Убравшись, Илья включил на всю телевизор и до глубокой ночи сидел, тупо и бездумно уставившись в мягко мерцавший голубоватый прямоугольник экрана. Словно пытаясь таким образом уйти от каких-то подспудно зревших в нем и пугавших его самого мыслей и вопросов, о которых он вообще бы предпочел не думать.
Телефон он благоразумно отключил еще днем, сразу после разговора с матерью. Он и сам не знал, зачем он это сделал. Точнее, не хотел знать. Делал вид, что не знает. Предпочитал не задавать себе этого вопроса. Как и многих других. Он чувствовал, что эта страусиная политика, попытка спрятать голову в песок, ничего не видеть и ни о чем не думать — глупа, недальновидна и даже по сути глубоко оскорбительна для него самого (он что, боится? боится взглянуть в лицо правде? в чем дело-то?), но ничего не мог с собой поделать.
Он действительно боялся. Боялся думать. Боялся самого себя. Быстрее бы завтра уж наступило!
3.
Часа в четыре утра Илья выключил наконец телевизор и лег спать. Так поздно (вернее, рано) он обычно никогда не ложился и поэтому надеялся, что усталость его сморит, и он сразу же заснет. Часов до двенадцати дня. А то и до часу. А там, пока умоешься, позавтракаешь… Глядишь, вот уже и три!
Однако расчеты его не оправдались. Заснуть ему так и не удалось. Стоило ему только прилечь, как все те мысли, которые он от себя так упорно гнал, сразу же нахлынули на него со всех сторон.
А действительно, если она (он почему-то избегал в этих своих размышлениях называть жену по имени) инвалидом на всю жизнь останется? Лежачим больным? Да не если, а точно! Она сейчас в таком состоянии, что у нее и энергии-то жизненной почти не осталось. Все, что он сможет сделать, это перераспределить ее так, чтобы она какой-то полурастительный образ жизни вела. Еда-питье, ну и... все остальное. Кстати, насчет всего остального. Она ведь и ходить, скорее всего, под себя будет.
Илья никогда не любил думать на такие приземленные темы — ну, как-то неприятно ему это было! как и любому почти мужчине — но сейчас было не до брезгливостей и не до сантиментов. Морщись, не морщись, а убирать-то за ней кому-то надо! Деваться некуда будет. Ну, станет, конечно, мама помогать, но не может же она тут поселиться! Да и он сам этого не хочет. По крайней мере, до сих пор не хотел. Они же так стремились отделиться, жить отдельно от родителей!..
Господи ты боже мой! Сиделку нанять? А где деньги? Да и тут не одну сиделку надо, а… сколько? Трех, что ли? Ну да, по 8 часов или сутки-трое. Или даже четырех?.. Ну, короче, ясно все! Таких денег у него нет и никогда не будет. Да и чего у него вообще будет?
С работы уйти придется, подыскивать что-то надомное, что ли? Даже непонятно. Да и где такую работу найдешь? Тут и обычную-то днем с огнем не сыщешь. Безработица кругом.
Но ладно! Даже если материальные проблемы в конце концов решить кое-как и удастся: родители помогут — его, ее,.. у него кое-какие запасы подкожные есть… — хотя, какие там «запасы»! на всю жизнь все равно не хватит — но не важно. Прожить кое-как, положим, и можно будет. Но ведь именно кое-как! Все! На жизни можно смело крест ставить. На карьере, планах, перспективах — на всем! На семье даже, на детях. Какая тут «семья»! Какие «дети»!
Теперь вся его жизнь будет — ухаживание за… ней. Борьба за существование. Причем, навечно! До конца дней своих!
При этой мысли Илья невольно поежился. Будущее вырисовывалось перед ним в каком-то все более и более безысходном свете. Начинало выглядеть каким-то совсем уж беспросветным.
Особенно неприятным было то, что он оказался в действительности совсем не таким, каким себя всю жизнь считал. Не таким благородным. Хорошим, добрым, искренним, честным. Горько это было сознавать, но деваться было некуда. Приходилось признавать очевидное. Благородному человеку такие подленькие мыслишки вообще никогда бы в голову не пришли. Он просто делал бы, что от него требовали обстоятельства, и слова бы не сказал. Нельзя же бросать близкого человека в беде!
Да! — со злостью подумал Илья. — «Благородный»! Я тоже вот думал до сих пор, какой, мол, я «благородный»! А вон как оно оказалось, когда жизнь прижала! Откуда что взялось! Самому на себя смотреть противно. Какая я, оказывается, эгоистичная сволочь.
Да и!.. Нет. Не так даже. Мысли все эти паскудные, про горькую свою судьбину чести мне, конечно, не делают, это так! Но все же не все тут так просто.
