Герой проводил Джулию до лифта и признательно поцеловал. Почти нежно.
А на обратном пути достал из холодильника коробку с тарталетками и поскорей передарил их очередной сестре, Соне. Та было сомневалась, и Герой подумал, что она боится просроченности продукта: дескать, он дарит по принципу: "что мне не гоже".
- Берите, Сонечка! Совсем свежие, честное слово. Моя жена только что принесла, просто не идет у меня. Вот тут дата есть - сегодняшние!
Соня еще колебалась:
- Я никогда не кушала таких.
- Тем более! На всех приемах сейчас едят. Приобщитесь к светской жизни!
- Ну, если к светской, - засмеялась она. - С чаем скушаю на ночь.
Избавился. А что объяснил: "жена принесла" - просто для краткости и понятности. Не посвящать же Соню в свои сложности.
Вечером, когда совсем улегся - а ложился он здесь непривычно рано, еще десяти не было, - вспомнил он снова о повести забытого автора, некогда читанной им в столь же забытом журнале. Его там один момент поразил. Герой романа, который исповедуется читателям, спрашивает вдруг: "Почему Я - это Я?"
Нелепый вопрос, на первый взгляд. Но если вдуматься: ведь можно было родиться кем-нибудь другим. Простейший случай: не встретились бы его родители - существовал бы Герой Братеев?! А если бы существовал, каким бы он был?!
Но даже не в этом дело. Не в генах, полученных от родителей. В университете была военная кафедра, и однажды в летнем лагере ребятам дали посидеть в танке. Героя тогда поразила - узость обзора. Сквозь смотровую щель совсем мало что видно. Были бы такие щели в обычных машинах, они бы постоянно бились друг в друга, а уж пешеходов давили бы как кроликов. Так вот, каждый заперт в себе самом, словно в танке, у человека очень узкая смотровая щель, через которую он видит мир. Очень узкая и у каждого своя. Джулия негров не очень любит, а у всякого негра своя смотровая щель, он помнит свои обиды - и ему с Джулией никогда не договориться и не понять соседа по планете.
Но и не в этом даже дело.
Какая-то коренная непонятность в самом существовании этих отдельных взглядов. Вот если бы поверить в Бога, Герой представил бы себе такого Создателя мира, Который, будучи бестелесен, не может видеть жизнь, не способен ощущать Сам по Себе, и все живые существа - суть Его конечные органы чувств. Таким способом Он воспринимает жизнь во всей полноте. Он одновременно чувствует и за льва, и за ту газель, за которой лев охотится. И эта всеобщая полнота восприятия наполняет Его существование, придает смысл. Богу нужны эти миллиарды одновременных ощущений, как наркоману очередная доза. Миллиарды ощущений складываются в единый мираж, без которого Ему тоскливо и невыносимо.
Ну что ж, на месте такого Бога жить интересно. Вот уж кто Первый, Primus, и никаких равных, pаres, рядом нет и быть не может. Но тем ничтожнее каждое нервное окончание, конечный орган чувств, с помощью которого Он воспринимает мир во всей полноте! Равно Ему безразличны все, Он ни на чьей стороне, как безразличны человеку отдельные его клетки: одни отмирают, другие нарастают на их месте - человек этого не замечает. И Богу безразлично отмирание бесчисленных органов Его чувств - отдельных существ, по человеческим понятиям.
И тогда каждая личность теряет свою самостоятельность. У нее остается одна подлинная функция: ощущать на протяжении короткого времени окружающие впечатления.
Но если теперь даже вынуть гипотезу миллионоокого Бога, вернуть личности значение уже невозможно. В конце концов, остается то же единственное свойство: воспринимать мир сквозь свою узкую щель. И понять до конца, как воспринимает мир другое существо сквозь свою щель, никто не может - ну это банально, но дальше тонкость: существовал же мир до того, как родился Герой Братеев! И значит, точно так же воспринимался кем-то. И до его рождения существа думали про себя: "Это Я". И после его смерти - теперь уже несомненной - явятся новые жители Земли, которые все будут думать про себя: "Я, Я, Я!.." А кто-то задаваться подобным же вопросом: "Почему Я - это Я?!"
Будет жить и думать. В каком-то смысле можно сказать, что продолжится не Герой Братеев, но продолжится ощущение: "Я!" Это не имеет никакого отношения к переселению душ.
Бывает, не находится слов, чтобы выразить смутную, но совершенно понятную самому себе мысль. Вот и сейчас Герой не мог ухватить вполне отчетливое понимание и оформить в слова. Но на другом, несловесном уровне ему сделалось предельно ясно: появится другое "Я", быть может, более удачливое, чем "Я Герой Братеев", и в этом появлении - непрерывность продолжения жизни. Через сто или тысячу лет, коли сохранится жизнь на Земле, будет кто-то воспринимать мир, думать о себе: "Я"- и в этом непрерывность существования его самого. Можно свихнуться, если попытаться объяснить это - и в то же время так понятно. До полной очевидности!
