Явился Скинкер, неся чай. Он был человек добрый и, видимо, все это время пытался придумать, что бы такое подходящее сказать.
— Господь сказал — подставь другую щеку.
Значит, происшедшее воспринимается как пощечина, оставшаяся без ответа.
— Спасибо, — сказал я Скинкеру. И взял стакан чая. — Спасибо, — сказал я Артуру, потрепав его по плечу. И со стаканом чая в руке вышел в Залу и сел за свой стол.
Эдит и Реджи, с волнением ожидавшие моего появления, снова захихикали. Пока я пил чай и приводил в порядок бумаги, в комнате царило наэлектризованное молчание. Наконец Реджи произнес:
— Скажите что-нибудь, Хилари.
— А что вы хотите, чтобы я сказал?
— Скажите, что вы не сердитесь.
— Я не сержусь, — сказал я. И действительно не сердился.
Понедельник, вечер. Я открываю своим ключом дверь и вхожу в квартиру на Лексэм-гарденс.
— Привет.
— Привет, милый, — донесся до меня из кухни голос Клиффорда Ларра.
— Чертовски жарко у вас тут. — Я скинул пальто в прихожей на полосатую, лимонную с белым, козетку и прошел на кухню, где Клиффорд (всерьез занимавшийся кулинарией), стоя в длинном голубом переднике, наливал масло в миску.
— Как прошел день?
— Случилась ужасная неприятность.
— Вот как? — Он с интересом поднял на меня глаза.
— Миссис Уитчер и ее хахаль выставили мой стол из «фонаря» и поставили туда ее стол.
— Только и всего? Ну, а вы потом переставили все назад?
— Нет.
— Почему?
— Вы же знаете, почему. Какой смысл?
Клиффорд, держа в руке бутылку с маслом, холодно посмотрел на меня.
— Вы хотите, чтобы я вам посочувствовал. Хотите, чтобы я оценил оригинальность ваших страданий. Так вот нет. Я считаю, что вы идиот. Потеряли еще одну пешку в жизненной игре. Теперь вы уже никогда не сможете получить назад свое место, никогда. Кончено.
— Я знаю. Зачем сыпать мне соль на рану? Я вовсе не хочу, чтобы вы проливали слезы по моему поводу.
— Я не желаю копаться в метафизике вашего самоуничижения.
— А кто, черт побери, вас просит копаться?
— Просто вы упали в моих глазах — вот и все. Очень низко упали. Ваше поражение принизило вас. Словно кто-то вас подкоротил — миссис Уитчер подкоротила да еще и кровь высосала. А раз вы ей позволили, теперь она попытается это повторить. И вы превратитесь в нуднейшего человека, чьи страдания никого не будут интересовать.
— Послушать вас, я уже им стал.
— И от вас плохо пахнет. Вам надо бы следить за этим.
— Вы хотите, чтоб я что-нибудь расколошматил в самом начале вечера?
— Вы так легко теряете над собой контроль.
— А вы намеренно делаете мне больно.
— Ох, не будьте занудой. Я уже понимаю, что вы сегодня весь вечер будете нудить. — И он принялся помешивать свою ужасающую черную маслянистую бурду.
— Да? Так вот: Кристел выходит замуж за Артура Фиша. — Я еще не говорил Клиффорду об этом романе.
Клиффорд продолжал помешивать. Лицо его изменилось, конвульсивно сжалось, затем медленно разгладилось и приобрело поистине ангельски-спокойное выражение.
— Ну, чтобы развлечь меня, не надо заходить так далеко.
— Это не шутка. Помолчав, Клиффорд сказал:
— Этого не может быть.
— Чего — не может быть?
— Да этого брака. Не может быть.
— Почему? Вы, что ли, намерены помешать?
— Нет. Но признайтесь. Вы же пошутили.
