– Правда – она на любом языке правда!
– Вот именно, – подытожил Аладушкин.
Порт Коломбо встречал ярким солнцем и шумом рыбаков на причале.
После швартовки и оформления всех формальностей экипаж, разбитый на тройки, рванул по магазинам и лавкам повышать свое благосостояние. Чтобы закупить тряпки и чай, а после перепродать их дома, идеологии не требовалось. Разве нужна идеология для того, чтобы принимать пищу или отправлять естественные надобности?
По грязной улице, ведущей из порта в город, важно вышагивала группа идеологического отпора, готовая к любым провокациям и идеологическим диверсиям.
Кванта коста ведро портвейна?
Долгая, порядком поднадоевшая работа в Северной Атлантике подходила к концу. Исследования на гидрологическом полигоне между Пиренейским полуостровом и Азорскими островами были практически завершены, оставалось снять автономную буйковую станцию – и домой. В море это самый лучший период, время начинает бежать быстрее, настроение становится приподнятым, самые запасливые достают последние заначки алкоголя, наступает всеобщая легкая расслабуха.
Все шло хорошо и не предвещало никаких неожиданностей. Однако утром после подъема появилось необъяснимое чувство тревоги, оно расползалось по судну, словно запах борща перед обедом, пронизывая все пространство и заполняя самые недоступные места. Настораживал торжественно-многозначительный вид мичмана-шифровальщика и последовавшая за этим суета в районе командирской каюты. Означать это могло только одно – получили какое-то указание, причем, судя по затянувшейся паузе, становилось очевидно, что оно либо очень плохое, либо очень хорошее. Ожидать можно было и того и другого, но в хорошее почему-то верилось меньше. Все перешли на шепот, экипаж завис.
Обстановку разрядил командир, объявив перед ужином, что нам дали заход в Португалию, порт Порту, на одни сутки, где мы должны взять дипломатическую почту и сопровождающего. Это был подарок судьбы, внеочередной заход, да еще в Португалию!
Экипаж начал дружно готовиться к заходу. Судно подкрасили, обновили истекающее ржавчиной название, регенерацией выдраили палубу. Работа спорилась, все делалось с улыбкой, на подъеме. Как и ожидалось, португальского флага в наличии не оказалось, и боцман, начисто лишенный чувства прекрасного, обложившись кистями и краской, смело восполнял этот пробел на куске выцветшего брезента.
У зама был свой аврал, ему нужно было провести политинформацию по стране захода. Николай Антонович Берендяев по кличке Редиска был человек обстоятельный и готовился к мероприятию серьезно. Кличку Редиска зам получил не в смысле, что человек нехороший, наоборот, команда его даже уважала, а в смысле, что его нос в точности совпадал по форме, размеру и колеру с корнеплодом раннеспелого сорта редиса «Корунд».
Вечером, перед просмотром кинофильма, Берендяев проводил политинформацию. Он рассказал все, что удалось разузнать про Португалию: и то, что это самое западное государство континентальной Европы, и то, что название страны происходит от города Порту, в который мы должны зайти, что столица – Лиссабон, что в Первой мировой войне принимала она участие на стороне Антанты, а перед Второй мировой имела тесные дружеские отношения с Гитлером, да и теперь там правят проклятые империалисты, вдобавок они там все фанатично верующие католики. Народ откровенно скучал и ждал начала фильма. Зам, опытный оратор, выдержал паузу и разрядил обстановку:
– Но главной достопримечательностью Порту, его гордостью и славой является известный во всем мире портвейн. В Португалии даже законодательно закреплено, что портвейном может называться только вино, произведенное на берегах реки Доуру.
Мужики опешили. Это было равносильно заявлению, что автомат Калашникова придумали китайцы.
Первым очнулся и подал голос завпрод, имевший прозвище Шмурдяк за нездоровую любовь к недорогим крепленным винам:
– Антоныч, ты это что такое говоришь? А как же наши «777», «Кавказ», «Краснодарский розовый» из Абрау-Дюрсо?!!!
Кто-то выкрикнул:
– А «Букет Молдавии»? Про массандровский портвейн я вообще молчу!
Что тут началось! Народ защищал наш портвейн, как Сапун-гору. Таких баталий не видела даже Вторая государственная дума при обсуждении аграрного вопроса. Зам такой реакции не ожидал и растерялся. Про фильм забыли. Политинформация переросла в стихийный митинг со своими заводилами и ораторами. По закону жанра, нужно было огласить резолюцию. Дело серьезное, как ни крути, поэтому зачитать доверили Берендяеву.