Будет существовать гениальный, богатый, здоровый счастливец, который будет думать про себя: "Я". И не важно, что звать его будут как-то совсем иначе. До сих пор Герой думал, что он неотделим от имени и фамилии, но оказалось, что истина прямо противоположна: существует восприятие мира, оно - самое великое благо, которое абсолютно не зависит от случайного ярлыка - имени...
В палате резко зажегся свет. Явилась Соня, катя маленький столик на колесиках.
- Укольчики кому? Подставляйте попы.
- Весь к вашим услугам, - галантно улыбнулся Герой и предоставил требуемое место.
Ну что ж, таков жребий Героя Братеева, оказавшегося не самым удачным вариантом "Я".
Пытаться додумывать мысль дальше Герой не смог. Но ощущение очень ценного надсловесного понимания осталось. Обязательно появится будущий счастливец, который вполне ощутит себя. Постигнуть это показалось крайне важно и утешительно Герою Братееву.
Операции культуракадемику и Герою назначили на один и тот же день, только разные: Герою предстояло урезание почки, а его соседу - предстательной железы с аденомой. Герой чувствовал себя в этом смысле аристократом, потому что операции простаты выглядели крайне неаппетитно: несчастные потом лежат с катетерами, непрерывно промывая распахнутый, пузырь раствором мочевого соломенного цвета - фурациллином. Дело не в цвете, конечно, а в катетере, в разрезанном мочевом пузыре - в таком положении человек несчастен и беспомощен. Не говоря уж о болях. Герой пару раз заглядывал в соседние палаты, видел таких.
Несчастный академик ныл:
- Хотя местный наркоз называется, а все равно: наркоз штука неоднозначная. Возьмет да и не отпустит. Ребята говорят, ног совсем не чувствуешь, лежат как колоды. А вдруг так и останется?!..
Смешно прозвучало "ребята" в устах академика, хотя и не совсем первосортного. Но солидарность аденомиков здесь в больнице чем-то походила на фронтовое братство: общие раны сближали, хотя бы и нанесенные хирургом.
Герою предстояло погружение в наркоз, но он по-прежнему пребывал в состоянии душевной анестезии. Конечно, при нормальном сердце шансов не проснуться почти не было - а может быть, и жаль: незаметно раствориться бы - и все! Сожалеть ему было не о ком и не о чем.
Впрочем, операционный день начался совсем с другой ноты. Заглянула санитарка и объявила:
- С тумбочек всё убрать! Чтобы чисто выглядело.
- Зачем? Тут у меня вещи нужные.
- Завтра снова положите, а сегодня убрать. Сегодня губернатор будет в больнице, вдруг зайдет.
Герой убирать ничего не стал. Не интересовал его губернатор. Зайдет пусть видит как есть.
- Не к добру это, - заволновался культуракадемик. - Будут суетиться вокруг губернатора, плохо прооперируют. Эффект начальства, называется. При начальстве все ломается.
- Эффект начальства - на испытаниях, когда министр на полигоне, и ему демонстрируют изделие, - Герой блеснул своим опытом физика-экспериментатора. А тут губернатора не пустят в операционную.
- Все равно, думать будут. Вот увидите. Вас кто оперирует?
- Профессор. Я даже не знаю, как его зовут. Видел один раз в первый день. Ну - это дело чистой техники: подойдет и вырежет. Операция - не повод для знакомства.
- Вот видите, вас почему-то профессор, а меня - нет.
- Ну, все-таки у меня большая операция, - со скромной гордостью напомнил Герой. - Меня потом в реанимацию повезут.
- Ваша - большая, а моя зато тонкая. Там, ребята говорят, надо точно вычистить, слой снять: и много - плохо, и мало - плохо. Рука должна быть как у пианиста. Зато вашего профессора скорей вызовут к губернатору, чем моего простого врача! - неожиданно закончил культуракадемик.
Тут и увезли трепещущего соседа. Хотя он вполне мог бы дойти в операционную своим ходом, здесь, видимо, такой ритуал. Герой понял, что уж его-то на большую операцию тем более отвезут со всей торжественностью.
Вызов ему задерживался. Герой лежал, слушал музыку через плейер. Крошечный наушник не подходил по размеру и приходилось придерживать его рукой. Очень кстати попалась соната Шопена с похоронным маршем. Герой с удовольствием дослушал до конца. Некролога он не удостоится, если что. Можно даже в рифму, почти по Горькому: "Некролог о нем не напишут, и певчие не отпоют!" Ну, последнее - по его собственному нежеланию. Хотя - с Любки станется: воспользуется его бессловесностью и выдаст попам. Впрочем, к нему это уже не будет иметь отношения. Зато, если не проснуться от наркоза, появится шанс, что вскоре кто-то следующий и более удачливый станет ощущать свое "Я". На Земле надо быть великим ученым, великим чемпионом или великим богачом! Иначе неинтересно. Забавно, что в этот набор Герой забыл включить великого владыку. Совершенно искренне забыл, а когда вспомнил, оценил свою приверженность к демократии: владычество, стало быть, его не прельщает. Великий гонщик, такой, как Айртон Сенна, куда выше в его глазах, чем какой-нибудь де Голль, не говоря о властителях рангом мельче.
