— Эти знаки ударения над буквами в учебнике такие крошечные. Я их не всегда могу разглядеть и от того никак не запомню. А мисс Раймонд снижает оценку, если наклоняешь в другую сторону. И другие значки тоже.
— Конечно, их надо расставлять правильно, — папа явно согласен с учительницей. — Давай сделаем тебе крупными буквами словарь из тех слов, которые ты уже знаешь, и я расставлю все значки ясно и четко. Тогда будет легче, да?
— Вот здорово, папа, — обрадовалась дочка. — Ты мне всегда так помогаешь!
Отец довольно усмехнулся. Он сходил за большими листами бумаги и жирным черным карандашом и принялся писать слова. Анна наблюдала за ним. Он взглянул на дочь.
— Если захочешь поупражняться, помогу тебе вечером. Будешь произносить слова правильно и быстро запомнишь все значки.
Теперь французский пошел легко, но с алгеброй по-прежнему огромные сложности. Одно утешение — мистер Мак-Нейр пока еще не обнаружил, насколько она отстала. Анна всякий раз приносила домашнее задание — списывала у Паулы на большой перемене. Хорошо еще, математика — последний урок. В ноябре на уроках домоводства перешли от готовки к шитью. Тут-то девочке пришлось признаться мисс Маршалл — она не может вдеть нитку в иголку, и даже если она вдета, то маленькие ровные стежки у нее не получаются. К тому же родители запретили Анне пользоваться швейной машинкой.
— Наверно, боятся — я палец себе пришью.
Мисс Маршалл, конечно, знала, что у девочки слабое зрение, но не подозревала, насколько плохо дело. Теперь она заволновалась и рассердилась.
"Будто я все сама придумала, только чтобы трудности разводить", — крутилось у Анны в голове.
Но тут лицо учительницы разгладилось.
— Ты можешь вязать, — заявила она, весьма довольная собой, поскольку решение нашлось мгновенно. — Слепые люди все прекрасно вяжут!
Анна и слова сказать не успела, а учительница уже направилась к шкафу в углу класса и, порывшись в нем, с гордым видом вытащила пару вязальных спиц и клубок тусклой, серой шерсти.
— Знаешь, как набирать петли?
Анна, ужасно смущенная, покачала головой:
— Мама пыталась меня учить вязать, когда мне было восемь, но ничего не вышло. Хотя я, кажется, помню, как вывязывать столбики с накидом…
Ей не удалось объяснить, что тогда она еще не носила очков, и теперь, только дайте шанс, у нее, наверно, на самом деле все получится.
Буквально в один миг мисс Маршалл твердой рукой набрала ряд петель.
— Ну вот, — понятно, мисс Маршалл нашла, как отделаться от Анны и ее проблем. — Садись и вяжи, а я пока объясню остальным про выкройки для фартуков.
Анна вздохнула и приступила к вязанью.
— Анна Зольтен, кто же так держит спицы! — воскликнула учительница. — Дай сюда. Вот так, смотри.
Анна попыталась разобраться. Ага, учительница не втыкает спицы сверху вниз, как мама, и работает обеими руками. Но она ничего не успела толком понять, а вязанье уже снова очутилось в ее руках. Пришлось положить его на стол и наклониться, как будто получше завязывая шнурки на ботинках.
"Хорошо бы мисс Маршалл кто-нибудь позвал, может, тогда она меня оставит в покое". Так и есть, когда девочка выпрямилась, учительница уже направлялась к Пэтси Ролингс — та не могла заправить в швейную машину шпульку.
— Что мне делать? — жалобно прошептала Анна, обернувшись к Мэгги.
Мэгги показала, как держать спицы. Вязать всегда трудно, но теперь, когда нельзя пользоваться привычным немецким способом, даже самые простые накидные петли оказываются сплошным мученьем. Но Мэгги потихоньку исправляла ошибки подружки, и мало-помалу вязанье продвигалось.
К концу урока у Анны в руках был малюсенький связанный кусочек — неровный, весь в узлах, в серединке две дырки, и к концу вязанье куда шире, чем в начале.
Учительница посмотрела, все распустила и сказала:
— Может, если поупражняешься, будет получше.
"Не похоже, что ей верится всерьез", — расстроилась Анна, сама сомневаясь в успехе.
— Какая тут польза? — жаловалась девочка на перемене подружкам. — Получается, она хочет заставить меня вязать один и тот же кусочек снова и снова?
— Не удивлюсь, если она того и добивается, — рассмеялась Мэгги.
— Показала бы она мне как следует, я, глядишь, и сама набрала бы петли. А может, и не смогла бы. Но она такая быстрая и стоит ужасно далеко.