Если бы Наташка просто после аварии или, там, ДТП инвалидом осталось, я бы, пожалуй, тоже за ней хоть всю жизнь ухаживал и слова бы не сказал. Горшки бы выносил. Но то — другое! То — от Бога! Во-первых, и выбора у тебя в этой ситуации нет, обрушилась беда на тебя — и все! никто тебя ни о чем не спрашивает, нравится тебе это или нет; а во-вторых, как говорится, Бог дал, Бог и назад взял. Всегда эта ситуация естественным путем разрешиться может. Смертью больного. Бог решает, жить человеку или умереть.
А тут я решаю! Я!! Я на себя функции Бога беру. А я всего лишь человек. Человек! Не по плечу мне такая ноша. Что я могу «решить»?! Могу я самого близкого человека, жену горячо любимую убить?! Дать ей умереть, зная, что я в состоянии этого не допустить, не допустить ее смерти, что я в состоянии ей помочь. Могу!? Могу!!?? Ясно, что не могу. Ни черта я не могу. Иначе как я с этим жить потом буду!?
И!!.. Бог ты мой!.. Родители мои! — они же тоже теперь вечно жить будут! Больные, немощные, но они тоже никогда не умрут. Пока я жив, я этого не допущу!
Илья вдруг покрылся весь холодным потом и даже на кровати от ужаса сел. Он вдруг вспомнил, как у одного его приятеля умирала от рака мать. Вся распухшая, страшная, почти не встававшая с постели.
И вот в таком же состоянии ведь и моя мать когда-нибудь будет наверняка. Только она-то не умрет, я смогу на одном из последних этапов болезни стабилизировать процесс и остановить распад организма.
За то мгновенье, когда экстрасенс совершал над ним свои пассы, инициируя в нем его дар, Илья успел понять, что работать со здоровым организмом он практически не может. Только с больным. Причем только на самых последних стадиях болезни. Когда жизненной энергии у человека почти уже не осталось. Вероятно, связано это было с тем, что такие незначительные потоки энергии легче контролировать, ими легко управлять. Управлять большими потоками он не мог. Не мог помочь матерь, пока она здорова.
Итак, мама заболеет… (Илья дико огляделся. Да что это со мной! О чем я думаю!? Но остановиться он уже не мог) …дойдет до какого-нибудь совсем уж ужасного состояния,.. но умереть я ей так и не дам. Так она и будет такая вот распухшая и страшная жить вечно. До самой моей смерти… И папа тоже… И Наташка… Да я с ума просто сойду!! Да я от одной только мысли этой схожу! Меня просто дрожь по коже пробирает!.. Но не хочу же я, чтобы мама с папой умерли? Я же не желаю им смерти!?.. Нет, конечно. Ну, так вот они и не умрут!
Да это проклятие какое-то, а не дар!! Ловушка какая-то дьявольская! Все, вроде, в твоей власти, сам все решаешь, а на самом-то деле оказываешься в итоге загнанным в угол. Что ты можешь «решить»?! Ты же не Бог, чтобы жизнью-смертью распоряжаться? Жизнь у близкого человека отнимать.
Часов в восемь Илья все-таки заснул. Снились ему какие-то кошмары. Безобразные, распухшие мать с отцом, окровавленная жена с переломанными и торчащими из тела костями. Все они медленно ковыляли к нему и тянули к нему свои руки, а он хотел убежать! убежать!! от них!.. но, как это часто бывает во сне, не мог сдвинуться с места. Они все ближе,.. ближе… Илья закричал и проснулся.
Часы показывали уже четвертый час. Илья с замиранием прислушивался к собственным ощущениям. Ну?.. Ничего. Дар не пробудился.
Илья встал, зевнул и пошел умываться. Он чувствовал себя на удивление легко и свободно. Как человек, только что чудом избежавший огромной опасности.
***
И спросил у Люцифера Его Сын:
— Тяжело ли терять близких, друзей?
И ответил задумчиво Люцифер Своему Сыну:
— Да.
И снова мигнуло, мелькнуло что-то перед глазами Сына Его, и опять увидел Он себя в черной броне, сидящим на коне, и ту же самую равнину и те же бесконечно-стройные, ослепительно-белые шеренги впереди. Только теперь все пространство между Ним и этими шеренгами было завалено грудами тел в белоснежных доспехах. Их было много, очень много этих тел, они лежали повсюду, насколько хватало глаз, до самого горизонта.
Он поднял перед собой согнутую в локте левую руку, и сидевшая на плече птица сразу же неуклюже спрыгнула ему на перчатку. Ворон был весь изранен. Одно крыло у него было перебито, левая лапа почти отрублена и висела на одной только коже. Он внимательно осмотрел птицу, дунул легонько — и раны зажили, кости срослись. Но чтобы полностью восстановиться, ворону нужно было время.
Он снова посадил птицу себе на плечо и, не обращая никакого внимания на замершие перед ним, ощетинившиеся пиками бесконечные шеренги, легко спрыгнул с коня, наклонился к собаке и потрепал ее по голове. Пес благодарно заскулил и завилял обрубком хвоста. Ему тоже здорово досталось. Очень здорово. Даже больше, чем птице. Еще одного боя ни он, ни она не выдержат.
