Еще не доходя до маленького домика с голубыми ставнями, они услышали низкий бархатистый Генкин голос:
Только слышно — на улице где-то
Одинокая бродит гармонь...
Генка пел с чувством. Он всегда выступал в школе на концертах, ему прочили консерваторию. Кроме того, он неплохо учился и отличался робким характером. В начале года его выбрали секретарем комитета комсомола. На воскреснике он бездельничал так же, как остальные.
— Значит, поем? — сказал Клим еще в дверях.
Гена держался с Климом и Мишкой почтительно, как полагается девятикласснику, и не понимал шуток.
— На той неделе вечер,— сообщил он, как бы оправдываясь,— готовлюсь...
Он провел ребят в комнату, где повсюду — на столе, над кроватью, на этажерке с книгами — были разложены и развешаны вышитые салфетки, а в углу расположился похожий на торжественное надгробие комод, загроможденный сверху шкатулками из ракушек с райскими пейзажиками. На стене висел вырезанный откуда-то портрет Шаляпина.
— Между прочим,—заметил Клим, кивнув на портрет,— этот человек тоже пел. Ему даже первому звание народного артиста присвоили. А он взял да и сбежал за границу! А потом еще наклеветал на советскую власть.
— Неужели? — Емельянов так посмотрел на портрет, будто в первый раз его увидел. Все-таки у Шаляпина голос...
— Лучше быть честным человеком и не иметь голоса, чем иметь голос и быть шкурником,— отрубил Клим.
Емельянов забеспокоился, почуяв смутный намек.
Когда Клим и Мишка растолковали ему, что он должен предпринять как секретарь, Гена заволновался:
— А директор?
Но Клим умел ставить точные вопросы:
— Что же, по-твоему, директор против строительства ТЭЦ?
— Да чего ты боишься? — сказал Мишка, настроенный более дружелюбно.— В десятом мы сами все сделаем, а ты у себя проверни да в восьмых,— Понял?
9
Прозвенел звонок. ..
— Умри, но не отступай!— шепнул Мишке Клим.— Вперед!
Едва физичка вышла, Мишка кинулся к двери и вцепился в ручку. Клим бросился к учительскому столу. На Мишку уже налетели Мамыкин и Боб Тюлькин, Они ломились в дверь и старались оттолкнуть Мишку. Мишка не сдавался. Но еще секунда — и весь класс, сорвавшись со своих мест, сокрушительной лавой хлынет в дверь, и тогда все погибло! Клим вскочил на стол:
— Комсомольцам — остаться, остальных выпустить!
Клим никогда не прыгал «в козла», не участвовал в «мала-кучах», которые затевались на переменах. То, что он вскочил на стол, произвело впечатление, хотя это получилось у него совершенно непроизвольно,
— А что такое?..
— Сейчас перемена!..
— Почему — комсомольцам?..
Но какие-то доли секунды были выиграны.
— Комсомольская летучка! — кричал Клим, размахивая руками.— Кто не считает себя комсомольцем — пусть мотает во двор! Открой дверь, Гольцман!
— Тише, ребята,— поддержал его густым баском рассудительный Ипатов.— Дайте человеку сказать слово!
Наконец установилась тишина. Не комсомольцев было двое: Мамыкин и Турбинин. Однако даже они остались.
Хотя первый раунд Бугров выиграл, он сомневался в успехе. Но поражение равносильно смерти! В каждом его слове звучало неподдельное отчаяние. Он кинулся в бой.
— Вчера... Кто слышал радио? Вчера, в маленьком городке возле Нового Орлеана, в США, двадцать расистов поймали негра. Его звали Эрл. На него, наскочили, затолкали в машину и повезли за город. Ему, как и нам,— шестнадцать лет... Его развязали и сказали: «Беги!» Он побежал... Эрл не мог убежать — их было двадцать, а он один, и до этого его сильно били сапогами в живот и рукоятками пистолетов по голове... Каждый из двадцати стрелял в Эрла, как в дикого зверя, а потом его подвесили за ноги к дереву и под ним развели костер...
Никто еще не понял, куда он клонит.
— За что же его так? — спросил Лапочкин.
— Э, дура, он же негр! — сказал Красноперок.
— Вот фашисты!..— крикнул Мамыкин и трахнул по парте кулаком.— Гады!.. Их не арестовали? Их же всех перевешать надо!
Но главный удар Клим приберег к самому концу.
— Не знаю,— сказал он тихо,— может быть, я вычислил неправильно... Это произошло как раз когда , мы ломали дурака на Собачьем бугре...
