Со второго этажа, где были номера, бордовая мохнатая дорожка спускалась в ресторан; лестницу посередине рассекала непонятная перила. Медная, блескучая, весомая. Чуть ниже обычной, чуть толще. Мелькисаров стал гадать, зачем она? Сзади, из бархатной глубины коридора появились Арсакьев и великий начальник Чубайс. Начитанный Олег Олегыч учено разъяснял устройство кредитной карты; Чубайс не верил: да как же так? на месяц? деньги? без процентов? это полный бред.
– Что вы, эт-самое, тормозите, господин товарищ Мелькисаров? Не задерживайте очередь. Я вам, Чубайс, точно говорю: кредитовать бесплатный месяц – выгодно! Да что ж это такое, чесслово. Мелькисаров? кушать пора, столовку закроют, это вам Америка, тут все по расписанию. А, я понял! вас перила смущает? Я уже разобрался, молодежь! Проходите вперед, покажу.
Лицо Арсакьева изобразило полное старческое безмыслие, он заковылял по лестнице, как должен ковылять столетний владелец табачной компании; вдруг нарочито пошатнулся, обеими руками схватился за среднюю перилу и доблестно устоял.
– Поняли теперь? То-то. Вам думать об этом еще рано, а нам, старичкам, полезно. Шейка бедра – не жук чихал, сломаешь, пиши пропало. Но вперед, вперед, к раздаче; что вы за мистеры-твистеры, если на раздачу не спешите? Пива, впрочем, не нальют, и не надейтесь, тут слишком солидно; придется нам выпить винца. Калифорнийское, жидочек, но терпимо. И бесплатно! Пропустите старика вперед.
Теперь они стояли на станции «Площадь Революции», где бронзовые герои напряженно засели на корточках в арках. Потоки людей выливались то слева, то справа; кто-то из пассажиров хватался за нос скульптурной собаки, кто-то за приклад ружья, колено санитарки и чеку гранаты. Скульптуры – потемневшие до черноты; натертые носы, приклады и колена блестят самоварным золотом; какой-то тайный культ, служение подземным богам.
– Что, впечатляет, Степан Абгарыч? То-то. Значит, вы давно метро не навещали, все в порядке, а то я уже грешным делом подумал, случилось что?
Говорить приходилось на крике и время от времени – замолкать, дожидаясь, когда проедет поезд; Арсакьеву на это не хватало терпения.
– Не навещал, Олег Олегович, решил развлечься.
– А, барские забавы, значит. Как Пушкин в красной рубахе на ярманку. Понюхать, так сказать, народной жизни на десерт. А я, знаете ли, как стал вольным благодетелем, могу решать, кому должен, кому не должен, какие правила блюду, какие нет. (Раздраженная пауза.) Такое, доложу вам, удовольствие! В метро вот позволяю себе съездить. Быстрее, веселее, когда не час пик. Вообще: никто не должен, никому не должен, благодать! Вот про жизнь рассказываю внукам, у меня уже трое внуков, знаете? (Пауза.) Эт-самое, я что хотел сказать, проводите меня до ювелира? Пересядем в сторону Театральной, и поедем? Все равно же катаетесь почем зря. А то я по-стариковски болтлив стал, в метро один недостаток, поговорить не с кем. (Пауза.) Надо нанять сопровождающего, чтоб такая была дорожная сиделка для словесного недержания, как полагаете? Нет кандидата на примете? Или водителя переучу в сопроводителя. Ну как, пойдемте?
– А почему бы и нет? мне тоже делать, вообще говоря, нечего.
– Что? – не расслышал Арсакьев.
– Пойдемте, говорю!
– И хорошо. У вашей жены какой размер среднего пальца? а у моей внучки шестнадцать. Хорошая девчонка, я доволен.
Они перешли на «Театральную», нырнули в вагон, изумились. Вдоль стены напротив входа были убраны сиденья и под крышей, вдоль, протянуто музейное освещение, ровное, чистое; вместо бесполезных окон тут сияли внушительные копии акварелей. Слегка покачиваясь в такт движению, пассажиры изучали очень яркие подсолнухи, темноватый зимний лес, освещенный медицинским светом сине-белой луны; на богатом натюрморте красовались обильные черные розы, чайничек и чашка из набора гжели, разнообразные фрукты лежали и справа, и слева, и даже за хрустальной вазой, чтоб их было полноценно много; подсохший мандарин полуочищен, спираль из кожуры сползала по скатерти малинового бархата… Под картинами были привинчены большие таблички из меди; фамилия художника, название…
Арсакьев покачал головой:
– Вот это маркетинг!