Редко удается завязать дружбу с человеком, который не только кажется сложным, но и является таковым. Клиффорд Ларр очень меня интересовал. Он внушал мне восхищение, симпатию. Однако наши отношения, хоть и достаточно близкие, носили все же официальный характер. Частично это объяснялось, конечно, тем, что он задавал им тон, окружал себя тайной, держался этаким загадочным принцем. Никаких интимных отношений между нами, конечно, не было. Меня неизменно привлекал только другой пол. То, что он принадлежал к людям со странностями, я не сразу распознал (потому что не склонен был замечать подобного рода вещи), однако впоследствии понял, что это — главное, краеугольный камень, ключ, — правда, ключ, которым я не мог воспользоваться или который открывал двери, но за ними сразу обнаруживались другие. Этим объяснялось его неблагополучие, которое, словно свод, давило на наши, как я уже сказал, несколько формальные, даже официальные отношения. То, что он надеялся сойтись со мной поближе, сейчас, казалось, отошло в далекое прошлое, стало легендой той поры, которой, возможно, и не существовало, по отголоски которой проникали в настоящее, окрашивали, если не определяли его. Ничто впрямую, конечно, не было сказано, и в свою жизнь Клиффорд меня не посвящал. Единственным указанием на его другое существование был Кристофер Кэйсер, который являлся скорее носителем, чем источником информации. Я познакомился с Кристофером через Клиффорда. Вполне возможно, что Клиффорд и Кристофер были ранее в приятельских отношениях, хотя теперь, судя по всему, больше не встречались. Я предпочитал не думать об этом. И не потому, что мне были неприятны люди со странностями или я их не одобрял. Никаких предрассудков на этот счет у меня не было. Если я и сторонился чего-либо, так скорее обычных отношений между полами, чем необычных. Просто наша дружба с Клиффордом Ларром началась в период моего глубочайшего воздержания. Она зиждилась на своеобразной клятве молчания. Во всяком случае, она зиждилась на моей пассивности, отсутствии любопытства, даже внешней бесчувственности. Я, конечно, был второй скрипкой. И в то же время держался как человек грубоватый, этакое животное, которое ничего не замечает и которое ipso facto[34] будет обо всем молчать. Каким образом я сумел без всяких объяснений все это разгадать, постичь самую суть нашей дружбы и понять, что Клиффорд понимает, что я обо всем догадываюсь? Так или иначе я понимал, что Кристофер вовсе не является подсаженным ко мне шпионом и что Клиффорд уверен: мы с Кристофером никогда не обсуждаем его. А Клиффорд, несомненно, требовал от всякого, кто приближался к нему, — молчания. Если и будут какие-то признания, — а он иногда намекал на такую возможность, — они должны произойти с его высочайшего соизволения. Никакими расспросами из него ничего не вытянешь, да, собственно, всякие расспросы исключались сухим, безразличным тоном, установившимся в наших разговорах с Клиффордом. На шее у него всегда висел на цепочке талисман — Лора Импайетт считала, что это — крест. На самом же деле это было мужское кольцо с печаткой. Случалось, когда мы были вдвоем, Клиффорд расстегивал рубашку в этой своей до отвращения накаленной центральным отоплением квартире, и обнажалось болтавшееся на цепочке кольцо — он словно бы выставлял его напоказ. Я смотрел на это кольцо, раз даже потрогал, но ни разу еще не спрашивал о нем Клиффорда. Таковы были правила наших отношений. Сдержанное проявление нежности, обузданное любопытство, абсолютное молчание — он заставлял меня играть эту срежиссированную им, не совсем естественную для меня роль, возможно, получая от этого призрачное удовлетворение, заменявшее ему интимную связь. Молчание окружало — опять-таки по его желанию — и тайну наших понедельников. Возможно, эта тайна была создана в возмещение того, что могло бы существовать, но не существовало. Я-то был бы только рад, если бы стало известно, что мы с Клиффордом — друзья. Я гордился этой дружбой, которая, несомненно, повысила бы мой статус на службе. Там Клиффорд был важной персоной, личностью загадочной, человеком, которым восторгались и которого одновременно боялись из-за острого языка, а ведь всегда лестно быть любимцем того, кого все боятся. Иной раз я спрашивал себя, а не стыдится ли меня Клиффорд, не стыдится ли своей симпатии ко мне, и не потому ли не хочет, чтобы наши имена были связаны. Даже намек на такую возможность создавал странную напряженность в наших отношениях, что как раз и нравилось ему, иначе он расстался бы со мной без малейшего сожаления и тут же обо мне бы забыл. А то, что человек может вот так расстаться с тобой и забыть о твоем существовании, делало наши отношения еще более напряженными.
О наших встречах никто не знал, кроме Кристел. Это и осложняло нашу дружбу, а возможно, крепче связывало нас. Мне следовало бы пояснить, что я немного знал Клиффорда, который был моим ровесником, еще в Оксфорде. Он был прекрасно осведомлен о крахе, который я там потерпел. На службе он об этом никому не сказал. (Мне удалось весьма успешно затуманить коллегам мозги по поводу моего прошлого.) Это обстоятельство поначалу действительно могло навести на мысль, что он питает какой-то интерес ко мне. Когда я только приступил к работе в департаменте и с ужасом обнаружил там его, я с опаской стал ждать слухов. Но никаких слухов не возникло. Клиффорд молчал. А потом в один прекрасный день он пригласил меня выпить вместе. Я настолько плохо знал его, что отправился на это свидание не без страха, опасаясь шантажа. Словом, пока я со свойственной тугодумам медлительностью соображал, чего он так деликатно добивается, он уже получил ответ на свой вопрос. Тем не менее это послужило началом нашей странной дружбы, которая теперь, но всей вероятности, имела куда большее значение для меня, чем для него. Он, несомненно, был самым незаурядным из всех моих знакомых, и мне оставалось лишь благодарить судьбу за такого друга. Без него моя интеллектуальная жизнь совсем бы угасла. Сейчас его реакция на известие о предстоящем замужестве Кристел ошарашила меня.
