Потом последовала череда романов — бурных и не очень. Но вот какая сложилась печальная закономерность: сильные достойные мужчины рядом с яркой неординарной Инкой долго не задерживались. Зато хороводом вились нежные мальчики — впрочем, порой совсем не нежного возраста, — готовые всей душой и телом прильнуть к сильной независимой женщине, а там можно и на шейку к ней сесть, и ножки свесить. Иногда избавиться от очередного претендента на теплое место у ее подола бывало сложно, но трудностей Инна никогда не боялась.
В конечном итоге, устав от попадания на очередные грабли, она резко ограничила общение с кавалерами. В ресторан там сходить, на концерт, в постельке понежиться — это можно, это всегда пожалуйста, но в жизнь свою пускать — ну уж нет, дудки.
— У меня есть мои детки, у меня есть моя работа, есть друзья. Меня это вполне устраивает, — повторяла она Аде и Мите. — А перекраивать свою жизнь в угоду очередному желающему стать моим третьим ребенком я не хочу!
Ну, не хочешь, и не надо.
Инна работала в НИИ Педиатрии, специализировалась в нефрологии. Она могла себе позволить с головой уйти в тончайшие и сложнейшие процессы, проходящие в больных детских почках, не особенно задумываясь о куске хлеба, что было большой редкостью для нищей отечественной медицины. Её отец Сигизмунд Витольдович что при советской власти, что в перестройку, что в эпоху дурного российского капитализма всегда был, что называется, «на плаву», причем «плавучесть» у него со временем только увеличивалась. Инкина студенческая фарцовка была чем-то вроде акта юношеского самоутверждения, а вовсе не суровой необходимостью. Единственную дочь и внуков папа обожал, потакал им во всем и полностью обеспечивал их финансовую независимость от родного государства и его системы здравоохранения.
Да и сама Инна быстро стала востребованным врачом, за консультации которой щедро платили небедные граждане. Частенько за Инессой Сигизмундовной присылались машины, которые доставляли ее на приватные консультации в богатые дома. С ней было легко, она была «своя», из «своего» круга. Многие клиенты хорошо знали ее отца. Доктор Лович прекрасно чувствовала себя и в апартаментах, отделанных известными дизайнерами, и в обставленных антикварной мебелью особняках. Хозяева, одетые в дорогую одежду от модных кутюрье, не вызывали у нее раздражения самим фактом своего материального благополучия: Инну папа регулярно возил за покупками в Париж и Милан.
Иногда создавали проблемы не в меру ретивые отцы маленьких пациентов, пытающие подбить клинья к красотке-докторше. Инна прекрасно понимала, что стоит себе позволить хоть раз закрутить подобный роман — и прощай, вся клиентура! Мир маленький, круг тесный, и неприятная информация разлетится, как пожар в тофяннике.
Мужа своей лучшей подруги Инна терпеть не могла, причем чувство было совершенно взаимным. Петька именовал подругу жены противной феминисткой, генералом в юбке, бой-бабой, и это были ещё самые лёгкие выражения из тех, которые он употреблял в ее адрес. Более корректная и соблюдающая некоторые приличия Инна в ответ называла его снобом, потенциальным альфонсом, болтуном и с милой улыбкой добавляла, что сказать по этому поводу можно ещё многое, и сказать нужно, поскольку напечатать такое вовсе нельзя.
После двух-трех совместных дружеских посиделок стало ясно, что легкая спортивная пикировка между Адиным новоиспеченным супругом и ее же подругой плавно переросла в полноценный вооруженный конфликт, грозивший вскоре перейти в широкомасштабную войсковую операцию на всех фронтах. Петька потребовал, чтобы Иннина нога более не ступала на порог его квартиры, а та в свою очередь дипломатично выразила Аде глубочайшие соболезнования и предложила любое содействие при оформлении развода.
Митя в конфликт открыто не ввязывался, однако восторгов по поводу Адиного брака не выказывал, опять же, абсолютно взаимно. Так что, совсем вскоре после того, как Ада вышла замуж, друзья сделали вид, что никакой свадьбы, собственно, и не было, и продолжили общаться без Петькиного участия.
Уход подруги от мужа Инну и Митю хоть и порадовал, но поверг в искреннее изумление. Этот брак, вопреки их прогнозам и ожиданиям, просуществовал более десятка лет. Ада казалась вполне довольной и спокойной. Похоже, ее все устраивало.
Впрочем, она мало говорила о своей семейной жизни, и к этому тоже вскоре все привыкли.
А в один прекрасный день, сразу после эпопеи с поиском денег для племянника, она между делом, совершенно равнодушно заявила друзьям:
— Можете меня поздравить, я рассталась с Петей и собираюсь подавать на развод.