10Завершающийся паубертат. Все хочется и ничего не можется. Или можется, но нельзя. Вот и бегает от себя по кругу; подозревает подвох, боится смерти, ненавидит жизнь. В последний свой приезд он так растревожил Жанну! Вытянулся, побледнел, кожу взрыхлили синеватые прыщи. Ни с кем не хотел общаться, ни со своими, ни с чужими. На вопросы отвечал односложно, да, нет, не знаю, может быть, нормально. За общим столом сидел сутулясь, сверкал глазами из-под челки, противно скреб по тарелке вилкой, зная, что маму коробит от этого звука; при первом удобном случае уходил к себе и утыкался в компьютер. Мальчик бродит по Интернету? извращается в порносайтах? изнуряется онанизмом?
Как-то Жанна не выдержала, и, почти презирая себя, решилась подглядеть. Мягко, по-кошачьи, подкралась к Тёминой двери, встала на колено у замочной скважины, прищурилась. И пришла в окончательный ужас. Бедный ее сыночка сидел за столом и упорно счесывал белую перхоть на полированную черную поверхность. Ковырял под волосами, стряхивал ошметки кожи, снова ковырял.
Наковырявшись, смел перхоть на пол, засветил экран и стал остервенело строить новую цивилизацию. На подвижной зыбкой карте возникали города и страны, перемещались континенты, из темных шахт взлетали искрящие ракеты, полчища врагов пересекали родные границы, и при поднятии российского флага звучал иноземный гимн. Потом Тёма усыпил свою цивилизацию, нырнул в Инет и что-то быстро-быстро, мелко-мелко стал писать убегающим шрифтом.
Хорошо было прежним мамашкам; заказала двойные ключи от стола, незаметненько вынула тайный дневник, почитала, приняла превентивные меры; теперь не то. Не зная ника, бродить по Интернету все равно что просеивать песок на берегу – в надежде отыскать золотую сережку с остреньким камушком в сердцевине. Жанна все ходила кругами, поджидала: вот Тёмочкин отлучится, просмотрим список посещений; если дело плохо, папа должен будет с ним поговорить. Но Тёмочкин паролил вход.
Степа спокойно выслушал ее лепет, снисходительно потрепал по щеке: Рябоконь, тут же локальная сеть, в чем проблема? Как только Тёмочкин снова заперся в комнате, они пошли к Степану в кабинет. Муж несколько минут поколдовал, ненадолго затих, что-то такое сам почитал и предъявил ей:
– Любуйся.
Никакого порно на экране не было. Окно компьютера усеяно обрывистыми текстами, узкими, как ленты телеграммы. Над каждым – вычурная мордочка и непонятное синее имя. Kozmatyj был похож на дикого гота, Patriot – на тевтона в рогатой каске, рыжая brunhilda поражала размером груди и надежностью широко расставленных ног, Kantonist подозрительно напоминал их Тёму, только волчьи уши подрисованы и глаза прикрыты черными очками.
Kozmatyj пугал, что Жыды и Чюрки скоро на голову сядут, назовут всех Фошыстами. Полный писэээц. Brunhilda крутила хвостом, намекала: у Жыдов и Чюрок такой обрез спицально зделан, штоб вы ни магли так долга, как они. Сабщити свои пылефоны, плиз. Patriot разоблачал Brunhildu, называл ее пилятью.
Письмо Kantonista написано было по-русски, но латинским шрифтом; читать невероятно трудно; прокручивая мышку, Жанна медленно распутывала мысли, и все боялась сбиться, не понять.
Kantonist писал про то, что напрасно тратятся силы; обличать Жыдов и Чюрок – пустое дело: они – грибок; а что с грибка возьмешь? У него такая работа – размножаться. Пока не вытравят. А дальше ее мальчик в черных очках и с нарисованными волчьими ушами уходил в такие дебри!.. Он с папиной крейсерской скоростью перескакивал через столетия, умножал годы на километры; по Тёмочкину выходило, что Русская земля возникла в тот год, когда Москва присоединила Ярославль. Высшая точка развития – Тёмочкин год рождения, 1991-й; Русский Солдат стоял тогда на Кушке, на Одере, в Кенигсберге, на острове Русском. Русский солдат на острове Русском! 539 лет почти непрерывного роста, сто девяносто шесть тысяч семьсот тридцать пять дней, плюс високосные, 25 на столетие, примерно 1 135. Минус переносы дат; около двухсот тысяч. Короче, все плюсуем, делим, умножаем; ежедневный рост на 400 квадратных метров. Ежедневный! А потом взяла и ссохлась Русская плоть.
Что же, спрашивается, делать? Ушастенький кантонист захлебывался от вдохновения, слова стрекотали, уносились вдаль; нужно разрастаться в Сети, откладывать в ней личинки, мы обязаны унести с собой русский язык в эту новую землю без почвы. И создать Россию без России. Поверх всего мира. На меньшее он не соглашался.
К посланию Кантониста Тёмочкина были подвешены свежие комментарии.
Kozmatyj: многа букафф скока тибе старечог?
Brunhilda: ыыыыы! кто такая спора? Знаю тока сперохету. OO?
Patriot: ето не засланой Жыд? Больно Их хвалед. Имхо!
