Они верили, что обладают истиной, которая неведома остальному человечеству. Такая самонадеянность потрясла его, но они, казалось, даже этого не замечали. Он спросил их, в чем заключается эта истина, но они не смогли объяснить. Это было как-то связано с любовью.
Любовь была их философией, их религией. Любовь упраздняла необходимость думать. Все знания, все рассуждения, все поступки сводились к этому детскому объяснению. Люби своих врагов. Люби Бога. Люби ближнего.
Они много улыбались. Это было частью любви. Они произносили банальности, делили пищу друг с другом и улыбались. Их улыбки тяготили Симона, как железо.
Он сопротивлялся этой удушающей банальности, пытаясь с помощью разума расчистить себе немного пространства. Он обнаружил, что его интеллектуальный арсенал неприменим против простоты их веры. Его силлогизмы ни к чему не приводили, его логические доводы повисали в воздухе. Любой анализ распадался, любой довод разрушался в атмосфере, в которой мысли не придавалось никакого значения. Значение имела только любовь.
Если бы он не был так уверен в своем превосходстве, он мог бы счесть это угрожающим.
— Думал ли Иешуа, что его убьют? — спросил он у Филиппа однажды утром.
Он пытался представить себе человека, служившего источником легенд. Это было нелегко.
— Он знал об этом, — сказал Филипп. — Он сказал об этом Кефе.
— Неужели он ничего не мог сделать, чтобы избежать этого? Покинуть страну, спрятаться?..
— Мог, но предпочел этого не делать, — сказал Филипп. — Он пожертвовал собой для нас.
Терпение в голосе Филиппа напомнило Симону, что он уже слышал это раньше.
— Именно его смерть дает нам возможность попасть в Царствие, — сказал Филипп.
Ну конечно, Царствие. Как многие другие, они мечтали о Царствии; и, как обычно бывает в подобных случаях, верили, что оно будет для них одних. Они верили, что оно близится. Они молились о конце света, в молитве они говорили, что Иешуа оставил их.
— Мы никогда не заслужили бы Царствие сами по себе, — объяснял Филипп. — Все мы грешники. Никто из нас, сам по себе, не выдержал бы Судного дня.
Симон ковырял в зубах. Частью его наследия, которую он без малейшего сожаления отбросил, была общенациональная навязчивая идея греха. Грехом считалось нарушение Закона; но поскольку никто не мог счесть всех мелких и сложных положений, содержащихся в Законе, не нарушить хоть какое-нибудь из них было практически невозможно. Таким образом, Закон делал грех неизбежным; с другой стороны, на него работала огромная армия экспертов, выискивающая в нем лазейки. По мнению Симона, единственной целью Закона было обеспечить работой эту армию экспертов.
— Поэтому, — продолжал Филипп, — он принял смерть вместо нас. Он принял наказание за то, чего никогда не совершал, для того чтобы мы избежали наказания за то, что мы совершили. Это искупление наших грехов. Знакомая идея, верно?
— Да, конечно, — сказал Симон.
Самопожертвование и самоуничижение; конечно, это было ему знакомо. Он этого не выносил.
— Иешуа называл это искуплением, — сказал Филипп. — Тебе понятно?
Симон разглядывал семечко инжира, извлеченное из щели между передними зубами. Он понимал; он слишком многое понимает.
— Искуплением, — едва слышно сказал он, — от ужасного правосудия Бога?
— Совершенно верно. — Филипп обрадовался. — Это был единственный выход.
— Мне казалось, вы говорили, — заметил Симон, — что Бог — это любовь.
— Правильно.
— И что единственное, что нам следует знать о Боге, — это то, что Бог — это любовь.
— Правильно.
— О каких богах идет речь? — вкрадчиво спросил Симон.
— Не надо истолковывать меня неправильно…
— Как бы ты хотел, чтобы я тебя истолковывал? Если Бог справедлив, он не может отменить наказание за бесчисленные грехи, взяв жизнь одного человека. Если Бог — это любовь и если Он способен вообще отменить наказание, Он может это сделать без принесения в жертву своего пророка. Что касается самой смерти, тебе должно быть известно, что согласно Закону человек, казненный таким образом, считается проклятым? Тем не менее нам предлагается верить, что этот человек был орудием Бога! Выходит, что Закон абсурден. Лично я всегда так считал, но он вряд ли сам так думал, учитывая, кем он был. Как он мог добровольно пойти на такую смерть? И как совместить эту смерть с тем фактом, что она полностью противоречит пророчествам, которые вы так любите цитировать, когда вам это выгодно? — Симон остановился, чтобы перевести дух. — Что касается меня, — сказал он, — я думаю, кто-то допустил ужасную ошибку. Никогда в жизни не сталкивался с таким поразительным случаем рационализации задним числом.
