Помимо всего прочего, я почувствовал, что Мори полностью отдает себе отчет в том, что представляют собой его тело двадцативосьмилетнего и изменяющийся в соответствии с этим телом дух. У нас не было необходимости говорить о превращении. Ведь как это было бы хлопотно, если бы дети, подобные нашим детям, претерпев превращение, не понимали, что с ними произошло. Правда? Представляете мое положение, если бы Мори, увидев меня, ставшего восемнадцатилетним, и решив, что какой-то проходимец хочет занять место его отца, пришел бы в ярость и набросился на меня с кулаками? Ведь Мори теперь обладал мускулатурой зрелого мужчины, а я был еще слабым юношей с неокрепшим костяком, не говоря уж о мускулах, ха-ха.
Вот почему я, исходя из наших отношений, строящихся на том, что превращение мы воспринимали как нечто естественное, рассказал Мори следующее:
— Я тебе уже много раз говорил о пинчраннере, а теперь вспомнил кое-что новое. Я вспомнил яркий солнечный день после проливного дождя, мы как раз начали игру, дождавшись, когда солнце высушит лужи. Между рядами домов несся бурлящий мутный поток бурого цвета. Но игроки под яркими лучами солнца, выглянувшего после дождя, думали только о бейсболе, а я сидел на скамейке и ждал, чтобы меня выбрали в пинчраннеры. (Я и раньше часто вспоминал о страхе и честолюбии, которое испытывал, когда выбирали меня, но почему-то забыл о том, что сначала меня охватывало непреодолимое желание быть выбранным в пинчраннеры.) Малыши, которым еще ни разу в жизни не удалось посидеть на скамейке запасных, призывно кричали, будто души солдат — деревенских парней, погибших в чужих краях, откуда даже останки их не вернулись на родину. Ну, в общем, доставай из шкафа одежду, которая тебе подойдет. Сегодня холодно. А я приготовлю поесть!
Мори отошел от кровати и стал шарить в шкафу. В школу он ходил недолго, но, похоже, выработка жизненных навыков в специальном классе в основном сводилась к обучению детей самостоятельно одеваться. Во всяком случае, в этом виде обучения он преуспел. Правда, сейчас, после превращения, говорить об этом немного смешно.
Я стремительно вскочил с кровати, испытывая бодрость, свойственную восемнадцатилетнему. На подтянутой фигуре брюки теперь висели мешком. В ту минуту, честно говоря, я почувствовал даже беспокойство от того, что во мне произошла такая разительная перемена. Слой подкожного жира сделался тонким, как детское одеяльце. И это ты, толстый мужчина средних лет, ха-ха. Но думал я не только о себе. Я стал беспокоиться о Мори. Не должен ли я скрывать от посторонних превратившегося Мори? Хорошо еще, что в нашей стране нет воинской повинности, но, если взрослый человек, неожиданно ставший из восьмилетнего двадцативосьмилетним, не зарегистрируется в муниципалитете, это будет воспринято как пренебрежение к своим обязанностям гражданина. Но как скрыть Мори? Хуже всего прятаться в собственном доме, лучше выйти на улицу. В народ! В безвыходной ситуации партизаны тоже бросаются в безбрежное людское море, где они могут свободно плавать!
Телефонный звонок. Я потянулся было за трубкой, но вдруг весь сжался.
Постой, как я должен говорить по телефону после превращения? Но поскольку превращение произошло, нынешний я — единственно существующий я. Продолжать в том же духе, как до превращения? Это лишь насторожит посторонних, колебался я.
— Ты что, спал? Постоянно ты спишь! Я бросила тебя и Мори и уехала!
Телефон умолк. Набралась смелости с похмелья или опохмелилась на скорую руку и кричит дурным голосом, ногами топает от бешенства.
Хорошо! Значит, во всем мире сохранился порядок, существовавший с незапамятных времен. Превратились лишь мы с Мори! Снова зазвонил телефон, на этот раз я снял трубку с твердым намерением обругать в ответ жену, бывшую жену, но услышал голос совершенно незнакомого мне, постороннего человека.
— Вам известно, что тайным устроителем сегодняшнего митинга является террористская антикоммунистическая организация? Может быть, вам лучше не ходить на него?
Ответить я не успел. Действительно, в тот вечер проводился митинг против строительства атомных электростанций. В качестве докладчика выступал руководитель движения против строительства атомной электростанции на Сикоку, за день до этого прибывший в Токио. Группа Ооно сотрудничала с этим движением. До сих пор, достоверно зная об этих связях, я не расспрашивал о подробностях. Деятельность группы Ооно контролируется руководством революционной группы — что в этом противоестественного? Я, правда, никогда не слыхал, что какие-либо организации непосредственно диктовали свою волю группе Ооно. Пусть я не знаю, кто это звонил, но, если кто-то пытается помешать нам с Мори пойти на митинг, мы обязательно должны попасть туда, сразу же подумал я. Действительно, у меня появилась решительность восемнадцатилетнего, ха-ха. Каким бы опрометчивым ни было решение, инициатива останется в моих руках, подумал я с оптимизмом. Более того, ждут, что появимся мы, какими были до превращения, а придем мы — после превращения. Может быть, это и гарантирует нам полное алиби?
