Ознакомительная версия.
Я смотрел в его добрые, жёлто-зелёные глаза и дивился столь трепетному участию в совершенно незнакомом пассажире. Или радушное гостеприимство, являясь характерной чертой местного населения, выражалось не только и не столько в оригинальой скульптурной композиции фонтана, или… одно из двух.
– Нет, спасибо. Я здесь подожду, а утром поеду.
– Ну, как знаешь. Ты командир, тебе и стрелять, – он направился, уж было, к машине, но вдруг остановился. – Только… ты уж не говори никому, куда едешь. Не надо. Спроси в кассе билет до Первомайского, а дальше сам разберёшься.
– А что, Закудыкино у вас тут запретная зона, что ли?
– Типа того. Сам увидишь.
Автостанция оказалась вполне современным и симпатичным зданием. Во всяком случае внутри зала ожидания меня встретили мягкие, уютные кресла, в которых действительно можно было довольно комфортно дотянуть до утра. Я удобно устроился в одном из них, а ласковая тишина пустого помещения и располагающее, я бы даже сказал, интимное ночное освещение очень скоро помогли мне придти в блаженное состояние дрёмы. Кажется, я даже начал видеть сон и наверное досмотрел бы его до конца, если бы какие-то посторонние звуки, неожиданно долетевшие до заторможенного сознания, не намекнули бы мне довольно прозрачно, что я здесь не один.
– Кто тут? – бросил я в пустоту, очнувшись от забытья.
Тишина ответила, как ей и полагается, тишиной.
– Показалось, наверное, – успокоился я и собрался, уж было, побежать вдогонку за умчавшимся сновидением, как звуки повторились. Они были похожи на шуршание металлической фольги, сопровождаемое каким-то бульканьем, или что-то вроде этого.
На сей раз я без сожаления отпустил предательский сон мчаться, куда ему вздумается, в поисках другого, более благодарного зрителя, а сам поднялся с уютного, не желающего меня отпускать кресла и направился в дальний, самый тёмный угол помещения, откуда, как мне показалось, доносились звуки. События этой ночи в незнакомом городе, непонятные мне опасения и какой-то даже страх, вызываемый у местного населения одним упоминанием о Закудыкине, невольно призывали к осторожности и настоятельно требовали вооружиться. На всякий случай. Что я и сделал, благодаря случайно подвернувшейся под руку швабре и значительной порции адреналина, брызнувшего мне в кровь. А что оставалось делать? Больше-то всё равно ничего не было.
В таком воинственном виде, ощущая себя средневековым рыцарем, абсолютно без всякого страха (ну, может только самую малость) и без какого бы то ни было упрёка я медленно, но верно углублялся во мрак навстречу неведомой опасности, пока не разглядел фигуру, сидящую в уединении, напряжённо, с ужасом в глазах взирающую на меня.
– Молодой человек, вы таки намерены меня этим побить? – произнесла фигура абсолютно невинным и весьма напуганным голосом. – Ну вот, так я и знал. Стоит только бедному еврею поиметь в пространстве маленький, совсем-таки крохотный уголочек и собраться со своими самыми интимными предположениями немножко покушать, как его обязательно кто-нибудь захочет на предмет побить. Хорошо! Хорошо! Я сейчас-таки уйду насовсем. Я же не знал, что все эти места здесь ваши. И откуда я мог-таки это знать, если тут никого не было до вас?