И все же…
Однажды вечером у дома Иосифа, где они обычно сидели в тени фигового дерева, остановился незнакомец. Было видно, что он пришел издалека: одежда покрыта пылью и изношена, во взгляде — безнадежность. Он снял узелок с плеча и сел под деревом.
— Можно мне воды? — сказал он.
Ребекка принесла ему воды, а также немного хлеба и олив. Он поблагодарил ее и стал жадно есть.
Спустя какое-то время он сказал:
— Не найдется ли какой-нибудь работы?
— Боюсь, нет, — сказал Иосиф. — Урожай в этом году поздний. Еще месяц не будет никакой работы.
Мужчина что-то пробормотал в знак понимания. Он с беспокойством всматривался в узкие улочки, площадь, людей, возвращающихся с полей.
— Пора, — сказал он, когда с едой было покончено. — Спасибо.
Неожиданно Филипп сказал:
— Твоего сына здесь нет. Сожалею.
Лицо незнакомца застыло. Он внимательно посмотрел на Филиппа, потом быстро отвел глаза.
— Спасибо, — сказал он. Он молча пошел прочь.
— Как ты это сделал? — повернулся Симон к Филиппу.
— Что?
— Прочел его мысли.
— Не знаю, — сказал Филипп.
— Такое часто бывает?
— Иногда, — сказал Филипп.
— Я бы хотел, чтобы ты научил меня этому.
Филипп засмеялся. Смех не был злорадным, но его причины Симон не понимал.
— Ты должен объяснить, как это происходит, — настаивал Симон.
— Не думаю, чтобы объяснение тебя удовлетворило, — сказал Филипп.
— И что это?
— Любовь, — сказал Филипп.
Он должен был догадаться.
Ему казалось, он может больше узнать, расспрашивая Филиппа о чудесах Иешуа. Даже в этом вопросе Филипп оказался досадно бесполезен.
— Чудеса, — сказал Филипп, — неважны.
— Неважны?
— Они были лишь знаком.
— Знаком чего?
— Того, что он был Спасителем.
— А-а… — сказал Симон.
— Дело в том, — продолжал Филипп, — что он обещал своим последователям, что каждый их них сможет творить чудеса, если будет верить.
— Верить во что?
— Что он Спаситель.
— А-а… — сказал Симон.
Он в раздражении пнул ногой камень, торчащий из земли. Камень не сдвинулся с места: он был больше, чем казался.
— Хорошо, — вздохнул Симон. — Мы к этому вернемся. Какие чудеса могли творить его последователи?
— Это неважно .
— Какие чудеса?
— Ладно, если ты настаиваешь. Он сказал, мы сможем делать все, что делал он, и даже больше.
— Что? — Симон был поражен. — Ты хочешь сказать, что единственное, что требуется, чтобы успокаивать бури, поднимать из мертвых и восставать из могилы, — это верить, что этот человек был Спасителем?
— Да, — сказал Филипп.
Симон задумался. Потом он улыбнулся. Через секунду он громко смеялся.
— Ну что ж, это справедливый обмен, — сказал он. — Кто в здравом уме мог бы в это поверить?
Однако Филипп в это верил, а Филипп не был глупым человеком. Он просто отказывался использовать свой ум должным образом.
Симон понял, что, если он хочет узнать секрет способностей Филиппа, ему необходимо узнать больше об Иешуа.
— Каким он был человеком? — спросил он.
— Я с ним, конечно, никогда не встречался, — сказал Филипп. — Те, кто его знал, говорят, что он обладал потрясающим качеством…
— Нет, я не об этом, — сказал Симон. — Что он был за человек? Где он получил образование? Какое образование он получил? Читал ли он философов?
— Если и читал, я об этом ничего не знаю, — сказал Филипп. — Это важно?
— Он знал греческий? Где он учился магии?
— Магии? Боже мой! Он никогда не учился магии.
— Чтобы успокаивать бури и поднимать из мертвых… — начал Симон.
— Он не только не учился магии, но и вообще вряд ли учился, — сказал Филипп. — Он был бедным человеком. В лучшем случае посещал деревенскую школу, другого образования у него не было.
— Бедным человеком?
— Я говорил тебе об этом раньше. Почему ты не слушаешь? Он был бедным и выбирал своих учеников из бедных.
— Необразованных?
— Можно и так сказать.
— Но почему? Если он хотел, чтобы они распространяли его учение, почему он не выбрал людей, которые могли…