Спустившись по лестнице, я заглянул в комнату Мори. Разбросанные в ней одежда и обувь показались мне такими крохотными словно из сказки. Значит, я уже привык к повзрослевшему Мори после превращения.
— Надеюсь, ты не пойдешь один? Двадцативосьмилетний мужчина, обладающий опытом восьмилетнего?
Я сказал это, будто произносил монолог, но мой голос сорвался на пронзительный фальцет неоперившегося юн-, ца. Мало того, я, восемнадцатилетний, боялся, что Мори бросит меня. И по привычке, которая была у меня до превращения, я стремительно сбежал с лестницы с энергией, свойственной восемнадцатилетнему, хотя так суетиться необходимости не было. Мори никуда не собирался!
Раньше это делал я, а маленький Мори смотрел, держа в руках длинный пакет спагетти, — теперь же он сам готовил себе еду. Грациозно склонившись над газовой плиткой, он внимательно следил за кипящей кастрюлей и мелко нарезал лук, кусочек масла уже был приготовлен. Напрягшееся тело Мори в моих брюках и спортивной рубахе, его затылок и плечи — мне показалось, что я уже видел их где-то. Да это ведь точно мое тело на закате юности! Успокоившись, я пошел в ванную. Мое лицо, которое я увидел впервые после превращения, не было прежним, каким я запомнил его, когда мне в первый раз исполнилось восемнадцать лет. Более того, в зеркале мне улыбалось именно то лицо, которое мне хотелось иметь тогда. Вот только глаза разрушали гармонию лица — в них застыла неуверенность в себе, застенчивость, проглядывало детское любопытство. Но если отвернуться от зеркала, ха-ха, своих глаз не увидишь!
3
Когда мы поели, было уже за полдень, и в четыре часа мы наконец вышли из дому, направляясь на митинг; эту вторую половину дня мы прожили спокойно и мирно, синхронизируя свои организмы с движением вселенной. Словно привыкали к разнице во времени после длительного полета.
В то послеполуденное время паши отношения с Мори напоминали отношения братьев, которые, встретившись после долгой разлуки, весь вечер пировали, порядком напились и наутро вдруг приумолкли. Исполнять роль младшего брата, который, перепив и перегуляв, чувствует себя сегодня разбитым и испытывает стыд, должен был, разумеется, я. А роль великодушного и рассудительного старшего исполнял Мори. Я собрал вещи, разбросанные по всему дому женой, бывшей женой, а Мори сидел в уголке гостиной и слушал пластинки. Я трудился в одиночку, испытывая чувство, будто делаю это в благодарность за то, что меня, напившегося и буянившего вчера, великодушно прощают.
Слушая музыку, Мори время от времени тихо улыбался. Эта привычка была у него до превращения, и то, что она сохранилась и после превращения, радовало меня и наполняло надеждой. Ведь это значит, что ниточка, связывающая меня с Мори, и после его превращения все еще находится у меня в руках. Когда Мори хотелось послушать музыку, у него всегда был такой вид, будто его ждет большая радость. Потом начинала играть музыка, и он умиротворенно улыбался. И это была не деланная улыбка, которую можно изобразить на лице в любой момент, независимо от того, что слушаешь. Например, слушает он «Турецкий марш» Моцарта в исполнении Глена Гульда, либо Горовица, или Гизекинга. Каждого из них он воспринимает с особой улыбкой, причем все они взаимно дополняют друг друга, подчеркивают те места в произведении, которые и вызывают его улыбку, и сразу же можно понять, кого он слушает.
В тот день Мори, точно почувствовав необходимость восстановить гармонию между собой, претерпевшим превращение, и музыкой, устроил свое тело, ставшее теперь таким большим, перед динамиками и слушал «К-331» в исполнении Горовица. От того, что этой ночью творилось в доме, проигрыватель немного расстроился, и Мори, прослушав несколько тактов, чуть увеличил скорость. Обладая абсолютным слухом, он прекрасно помнил паузы Горовица при правильном вращении диска. Меня радовало, что эта способность сохранилась у него и после превращения. А ведь когда дети, подобные нашим детям, вырастают, эта удивительная способность, которой они обладают с младенческих лет, исчезает. Тем более, что произошел не естественный рост, а превращение.