Не понимая, от чьего имени резолюция, старый бюрократ начал со смысловой части:
– Постановили: в порту захода – городе Порту провести дегустацию местного портвейна и в едином порыве выразить поддержку нашему советскому портвейну, а также выразить наше общее возмущение империалистической узурпацией народного названия «портвейн».
Резолюцию встретили громкими продолжительными аплодисментами. Николай Антонович Берендяев ощущал себя Лениным в октябре 1917-го.
Утром в дымке прошли мимо устья реки Доуру, до подхода к молам порта оставалось совсем немного. Командир скучал в кресле, старпом на чистейшем йоркширском диалекте вызывал портконтроль. Время шло, а портовые службы никак не реагировали. Командир начинал злиться:
– Что за хрень? Они что там, спят, что ли?
Старпом предложил:
– Может, на португальском попробовать?
– А что, давай. Где этот штурман-полиглот?
Из штурманской рубки выглянул штурман Котенко, всем своим видом давая понять, что его отрывают от важного дела. Еще не поняв, зачем звали, он на всякий случай, чтоб не припахали, сходу начал ныть:
– А че сразу штурман?
– Ты что мычишь, как ламантин беременный? Давай вызывай порт на португальском!
Командир ни секунды не сомневался в том, что он справится. На судне Леха Котенко слыл полиглотом, а все потому что периодически эффектно произносил фразы типа «шерше ля фам», «ту би о нот ту би?» и прочую подобную светотень, но для впечатлительных членов экипажа этого было достаточно, чтобы за Лехой укрепилась слава человека, свободно владеющего иностранными языками.
С недовольным видом штурман подошел к старпому, взял в руки спикер и начал вызывать порт:
– Капитао до порто, капитао до порто.
Публика на ходовом мостике наблюдала за Лехой с восхищением. Он продолжил:
– Еу руссо барка, прошу добро на вход.
Еще не успели отсмеяться, а рулевой доложил о приближающемся лоцманском катере.
Обиженный штурман проворчал:
– И чего ржали? Вот вам лоцман на блюдечке.
В порту, оформив все формальности, погрузили на борт два здоровенных опломбированных ящика и разместили сопровождающего. Пришло время исполнять портвейновую резолюцию. Учитывая важность мероприятия, группу решил возглавить Берендяев, в группу включили завпрода как главного дегустатора и штурмана как переводчика. Зам скомандовал:
– Сбор на юте через десять минут!
Через десять минут на юте стоял Берендяев, при погонах и фуражке, с двухлитровым бидончиком в руках. Появился одетый франтом штурман, следом выкатился на кривых ногах завпрод с двумя новыми эмалированными ведрами. Он уставился на бидончик:
– Виктор Антоныч, это же просто позор для великой державы!
Вокруг одобрительно загудели. Зам сдался.
– Черт с тобой, бери ведра.
Троица торжественно спускалась по трапу, их провожали, как космонавтов в открытый космос.
Задача перед ними стояла сложная, найти в чужом городе шалман или наливайку с таким переводчиком, как Котенко, – дело непростое, плюс время строго ограничено. Успокоил Шмурдяк:
– Не боись, по запаху найдем!
Вышли за территорию порта, первым вышагивал, как циркуль, на негнущихся ногах Берендяев, следом, делая вид, что он ни при чем, шел штурман, замыкал процессию завпрод, перекатываясь на кривых ногах и гремя крышками ведер.
Не зная города, не имея карты, они уверенно шагали по Руа Томас Рибейро, не сомневаясь в правильности выбранного пути и не спрашивая прохожих: их вело Провидение.
На пересечении с Руа Конде Альто Меарим завпрод неожиданно остановился и стал принюхиваться. Казалось, его нос живет отдельной от всего организма жизнью. Сначала он начал подергиваться одновременно раздувая ноздри, потом съехал в сторону, шумно втянул воздух и уставился на парк Базилио Телес.
По дороге в сторону церкви шла процессия, возглавляемая пастором. Духовой оркестр исполнял что-то красивое и невеселое. Зам смотрел на них как на малахольных:
– Господи! Двадцатый век на дворе, а они в Бога верят.
Он вдруг физически ощутил превосходство социалистической системы. В это время завпрод, ничего не разбирая перед собой, бросился по направлению собственного носа. Гремя ведрами, подобно Зевсу Громовержцу, он рассек толпу перепуганных католиков и уверенно влетел на территорию парка. Зам со штурманом еле за ним поспевали.
