— Ты, скорей всего, переселишься туда с бабушкой. Она сядет на корабль в Марселе.
Она растерянно спрашивает:
— Бабушка? Бабушка сядет на наш корабль?
— Ага. Я получила факс от Тамары.
— Тамара прислала тебе факс? Надо же, какая честь! Нашла для нас время среди своих хлопот… Ей еще и дядю нужно контролировать — что он там подписывает. Она, конечно, поведала тебе что-то важное.
Доходим до двери ее каюты:
— Слушай, пойдем в другое место, — говорю я. — В твою каюту мне тоже не хочется.
— С чего вдруг тебе в мою каюту не хочется? — обижается она. — Ну и куда пойдем? Сейчас слишком много народу везде.
— Просто не хочется, — говорю, и чувствую, как во мне нарастает злость. Вот мы и начали танцевать наше танго…
— Смотри, кто-то лежал в моей постели, — говорит девочка.
— Это была я.
— Потому что скучала?
— Ты закончила свою картину?
— «Танго танцуют вдвоем»? Ты и ее видела?
— Все. Я пошла в душ, — злюсь я. — Сегодня что-то жарко.
— Все надо скрывать?! — взрывается она. — Обязательно делать вид, что я ни вены себе не вскрывала, ни лекарство не пила! А ты не должна показывать, что соскучилась по мне? Я должна скрывать, что мне больно от того, что я тебя скоро потеряю? И, конечно, я не должна говорить о концертах, которые периодически устраиваю, когда напиваюсь? Давай забудем и о моем лунатизме! Давай продолжать делать вид, что я по-прежнему верю, что я все еще верю, будто надписи в бассейне сделала ты! Давай не будем ни о чем спорить! Давай делать вид, будто ничего нет и не было!
— Да, давай так и сделаем, — тихо говорю я. — Знаешь, мне невыносимы эти сеансы самокопания. Тебе, конечно, нравится играть в такие игры. Напитавшись ими, ты творишь чудеса у холста. Но мне от твоих игр плохо. А когда мне плохо, мне хочется сбежать.
— Ты собиралась уйти с корабля! — плачет она. — Поэтому ты и выкинула свою синюю банку! Пусть хотя бы она спасется, раз ты не можешь, да? Ты проспала, не успела сбежать, так? Проспала, как сурок.
Закрываю лицо руками. Да, я проспала, как сурок.
— Скажи им: пусть бабушка сюда не вздумает приезжать! — кричит она, рыдая. — Смотрите, пусть не вздумает приезжать!
— Хорошо, скажу.
Выхожу, хлопнув дверью. Хорошо бы переодеться. Надеюсь, что Карр уже проснулся и ушел.
В моей каюте трудится горничная. Надев короткое платье, предоставляю каюту в ее полное распоряжение (интересно, когда она пришла, Карр еще был в кровати?). Странно: у меня, как у робота, будто выключили все чувства. Мне все равно. Шагаю на поиски Мэри Джейн. У входа в ресторан сталкиваюсь с Норан.
— Пойдемте, выпьем чаю, — приглашает она.
Конечно, чаепитие означает новости.
— Вчера поздно вечером, после того, как мы с вами разошлись, мы отправились в Неаполь и, по настоянию одного тамошнего знакомого продюсера, пошли в модный ночной клуб. Я вообще-то не люблю ходить в такие места. Но тот продюсер — он желает снять со мной фильм — был так настойчив, что мы не смогли отказаться. Он сказал, что в том клубе бывают только сливки общества. Там он познакомил меня с несколькими людьми. Одна женщина была так красива, что я была искренне поражена. Стройна, как кипарис… С бледным, полным невысказанной боли, умным лицом, с длинными рыжими волосами. Как сказали бы наши, идеальный материал для кино. И кто бы это был, догадайтесь? Мать малышки!
Узнав о печальном событии, произошедшем с ее дочерью, она сразу вылетела из Греции частным самолетом господина, с которым, полагаю, встречается. Она поехала в больницу, постояла у изголовья девочки, лежавшей без сознания с зашитыми запястьями, а потом по настоянию друзей пошла в тот клуб. Не могу сказать, что не шокирована тем, что она может танцевать, когда дочь лежит без чувств и ей так плохо. Но иногда человек от боли не сознает, что делает.
Взмахнув длинными, как крылья бабочки, ресницами, Норан ненадолго придает лицу встревоженно-печальное выражение. С уверенностью могу сказать: она вспоминает сцену одного старого фильма, где красотка страдает от любви.
— Надо же, расщедрилась! — хмыкаю я.
— Да уж. Могла бы посидеть рядом с ребенком, пока та не проснется.
Она нервничает потому, что сошла с пьедестала: вступила в диалог, признала мою правоту. Она тут же берет другой сценарий. В новом сценарии сама она осталась бы сидеть до самого утра у кровати ребенка, а когда девочка проснулась бы, крепко обняла ее. Камера дает крупный план, девочка смотрит ей в глаза, и Норан с дрожащими губами говорит: ах, детка, детка моя.
