Пока Софья бежала туда и вместе с участковым бежала обратно, Михаил был уже на работе, в столярном цехе. Замковский начал расследование и вскоре в сопровождении врача, осмотревшего Ганьку, и председателя местного комитета Дементьева пришёл в цех.
— Софья в сельсовете, — сказал участковый, остановившись напротив Шастина с другой стороны верстака, за которым Михаил работал. — Пишет заявление в суд.
— Пусть пишет, — ответил Михаил, не оборачиваясь и не выпуская фуганка из рук.
— Вот ты вроде толковый мужик, — сказал Замковский. — Мастеровитый. Хозяйственный. А кулак у тебя чесоточный. Софья редкий год без синяков ходит. То из-за ревности, то по пьянке, то по делу ей морду начистишь… Её, конечно, надо воспитывать. Как и Ганьку. Но не бить же каждый раз как Сидоровых коз обоих. А сегодня, говорят, ты как с цепи сорвался. Нельзя свои оплошности, злобу на самого себя вымещать на других.
Дементьев удивлённо поднял брови.
— Галина Максимовна пригласила его в числе прочих помочь водолазам, — пояснил Замковский. — А он наговорил ей гадостей. А Павла, вопреки его прогнозам, нашли. Да Ганьку сегодня черт за язык дёрнул. Одно к одному. Вот он и взбесился.
Замковский повернулся к Шастину.
— Только не подумай, что Галина Максимовна на тебя жаловалась. Это твоя Софья по всей деревне разболтала. Хвасталась всем, какой ты умный. В общем, она опять пишет на тебя заявление…
Михаил с остервенением сбил фуганком мешавший ему сучок и продолжал молча работать.
Старуха-уборщица, крутившаяся возле ног участкового и подметавшая стружки, выпрямилась.
— Зря его домой уволок, — сказала она, ткнув веником на Михаила. — Надо было принародно выпороть, чтоб другим неповадно было.
— Софья твоя — набитая дура, — продолжал участковый, не обращая внимания на старуху. — Напишет заявление, а потом требует его обратно. Сколько раз так было? Но в этот раз, поскольку дело касается пацана, я могу и не отдать заявление обратно. Ты подумал об этом?
— А Ганька подумал? — закричала старуха, энергично жестикулируя веником. — Ганька подумал, как Верхозины теперь жить будут? Кусок хлеба-то Максимовне колом в горле станет.
— Ещё называют этого пса по имени, — злобно произнёс молодой парень в солдатской форме, недавно демобилизованный из армии и донашивающий обмундирование. Он работал на соседнем верстаке с другой стороны от участкового и, швырнув в сторону складной металлический метр, которым измерял рейку, продолжал: — Разве это человек? Змеёныш, дерьмо. А от кого набрался? Он них же и набрался, — солдат кивнул на Михаила. — Не знаю, насколько от него, но от Софьи-то точно. Она не лучше своего выродка. Взять бы поганую метлу и всю семью из деревни, чтоб духу не было.
— Но ты, заткни хайло! — Михаил позеленел от ярости.
— Сам заткни! — дерзко ответил парень.
— Что, выбить тебе зубы, молокосос? — Михаил угрожающе двинулся из-за верстака.
— А ну, попробуй, — солдат пошёл ему навстречу.
— Вы что, ошалели? — участковый толкнул парня в грудь и сам побледнел как полотно. — Уймитесь!
— Яблоко от яблони недалеко падает, — с ехидцей произнесла старуха, озираясь пугливо по сторонам, и подметая пол. Выпрямившись, показала веником на парня. — Васюха прав. Насчёт Софьи правильно сказал. Я сама слышала, как она говорила на другой день, когда Павлик утонул, — старуха выпятила тощий зад, расправила плечи и начала копировать Софью, утрируя её голос, как это обычно делают женщины: — Отшиковала Верхозина-то, отшиковала. Будто так уж они шиковали, оборони Бог! Будто ей самой кто-то мешает шиковать. Ульев — целая пасека. Скота — полный двор. Сидит на мешках с деньгами и всем завидует. — Старуха нагнулась и стала махать веником, сметая стружку в одну кучу.
Михаил и Васюха; перекипев, подчинились власти и встали на свои места. Васюха с досадой посмотрел на остальных мужчин, которые трудились как ни в чём не бывало. Рабочие цеха, за исключением этого молодого парня, люди в основном, как и Михаил, среднего возраста или в годах, делали вид, что их все это не касается, хотя по сосредоточенным выражениям лиц, по какой-то особенной углублённости в работу и по тому, как старательно они избегали встречаться взглядами друг с другом, было заметно, что им очень неудобно за Михаила и за себя, что именно в их цехе «свой человек» влопался в эту историю.
Дементьев обратился к солидному мужчине в белом халате и колпаке.
— Что, Виктор Ильич, пацан здорово пострадал?
— Особых телесных повреждений нет.
— А говорят, он кричал.
