Песня была такая:
Он прилип ко мне, как колючка,
Присосался он, словно клещ,
Но его маленькая штучка —
Самая лучшая в мире вещь…
У меня дернулся глаз. Верный признак того, что штучка, не впечатлившая певицу размерами, уж никак не подвигнет меня к плодотворному созиданию. Я поискала на соседней волне. Там шел речитатив на английском. И правота человека, написавшего на дверях нашего лифта «РЭП – ОТСТОЙ!» стала для меня очевидной. Пуще других огорошила услышанная следом баллада о жигане, который, если переиначить с жаргонного диалекта, склонил к сожительству супругу уважаемого всеми правоохранителя.
Тут уж я не выдержала и рубанула сплеча фразу, которая все это время вертелась у меня на языке. И которая, по мнению авторов «Городка», являлась первородным названием к роману Горького «Мать».
Разумеется, произнесла я ее без всяких сокращений. Громко и забористо.
– …твою мать! У нас послушать-то что-нибудь приличное можно или нет?!
Ирка, не отрываясь от переписки, хохотнула. Поля обожглась чаем и досадливо закусила губу.
Плюнув, я оставила радиоприемник в покое. Дел было невпроворот. Вернулась на место под хрипы легендарной рок-группы и слилась с фармацевтикой.
Мы копались каждая в своем «огороде» весь день. Время от времени то я, то Полина обращались к Ирке за разъяснениями, как к старшей по званию. Наш конфликт в связи с этим не очень бросался в глаза, но даже не слишком проницательная Чижова (а вернее, не слишком внимательная) вскоре почуяла неладное. В тот момент, когда Полю потянуло на философию.
Она стала допытываться у Ирки, умерла ли героиня песни «Звездочка моя ясная». Или оборот «Мне нельзя к тебе на небо» является иносказательным? Ирка, прекратив барабанить, окинула Полю страшными глазами. Метнула быстрый взгляд на меня. И вдруг, полная изумления, воскликнула:
– Девки, да вы чего, не разговариваете, что ли?
Я, давно ожидая этого вопроса, испытующе уставилась на Полину. Та немного сконфузилась, но потом строго поджала губы:
– Мне не о чем разговаривать с человеком, который предал нашу дружбу, – заявила она.
Ого! Да у Балагуры-то тараканы в башке завелись! И еще какие! Ишь какие глобальные выводы делает!
– Принципиальная позиция, – сказала я, разозлившись. – А тебе не кажется, что ты несколько перевираешь события?
Полина в ответ только чиркнула что-то на полях каталога. – А что случилось-то? – вмешалась пораженная Ирка. – Девки, вы чего? Из-за Лихоборского, что ли?
Тут мы с Полей возмутились одновременно:
– При чем здесь Лихоборский?
– А в чем тогда дело? – допытывалась Чижова.
Не желая давать никаких разъяснений, Поля вышла из комнаты.
– Заболели – полячитеся! – крикнула я вдогонку.
То было мое последнее напутствие подруге на долгие шесть недель…
Ближе к вечеру наш архаический труд дал первые всходы. У меня на руках был подробный отчет о том, как и где следует рекламировать лекарственный препарат. Что подают в теплых тонах, так сказать, с пылу, с жару. А в каких случаях экономят на информации.
Ирка, счастливо улыбаясь, говорила о женщине по имени Влада. Доброй, сговорчивой тете, обещавшей по сходной цене уступить нам в аренду щиты у дороги. Среди добытого имелся также юноша по кличке Туман. Странный, но милый, он брался осуществить самое сложное – сделать так, чтобы по Москве, как по огромному организму, курсировал транспорт с ярким, кричащим лозунгом. К примеру: «Снадобье от мсье Лихоборского».
После такого доклад Полины, составленный скрупулезно по позициям – ручки, часы, ежедневники с указанием цен, – казался сущей безделицей. Впрочем, она недолго владела нашим вниманием. Отчитавшись, быстро собралась и ушла. Мы с Иркой снова остались вдвоем.
– Так что произошло между тобой и Балагурой? – сразу подступилась ко мне Чижова, едва за Полей закрылась дверь.
– Ничего, – благородно сказала я.
Хотя раскатать Полину пластилиновой колбаской очень хотелось. Я была на нее зла, а кроме того, на все сто уверена, что Ирка примет мою сторону.
– Ты на свидание-то не опоздаешь? – взглянув на часы, спросила я.
Ирка тоже обернулась на циферблат.
– Е…! Копать! – вскричала она.
Иркин лексикон процентов на восемьдесят состоял из подобных высказываний. Шуток-прибауток в крутом замесе с матерной бранью.
Она бросилась к шкафу. Вытянула свой чемодан и вывернула его наизнанку. На полу тут же образовалась огромная свалка.
– Так, Оксанка, помогай! – Ирка приложила к груди малюсенькую и, скорее всего, сильно тянущуюся кофтенку ядовито-горчичного цвета. – Мне пойдет эта вещь?