Что больше всего настораживало, так это Адино категорическое нежелание говорить на эту животрепещущую тему.
— Ребят, всё в порядке, но сейчас я не хочу ничего объяснять и рассказывать. Совсем. Я потом, обязательно. А пока я хочу об этом помолчать. Хорошо?
Слегка обалдевшие Инна с Митей согласно покивали, между собой поудивлялись и сделали так, как попросила подруга.
Но вскоре наблюдательная Инна заметила, что Ада перестала упоминать в разговоре не только Петьку, что было вполне понятно, но и Юрика, чьи дела и проделки прежде помногу и с удовольствием обсуждала с друзьями. Осторожные расспросы ни к чему не привели — вновь последовала короткая, но убедительная просьба оставить все обсуждения до лучших времен.
Всё бы ничего, но с этого времени подругу как подменили. Потухший, равнодушный взгляд, тихий, лишенный эмоций голос, лицо, на котором застыло покорное, сосредоточенное выражение, морщина, залегшая между бровей, — всё это говорило о тяжелом душевном кризисе, переживаемом ею в одиночку. Неестественная бледность и глубокие сиреневые тени под глазами говорили о плохом сне и гнетущем беспокойстве. Митя рассказывал Инне, что и на работе Ада необычно молчалива, работает скучно, без привычного блеска.
Пару раз друзья вытаскивали ее поужинать в какой-нибудь вкусный ресторанчик, из тех, что они обычно любили посещать все вместе. Ада не старалась уклониться от «культпоходов», искренне пыталась оживиться, но выходило плоховато.
Словом, «депрессия в полный рост», как выразилась Митина жена Соня, по профессии врач-психиатр. Соня была той самой невестой с хорошим чувством юмора, которую не испугало наличие у жениха двух близких подруг. Став Митиной супругой и родив мужу двух сыновей и «на закуску», по выражению ее свекра, дочку, чувства юмора Соня не потеряла. «Девчонок» своего мужа она искренне любила и с удовольствием с ними общалась. Она частенько принимала участие в их посиделках, а так как ее девичья фамилия была Шепилова, то Митька — любитель истории прозвал их расширившуюся компанию «Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним Шепилов» в честь разоблаченного Сталинского блока.
Словом, Митя, Инна и примкнувшая к ним Соня с всё нарастающим беспокойством обсуждали Адино душевное состояние. Никому не хотелось спокойно наблюдать за процессом превращения любимой подруги в ее же собственную тусклую тень.
В один прекрасный день деятельную Инку посетила сногсшибательная идея. Эта идея явилась к ней в образе пушистого бежевого щенка с черной мордашкой, который пробрался в комнату Инниной маленькой пациентки и решил познакомиться поближе с пришедшей к ним в гости тётей-доктором. Когда же хозяйка продемонстрировала очарованной ласковым лукавым малышом Инне еще небольшую толпу проворных щенков, а так же их папашу (мамаша куда-то высокомерно спряталась), роскошного кобеля довольно редкой в России породы леонбергер, то ей пришла в голову счастливая мысль, как попробовать выловить подругу из пучины депрессии.
— Добрый день, проходите, пожалуйста; Инесса Сигизмундовна, рада вас видеть; тапочки возьмите, будьте добры. Меня зовут Алена, а Вы, наверное, Ада, очень приятно, — полноватая молодая женщина, открывшая дверь, легко и радостно улыбалась. Но оцепеневшая Ада не могла даже посмотреть на гостеприимную хозяйку.
По длинному коридору прямо на нее шла гигантская желтая тощая крыса. На унылой морде, казалось, навсегда застыло выражение горестного недоумения, унылые уши печально подрагивали, тощий лысый хвост свисал унылой палкой. При ходьбе крысища чуть пошатывалась и даже задевала за стену. Не дойдя пары шагов до людей, уродина остановилась и выразительно зевнула, явив публике огромную пасть, утыканную жуткими зубищами.
— Ой, мамочки, кто это? — пробормотала Ада, не сводя со зверюги глаз.
— А это наша Ларочка, она пришла поздороваться, правда, милая? — умильно смотря на крысу, пропела Алена. Точно, крыска Лариска, с ужасом подумала Ада. Вернее, крысища Ларисища. — Это наша мамочка Ларочка, решила посмотреть, кто к ее деткам в гости пришел, — продолжала ворковать хозяйка, и тут до Ады дошло, что перед ней стоит огромная, едва держащаяся на ногах, изможденная собака, и, похоже, именно ее отпрыска сейчас будет дарить лучшая подруга Инка.
