хочется узнать, как именно вяжется восьмерка или воровской узел, я отсылаю к Интернету: там в изобилии встречаются сайты, посвященные технике вязания узлов, с картинками и видеороликами. Если же читатель живет где-нибудь в Валдресе и подключается к Сети через модем по старым телефонным линиям, так что в Интернет или вовсе не выйдешь, или связь рвется каждые две минуты, то такому бедолаге я могу посоветовать книги-альбомы. Их тоже тьма. Хотя, как правило, жители Валдреса в узлах разбираются. В таких безлюдных местах умение связывать предметы воедино жизненно необходимо. Дети усваивают его с молоком матери. И если подросток из Валдреса терпит бедствие и ему позарез нужно немедленно завязать диагональный (не квадратный) лэшинг, а он забыл пару движений, то этот самый подросток всегда может постучаться к взрослому соседу (или соседке) из Валдреса же и получить нужные разъяснения вкупе с кружкой кофе и порцией занимательных рассказов из жизни старших поколений, а если я (автор то есть) позвоню к соседям и задам тот же вопрос, то не получу ничего, кроме брошюрки, разъясняющей, почему я должен голосовать за партию «Хёйре»[17] на грядущих парламентских выборах. Валдрес я назвал так просто, для примера.

* насчет того, что Допплер чешет через лес черт знает на какой скорости.

Строгого читателя, может статься, покоробило, что Допплер, который десяток страниц назад не мог наступить на ногу (и фон Боррингу пришлось помогать ему подняться по ступеням), теперь носится как угорелый. Как же так? У меня (автора то есть) нет ответа на этот вопрос; по правде говоря, я совсем забыл о его ноге, а сейчас перечитал текст и понял, что подобная непоследовательность выйдет мне боком и что я подставляю себя под нападки: мол, напридумывал невесть что, а потом забыл половину, увлекшись новыми идеями. Согласен и принимаю эту критику к сведению. Но в свою защиту могу сказать, однако, что вывихнутая нога приходит в норму довольно быстро. Взять хотя бы футболиста (например, из сборной Англии, у них сейчас тяжелые времена), которому дали во время матча по ногам, и пока он валяется на траве, зрителям успевают несколько раз показать в записи, как ему бьют по ноге, и все уже настроены на то, что с ним можно проститься до конца сезона, как вдруг — опс! — он поднимается и идет играть. Конечно, преодолевая боль, но кто сказал, что у Допплера ничего не болит? Я, пожалуй, припишу, что ему больно. Таким образом, текст станет выглядеть так: «Допплер чешет через лес черт знает на какой скорости, нога болит, но он через силу бежит дальше». Хорошо. В общем-то, у меня есть пара-тройка врачей, которые могут подтвердить (даже по телефону), что вывихнутая нога проходит дня за три-четыре, но я принципиально не стану им звонить. Зачем? Я заранее знаю, что они мне скажут. И потом, я сам однажды подвернул ногу и поправился всего за несколько дней. То есть я пишу о том, что знаю не понаслышке. Давайте считать, что читателю, в принципе, можно когда-то угодить, так вот единственный способ сделать это — писать о том, что испытано на собственной шкуре. Все моментики в тексте, хоть как-то связанные с реальной жизнью писателя, тщательно отцеживаются, полируются, раздуваются до судьбоносных супермоментов, и на них строится репутация книги. Кстати, в качестве лично пережитых необязательно использовать всамделишные события. Отлично сойдет и удачная имитация. Главное, чтобы читатель верил — все это реальные воспоминания автора. Хотя ногу я подворачивал на самом деле. Это произошло в самом начале девяностых, во время спортивной пробежки, посреди моста Ставнебрюа в Тронхейме. Оттуда я дохромал до дому — я снимал тогда с приятелями старый дом на Ила — и целый день лежал на диване и, помнится, смотрел по телевизору «Возвращение в Брайдсхед». Это отличный фильм, в котором есть все, что я люблю в английском кино. Прошлый век. Кастовость. Аристократизм. Кембридж*. Породистость, гомосексуализм и невозможная любовь. Роман, действие которого разворачивается в Первую мировую и где полк некоего солдата (его играет Джереми Айронс) оказывается расквартирован неподалеку от Брайдсхеда, что вызывает у героя воспоминания о юности и годах учебы, написан Ивлином Во, которого я (автор то есть) не могу не воспринимать иначе, как женщину. Десять с лишним лет я был твердо уверен, что Evelyn — это Эвелина, женщина, а оказалось — мужчина. Меня это открытие сразило наповал, хотя оно всего лишь подтверждает, что в очень многих областях нам, остальным, британцев еще догонять и догонять (я приведу два самых ярких примера: имена и строительство империй). Следующий после злополучной пробежки день я тоже провел в покое, а еще через сутки я чувствовал себя уже совершенно нормально. Доехал на велосипеде до университета в Драггволл и пошел, не хромая и не приволакивая ногу, учиться.