Я еще не успела ничего ответить, а Чижова уже кофточку отбросила.
– А эта?
Поначалу я еще пыталась вставлять какие-то комментарии. Потом лишь уныло наблюдала, как Ирка меняет у себя под подбородком разные наряды. Мне отчего-то стало грустно. Подумалось, что Сева так и не позвонил. А ведь уже почти семь часов вечера. И торчу я здесь до сих пор только потому, что надеюсь – вдруг позвонит. Вдруг пригласит меня на свидание!
– Ну! Чего молчишь-то? – перемеряв все, вознегодовала Ирка.
– Слушай, иди так! Тебе удивительно идет белый цвет.
Ирка обескураженно оглядела свои тертые-перетертые джинсы и простенький свитерок из ангоры, который к тому же не отличался особенной белизной. За давностью лет скорее приобрел больше серого.
– Да иди ты в задницу, Дорохова! Посоветовать толком ничего не можешь!
Она сердито запихала все обратно. Оставив на столе нечто черное, чем впоследствии оказались сразу две вещи: ажурная блузка и мини-юбка.
Переодевшись, Ирка тщательно расчесалась. Подкрасила ресницы, загнув их почти к самым бровям. Налепила на губы густой слой помады. Влезла в пальто и, послав мне воздушный поцелуй, исчезла за дверью.
«Ну вот! Чижик-пыжик отправился на Фонтанку», – подумалось мне.
На душе стало совсем погано.
«Интересно, а что за кренделя она подцепила себе на сей раз?»
Я быстро выбежала из офиса. Полетела по коридору к большому окну, выходящему на противоположную сторону.
Ирка как раз садилась в роскошный автомобиль серебристого цвета. Издали мне показалось, что в «Мерседес», но я могла и перепутать. Кавалер выйти под хлипкий снежок, сыплющий сверху, не соизволил. Пришлось мне довольствоваться видом его личного транспорта.
Когда гнусные сластолюбцы укатили, я вернулась в прокуренную каморку. Теперь она показалась мне клеткой, в которой одно-одинешенько томится бедное, влюбленное сердце. Со слабой надеждой я взглянула на мобильник, упорно молчавший весь сегодняшний день. Никаких незафиксированных звонков на нем не было.
«Сволочь!» – вполголоса ругнулась я на Лихоборского. Хотела было уже набрать его сама, но вовремя одумалась. Вместо этого распахнула настежь окно, прибрала разбросанные повсюду листы. И, в очередной раз заварив себе кофе, уселась за компьютер. Решила, пока суд да дело, ознакомиться с ценами на столичное жилье. Нужно же было когда-то начинать самостоятельную жизнь!
Информации было много. Контор по недвижимости еще больше. Я скакала с сайта на сайт. Выписывала в отдельную тетрадку удобоваримые варианты. Так увлеклась, что едва не поперхнулась от неожиданности, когда затренькал мобильник.
Никакой это был, конечно, не Лихоборский. Звонила взволнованная мама.
– Дунюшка, ты где есть-то?
– На работе.
– А домой когда? Двенадцатый час уже.
Е-мое! И вправду!
– Сейчас, мусь, выезжаю!
Мама, давно привыкшая к моему сокращению от слова «мамусь», повесила трубку. Я оделась. Выключила компьютер, закрыла окно. И, погасив везде свет, в том числе и в коридоре, поехала домой.
Лихоборский объявился только на следующий день. Он дико извинялся за свою непунктуальность. Говорил, что пришлось выехать в область на производство. Звал в гости. Я, разобидевшись, в тот вечер к нему не пошла. Но в дальнейшем мы стали видеться с ним довольно часто.
Каждая новая встреча укрепляла меня в мысли, что Сева и сам полетел с катушек. Чего он только не делал, чтобы я чувствовала себя королевой на вечном празднике жизни! Дарил цветы. Водил в рестораны. Таскал на все премьеры подряд: театральные, киношные. Даже как-то раз приволок на показ мод. И отовсюду мы сбегали. Бродили по вечерней Москве и целовались до одури во всех мало-мальски укромных углах, встречаемых на пути.
На Восьмое марта он вообще учудил. Я еще и проснуться-то толком не успела, а в домофон уже звонит какой-то неопределенный субъект и велит мне потеплей одеваться и спускаться к подъезду. Ничего не поняв, я распоряжение тем не менее выполнила.
У дверей меня встретил степенный седовласый мужчина с букетом нежных тюльпанов в руках. Торжественно вручив мне цветы от лица Всеволода Григорьевича (я еще полчаса думала, кто это), препроводил к лимузину. Тот – бедолага – мостился на тротуаре, как гроб на журнальном столе. Не получив от седого больше никакой информации, я, недоумевая, залезла в салон. Здесь было просторно и, как выражался один мой знакомый, по-богатенькому (с «г» непременно на украинский манер). В мини-баре даже имелась какая-никакая выпивка.