Ему хотелось сказать еще многое: о том, как позорно вели они себя в тот день, о том, что ТЭЦ — это очень важно. Чем больше таких ТЭЦ — тем сильнее государство, а судьба мировой революции и всех негров на свете зависит от того, какой сильной будет наша страна, и еще многое другое. Но он ничего этого не сказал, потому что ребята молчали, и Боря Лапочкин смотрел на него так ожидающе и доверчиво, и Красноперов, самолюбиво закусив губу, склонился над партой, и его красивое лицо было растерянным и хмурым, и даже Слайковский не осмелился ляпнуть какую-нибудь бесшабашную остроту. Именно теперь Клим вдруг почувствовал, что он — комсорг, и это его комсомольцы, его товарищи, и что сейчас он может все испортить, повторив то, что каждый из них знает не хуже, чем он сам.
И он сказал просто, без всякого перехода:
— Если мы , настоящие комсомольцы — сегодня после уроков мы пойдем на Собачий бугор и сделаем то, что не успели вчера..
— Завтра по физике контрольная,— негромко возразил Михеев.
Как раз этого-то и боялся Клим. Начнут откладывать...
— А ты что, за медаль боишься? — вдруг резко спросил Игорь Турбинин, которого Клим расценивал до того лишь как потенциального противника.
Кто-то все-таки поддержал Михеева:
— В воскресенье лучше... Куда он денется, Собачий бугор!
— Нет,— сказал Клим, чувствуя, что теперь инициатива в его руках.— Сегодня. И без директора. С нами пойдут комсомольцы всей школы.
10
Сладковатая вонь висела над свалкой. Клим и Мишка одиноко бродили по пустырю. Собачий бугор раскинулся перед ними как поле грядущего сражения.
— Уже три,— сказал Клим.— Где наши? Где девятые классы? Где восьмые? Где все?
Он ударил ржавым стержнем да рельсу. Рельс тревожно загудел.
Первым на дороге показался Лешка Мамыкин. Потом — Красноперов и Лихачев. Вскоре на пустыре собрался весь класс. Последним пришел Игорь Турбинин. Он явился как будто лишь для того, чтобы полюбоваться провалом затеи Клима. Конечно, Клим теперь мог напомнить ему о том разговоре, но он этого не сделал, потому что помнил благородное молчание Игоря на воскреснике. Наоборот, Игорь сам подошел к нему и сказал:
— Поздравляю. И, помедлив, добавил, не удержавшись от косенькой улыбки:
— А насчет негра ты неплохо придумал.
Клим так и не понял: смеется или одобряет?
Наконец на Собачий бугор притопал. Гена Емельянов и с ним еще один паренек из девятого — Костя Еремин, тихий и настороженный, как кролик. Они притащили с собой носилки.
— «Одинокая гармонь» пришла! — приветствовал Клим их издали.
— Нас двое,— очень серьезно объяснил Гена.— Мы носилки искали.
Он, видимо, обстоятельно готовился к «понедельнику», как назвал кто-то этот несубботний субботник,— на нем были лыжный костюм и старые рукавицы. Гена изумленно похлопал веерами ресниц:
— А где остальные? Я всех комсоргов предупредил.
— А-а,— протянул Клим не без ехидства,—ну что ж, подождем...— но ему стало жаль погрустневшего Генку.— Давай сюда свои носилки! Десятый в полном составе!
Он гордился своими ребятами. Молодцы! Не то что вчера... Никого не нужно подгонять. Даже Слайковский... Он было раскипятился, когда ему предложили тащить носилки, полные кирпича, но Ипатов — плотный, коренастый крепыш, с головой, насаженной на самые плечи,— прикрикнул на него, и вот Женька покрякивает, а тянет и языком чешет без умолку, язык у него без костей, это всем известно... Пускай трещит — веселей работать! Клим еще не привык считать Шутова своим, и его не особенно огорчило, когда он заметил, что Шутов не пришел. Ничего, дойдет черед и до Шутова!
И ребята, кажется, тоже были довольны, и каждый чувствовал себя немножко героем. Куча собранного, лома, которую Слайковский нарек «Собачьим Монбланом», поднималась все выше. Все подшучивали над Геной: капитан без команды.
Клим вступился за Генку. Конечно, завтра они поднимут всех комсомольцев!
— Мы, что же, каждый день сюда ходить начнем? А уроки? — вмешался Михеев.
— Мы будем ходить до тех пор, пока не уберем всей территории, которую отвели нашей школе,— отрубил Клим.
11
Серое драповое небо сочилось мелким дождем. Иногда из степи налетал предательский — теплый, ласковый ветер — и дождь прекращался. Но было ясно: с минуты на минуту он хлынет во всю силу, осенний, безнадежно долгий, нудный, как вой бесприютного пса.
— Теперь уж наверное никто не придет,— Мишка с тоской оглядел забитое тучами небо. И громко вздохнул. На веснушчатую щеку упали две крупные капли.