— Я ищу Мэри Джейн. Мне нужно кое-что ей сказать.
— Они ушли перед вашим приходом. Она с господином Карром.
Меня будто током ударяет. Ушли — с Дональдом Карром? Зачем же ты спал в обнимку со мной? Спать в обнимку — большая близость.
Она замечает выражение моего лица.
— Они вместе завтракали. А потом…
— Тогда я оставлю ей записку, — перебиваю я. И улыбаюсь: — Большое спасибо за чай. Вы эти дни — мой ангел-хранитель.
— Вы так любезны, — ее лицо сияет поразительной красотой. Настоящие звезды умеют принимать лесть, комплименты и благодарность!
Иду к двери и чувствую, как кто-то дырявит мне взглядом спину. Оборачиваюсь посмотреть: Капитан! Ему неприятно, что я секретничаю с Парвати Норан. Он смотрит на меня умоляюще. Будто говорит: «Умоляю тебя, дальше не надо. Здесь — моя территория».
А здесь — моя.
Но почему же ты с ней? И это после того, как ты с любовью обнял меня, и я уснула в твоих руках? Как же ты можешь быть с ней? А может, вы сейчас занимаетесь любовью у нее в каюте? Ты ласкаешь ее своими большими руками…
В дверь стучат. Кричу:
— Входите, кто там еще?
— Я только что получила вашу записку, — в каюту влетает Мэри Джейн. — Ничего не поняла.
— Не думала, что пишу непонятно, — замечаю я. — Бабушка девочки, госпожа Сюрейя, не должна завтра сесть на корабль, даже если она в Марселе. Девочка не хочет. Вот и все.
— От кого она узнала, что приедет бабушка?
— От меня. Я что, опять допустила ужасную ошибку? Помешала ей насладиться милым сюрпризом, который ей приготовили заботливые няньки? Говорю четко и ясно: она не хочет!
— Почему вы так нервничаете?
Невозможно.
— Нет, милочка, ну что вы!.. Я просто только что жутко поругалась с нашей подопечной. Сегодня утром я собиралась сойти на берег, и совершенно напрасно…
— Она так счастлива с вами, — она садится и закидывает ногу на ногу. — Вы не понимаете: она впервые в жизни испытывает интерес к кому-то, кроме матери. Тамара, должно быть, едва вас увидела, почувствовала невероятную химическую связь, которая возникнет между вами.
— Боюсь, как бы химической аварии не произошло.
Ей явно хочется сказать: «Ах, какую чушь вы несете», — но она лишь качает головой и улыбается.
— Ради вас она собирается бросить свои таблетки. Так она мне сказала десять минут назад. Девочка ужасно боится потерять вас. Она не привыкла в жизни никого терять.
— Что вы говорите, мисс Праймроуз? Вы же мне все уши прожужжали о ее детстве, полном и горя, и потерь! А отца она разве не потеряла? А дедушку, а мать?
— Вы никак не понимаете ее отношений с матерью, — заводится она. — Вчера вечером та много часов провела в слезах у ее кровати. Проблема, возможно, в том, что она слишком сильно привязана к дочери. Она никак не может контролировать дозу их общения.
— Это оттого, что она тратит всю энергию на другие дозы, — меня душит ненависть. — Она обычная пустышка, которая не в состоянии любить свою дочь.
— Про вас тоже не скажешь, что вы в состоянии любить! — ее глаза подергиваются льдом. Затем она вскакивает и вонзает красные ногти в спинку кресла.
— Зато вы идете по жизни счастливая, вас ничто не держит, ничто не связывает, вы восхищаетесь избранными, а еще теми, у кого есть успех и деньги. Вас и подобных вам выпускают на рынок в серийном производстве уже лет десять-двадцать: вас можно сегодня встретить везде, Мэри Джейн Праймроуз.
— Я уж, конечно, не из тех, кто гордится талантом быть проблемным, наглым и грубым, — говорит она, по привычке вздымая бровь. — Какой ошибкой было с моей стороны что-либо обсуждать с вами. Теперь — только служебные отношения. Вы, насколько я понимаю, вообще не умеете разговаривать, не устраивая скандала?
— Ответ на ваш вопрос предлагаю вынести за рамки служебных отношений, — отвечаю я. На столе стоит оставшийся со вчерашнего вечера «Джек Дэниэлз». Наливаю и делаю глоток.
— Лучше всего будет вам сойти с корабля в Марселе. Очевидно, от вас малютке больше вреда, чем пользы.
— Не вам решать, — поворачиваюсь я к ней спиной. — Вы только можете пожаловаться на меня компетентным людям и подождать их решения. Но прежде всего сделайте так, чтобы мадам Сюрейя не села на корабль. А в Марселе ни я, ни девочка с корабля не сойдем.