— Осознал вину и, ожидая от отца побоев, а от матери защиты — кричал. Естественная защитная реакция, — сказал врач и обратился к участковому: — По-моему, было бы лучше всего мирно урегулировать этот вопрос. Видите как взбеленился молодой человек? Начнутся суды да пересуды, только распалят страсти у населения.
— Да, действительно, — согласился Дементьев. — Стоит ли теперь? Итак для всех послужило хорошим уроком.
— Посмотри, как будет вести себя Софья, — уклончиво сказал участковый.
— Справку я напишу, а там — как знаете. Извините, меня ждут больные, — сказал врач и направился к выходу.
— После работы зайди ко мне в сельсовет, — сказал участковый Михаилу и пошёл следом за врачом.
26Вечером того же дня доярки, собравшись в красном уголке перед дойкой, с нетерпением ждали Пинку.
— Не придёт, вот посмотрите, не придёт больше за молоком, — твердила больше всех переживавшая Анфиса.
— Придёт, не сегодня так завтра придёт, — успокаивала доярок умудрённая житейским опытом Марья Дмитриевна. — Чего ж теперь, из-за одного паршивца молока лишаться?
— Михаил-то ладно, говорят, ему всыпал.
— Я своему Борьке наказала: если такое скажешь Нинке или Любке — голову оторву, а он мне говорит: я что дурак? Десять лет, а соображает.
— А тому злыдню двенадцать, и ни черта не соображает. Истукан истуканом.
— Господи! Мало ли истуканов по земле ходит.
— А Максимовна, говорят, забилась в свою комнату, закрыла ставни и сидит как сова.
— Вот такие пироги, — вздохнула Дарья. — Однако пойдёмте доить. Чего это? — она вопросительно уставилась на скотника Тарбеева, который стоял посреди коридора и звал к себе доярок, махая рукой.
Доярки подошли к нему. Он подвёл их к окну и сказал:
— Смотрите.
Между черёмуховых кустов на узенькой тропинке, ведущей к ферме задами через огороды, стояла Нинка с двухлитровым бидоном, с которым приходила за молоком всю неделю. Она в нерешительности топталась на одном месте, посматривая из-за кустов на ферму.
— Молодец, что пошла не по дороге, а огородами. Пялили бы глаза на её сейчас все кому не лень, — сказала Маргарита, — вытянув шею и глядя в окно.
— Слава тебе Господи, — вздохнула Дарья. — Беги, Фиска, за ней!
Анфиса побежала на улицу.
В тот же вечер Нинке внушили, что ей не так просто дают молоко, а за то, что она помогает на ферме, и Нинка не то чтобы поверила, потому что знала о решении правления колхоза, но была рада этому условию и каждый день приходила за час до дойки и что-нибудь делала вместе с доярками: таскала сено, мыла фляги, доила некоторых коров, и все мало-помалу, стали забывать тот неприятный случай, и у Нинки всё было хорошо и было бы хорошо и дальше, если бы не один казус, который произошёл вскоре.
Из районного центра приехал в колхоз важный представитель, главный зоотехник, и во время дойки побывал на ферме.
— Это что такое? — спросил он сопровождающих его зоотехника Шитикова, председателя колхоза и бригадира животноводов, увидев под одной коровой девчонку, скрючившуюся над подойником.
Кузьма Терентьевич и Гордей Игнатьевич усмехнулись, а Бархатов беспокойно огляделся по сторонам и окликнул Дарью Михайловну, в группе которой работала Нинка. Дарья сверяла с учётчицей результаты дойки и вышла из приёмного пункта на зов.
— Что? — спросила она подходя к начальству. Александр Егорович, высунув вперёд мясистый подбородок, указал на Нинку, которая втянула голову в плечи.
— Ну и что особенного? — сказала доярка.
— Это ваша дочь? — спросил представитель из района.
— Нет.
— Тогда объясните, в чём дело?
— Нравится ей, вот и приходит иногда.
— Нравится, — с иронией произнёс главный. — Так всех детей соберёте на ферму и поручите им животных.
— Не всех, а её одну пускаем.
— Ну вот что, — главный повернулся к председателю. — Доярку накажите, а её, — он кивнул на девочку, которая замедлила темп работы, но продолжала доить, — чтобы я больше здесь не видел.
— За что наказывать-то? — спросила Дарья.
— За грубое нарушение трудовой дисциплины.
— Эк, куда хватил! — сказала подоспевшая к этому моменту Марья Дмитриевна.
— А вы кто такая?
— Доярка.
— Что вам здесь нужно?
— Пришла узнать, чем помешала девочка. Главный зоотехник, не желая больше разговаривать на эту тему, подошёл к Нинке, хотел взять из её рук подойник и отправить домой, но успел лишь сказать «дай сюда», и тут произошло то, чего он совершенно не ожидал и ошеломлённый застыл на месте. Сидевшая вся в слезах девочка заплакала в голос, завыла протяжно и жалобно, склонившись над подойником и все ещё цепляясь за соски.