* насчет Кембриджа.

Я написал Кембридж, но с равным успехом могу заменить его на Оксфорд, я их не различаю. Я не бывал ни там, ни там. В моем представлении они одинаковы, как близнецы. Оба заведения очень старинные и с тяжелым бременем традиций. Оба славятся классическим образованием и соревнованиями по гребле. Я мог бы, естественно, покопаться и выяснить, какой из двух университетов поминается в «Возвращении в Брайдсхед», но это мартышкин труд. Точность тут не играет ни малейшей роли. А секунды (минуты?), потраченные на то, чтобы достать книгу с полки и выяснить, где в юности учился герой, мне никто не вернет. И я почти уверен, что, по большому счету, вам всем на это наплевать.

Май Бритт задержалась в Карлстаде дольше, чем рассчитывала. Она собиралась провести там день: туда автобусом в десять тридцать, обратно пятичасовым, все как всегда. Но вышло так, что она заночевала в городе. Сначала она пообедала в вокзальном кафе блинами и гороховым супом, на десерт взяла маленькое пиво. Потом сходила на почту и получила пенсию. Потом пошла к Орвару за гашишем, но тот оказался не при товаре, запасы кончились и у всех известных ему торговцев, последняя надежда оставалась на одного парня, африканца, недавно перебравшегося в Карлстад, его никто еще толком не знал, но многие отрывались у него на nachspiel[18] несколькими ночами раньше и считали, что у него могло остаться немного дури. Жил он в паре километров от центра, туда и направилась небольшая колонна изголодавшихся по наркотикам граждан во главе с Орваром и Май Бритт (вооруженной лыжными палками), которая шла в приподнятом настроении, с ощущением, будто делает хорошее и правильное дело. Африканец спал, хотя был уже разгар дня. Орвар звонил и звонил, и наконец хозяин откликнулся в домофон, и как только он сумел понять, что намечается тусовка, он без всяких капризов впустил всю компанию в свою крошечную квартирку, достал собственные запасы гаша, инструментарий к нему и запустил процесс. Несколько часов спустя почти вся наркоманская общественность Карлстада собралась в квартирке африканца, атмосфера царила чудесная, как это часто бывает со стихийными, не распланированными заранее вечеринками. Музыка была во вкусе Май Бритт и грохотала точно как она любит. Одни приходили, другие уходили, кто-то готовил еду, на столе теснились афродизиаки, опьяняющие и дурманящие вещества всех видов и расфасовок, и посреди этого праздничного угара Май Бритт умудрилась втюриться в хозяина-африканца — Бембу, как он себя называл, — и протанцевать с ним весь вечер и ночь; и хотя он не был готов ответить Май Бритт взаимностью немедленно и безоглядно, но та чувствовала, что у них сложились теплые и близкие отношения, и поскольку она сумела выпытать у Бембу, что он на днях собирается на Хультфредский рок-фестиваль — послушать вживую «Svenska Aka-demin», оторваться и повеселиться, то Май Бритт решила не отставать от него и тоже поехать в Хультфред за тем же самым и чтобы побыть с Бембу.