– Ой, простите, – я понял, в каком дурацком положении оказался и отбросил швабру в сторону. – Я не собирался вас бить, уверяю. Напротив, я думал обороняться. Знаете ли, я немного испугался…, мне казалось, что я здесь один…
– Он испугался. Вы таки это слышали? Он испугался! – человек, видимо, освободившись от ощущения угрозы, смотрел теперь на меня с явным облегчением. – Молодой юноша, что я вам сейчас-таки важное скажу! Откуда вам знать в вашем-то возрасте, что такое есть испугался? Садитесь же и послушайте, что такое испугался. Садитесь-садитесь, я не имею намерений вас покусать. Внемлите рассказу человека, который, не смотря на то что еврей, и даже вопреки этому обстоятельству немножечко пожил-таки в этой жизни и кое-что сумел в ней разглядеть. Так вот, когда к моему дедушке… Успокойтесь, он тогда ещё, смею вас заверить, не был моим дедушкой. И вообще ничьим дедушкой быть не мог, потому как был тогда приблизительно такой же молодой поц, как вы сейчас. Так вот, когда к моему дедушке ночью, представьте себе, ворвались пьяные матросы, на предмет моей бабушки – она таки, к несчастью, оказалась женщиной и весьма привлекательной – вот он таки испугался. Да, да! А что бы вы сделали на его месте? Вы, конечно, думаете, что мой дедушка стал-таки хватать швабру и переть, простите, на рожон? Нет. Не угадали. Смею вас заверить, он был мудрый человек, иначе так никогда не стал бы моим дедушкой. Он быстро оценил всю ответственность положения и сказал… Только не подумайте что матросам. Нет, этим товарищам не нужны были слова бедного еврейского дедушки, они пришли-таки поиметь своё нехорошее революционное удовольствие, а отнюдь не слушать какого-то еврея. Он сказал бабушке: «Сарочка, любовь моя, если этим молодым товарищам непременно нужно, чтобы ты была с ними поласковее, а нито их революция может немножко испортиться, то не надо им рассказывать, что тебе это будет не очень чтобы приятно, но даже обидно. Они не поймут. Поимей, наконец, своё удовольствие, потому что с твоей болезнью другой такой оказии у тебя таки больше не случится». И что вы себе думаете, молодой человек? Эти любезные матросы таки не тронули мою бабушку. Они просто немножко побили моего дедушку и отправились по другим своим важным революционным делам. К счастью ли, к несчастью, но моя бабушка была не единственной женщиной в нашем насквозь революционном квартале. А вы говорите – испугался.
– Простите пожалуйста ещё раз. Я думал, что здесь никого нет, а тут звуки…
– Ну и что ж? Я тоже думал, что здесь никого нет. Потом, когда вы пришли, я перестал уже так думать. Вы спали, а у меня таки бессонница, и я собрался немножко покушать. Молодой человек, когда вы станете таким же старым и бедным евреем, каким бесспорно являюсь я, вы таки поймёте, что такое бессонница и что такое покушать на ночь. Простите, что не сделал вам своё предложение. Не хотел вас беспокоить, вы так сладко спали, а у меня опять же бессонница. Но теперь, когда вы уже по-моему не спите, разрешите поиметь честь, пригласить вас к скромному еврейскому ужину. И оставьте пожалуйста эту вашу манеру вежливо отказываться! Здесь нет ничего такого, от чего честный человек может отвернуть своё, пардон, лицо: маслины, сыр, осетринка, икорка, немножко фруктов – так, хлеб-соль. Позвольте предложить вам старого доброго Армянского коньячку?
Я не стал ломаться, и мы выпили за мирное сосуществование великого русского и великого еврейского народов. Коньяк был действительно превосходный, а лёгкий ужин пришёлся как нельзя кстати – я почти сутки ничего не ел. За трапезой мы разговорились и познакомились. Мой собеседник оказался профессором археологии, приехавшим из Москвы на том же поезде, что и я, и направлялся в одну из множества местных деревушек, где, как оказалось, велись раскопки. Должно быть, для ознакомления с какими-то новыми находками, представляющими историческую ценность. Он не стал любоваться фаллосом на привокзальной площади и слушать рассказы старушки-гриба о местных достопримечательностях, а прямиком отправился на автостанцию. Поскольку последний автобус давно ушёл, а следующий будет только утром, он решил дождаться рассвета в уютном кресле зала ожидания и выбрал для этого самый дальний и тёмный угол. Профессор так наверное и просидел бы всю ночь один, если бы не явился я. О цели моего путешествия я предпочёл умолчать, да он и не спрашивал, в основном рассказывая сам и украшая свою речь чисто национальными словесными узорами. Я не возражал, тем более что слушать его было интересно и даже приятно. Но вскоре, сам того не подозревая, он завёл речь о предмете, живо интересующем меня, как никакой другой. Профессор опасливо оглядел пустой зал, придвинулся поближе ко мне и, понизив голос почти до шёпота, заговорил. Я весь обратился в слух.
– А вы знаете, молодой человек, есть тут одна преинтереснейшая деревушка – замечательная, я бы сказал, деревушка, старинная, со своей историей, выдающаяся в прошлом и уникальная в настоящем. Правда, сейчас там… кхе… об этом небезопасно говорить, но вам таки можно, вы внушаете старому еврею доверие и симпатию. Я имею-таки надежду не обнаружить в вашем лице антисемита или, простите великодушно, болтуна. История крайне, я вам скажу, занимательная, и название у деревни с большим таки смыслом – Закудыкино. Интересно? А вот послушайте-ка, о чём народ помнит…. Кстати, заметьте себе, это было очень давно, так давно, что не только вас, меня, моего дедушки, но даже прадедушки моего дедушки не было и в помине. Но чтобы вы не подумали, что старый еврей сам всё насочинял, передам слово в слово, как о том старинные летописи говорят…
Ознакомительная версия.