— Попроси маму, пусть она тебя поучит, — предложила Паула.
— Мама вяжет совсем иначе, чем мисс Маршалл, и она-то в жизни не переменится, — махнула рукой Анна.
Когда подружки уже подходили к классу мисс Сурклиф, у девочки вдруг вырвалось:
— Нельзя же так говорить: "Слепые люди все прекрасно вяжут". Это все равно… все равно, что сказать: "Все негры прекрасно поют" или "Все немцы — фашисты".
— Но, Анна, — перебила ее Сюзи. — Я понимаю тебя, конечно, про немцев. Но немцы в Германии, настоящие немцы, они все фашисты.
Анна набросилась на нее:
— И вовсе нет! Как ты смеешь! Множество немцев в Германии — сотни — ненавидят фашистов!
— Остынь, Анна, — Мэгги схватила подругу за руку — только она знала о письме тете Тани. — Сюзи просто не понимает, о чем говорит. Английский уже начинается. Если собираетесь драться, придется отложить!
В первый раз с начала занятий Анне трудно было сосредоточиться на словах мисс Сурклиф. Только к середине урока девочка немножко успокоилась. Конечно, утром ей пришлось нелегко, но с чего так заводиться — ясно же, Сюзи понятия не имеет ни о Германии, ни обо всем остальном.
Сколько же людей знают не больше, чем Сюзи? От этого я, наверно, и злюсь. Как им всем объяснишь?
Она взглянула на Сюзи. Та тоже подняла голову. Ей и впрямь невдомек, почему Анна рассердилась. Подруга смотрела настороженно и чуть обиженно. Анна примирительно улыбнулась. В ответ засияла улыбка Сюзи.
Ну хорошо, она меня простила. Надо, наверно, объяснить Сюзи, откуда такая злость. Нет, не получится. Одно дело рассказать Мэгги о письме тети Тани. Но Сюзи… нет, просто невозможно!
После переезда в Канаду Анна каждый год вместе со всеми праздновала День памяти или, как называли его дети, "маковый день". В этот день вспоминали погибших в войне 1914–1918 годов.[25] Только сейчас все иначе — опять идет война.
Сначала это школьное собрание ничем не отличалось от других. Прочли строки из Евангелия от Иоанна: "Нет больше той любви, если кто положит душу свою за друзей своих".[26]
Потом, как обычно, спели гимн — "Милости Господни вспоминай".[27]
Девочка, которая заняла в прошлом году первое место на школьном конкурсе чтецов, прочитала "В полях Фландрии". Как положено каждому канадскому ребенку, Анна знала стихотворение наизусть.
В полях Фландрии маки рдеют
Там, где белых крестов аллеи
На могилах; летают поныне
Жаворонки в небесной сини,
Но стрельба заглушает их трели.
Мы мертвы. Но недавно мы жили,
Мы любили, любимыми были,
Мы встречали рассветы, смеялись,
А теперь навсегда остались
В полях Фландрии.
Бросьте вызов врагу смелее,
И примите из рук, что слабеют,
Факел ваш, поднимите выше.
Если ж вы посрамите погибших,
Не уснем мы, где маки рдеют
В полях Фландрии.[28]
Анне не особо нравилась последняя строфа — не то что две первые. Наверно, в Канаде нет жаворонков, никогда не слышала здесь их трелей, вдруг подумалось девочке. И о них редко кто упоминает. А вот в Германии жаворонков полно. Ей живо, словно это было вчера, припомнился день, когда она узнала о жаворонках. Зольтены всей семьей поехали на прогулку за город, и она, младшая, уже немножко устала, но тут папа вдруг сказал: "Слушайте — жаворонок заливается".
Близнецы уставились, задрав головы, в небо, стараясь отыскать птичек. Анна никогда не видела птиц в полете, она даже и не пыталась ничего разглядеть.
— Где он, папа? — кричала Фрида. — Я не вижу!
— Жаворонки летают так высоко в небе, что кажутся в солнечных лучах просто маленькими точечками, — объяснил отец. — Забираются в вышину и поют. Слушай!
Тут и Анна услышала радостную трель, словно падающую ниоткуда, прямо из голубизны небес.
И сейчас она повторила про себя строчку о жаворонках:
…летают поныне
Жаворонки в небесной сини,
Но стрельба заглушает их трели.
Анна знала, стихотворение написал канадский доктор, его звали Джон Маккрай. Как он умудрился — сочинил поэму прямо посреди битвы, когда надо было выносить раненых? И как ему удалось расслышать жаворонков? Непонятно, остальные, наверно, только стрельбу слышали.
Все встали, читались имена выпускников школы, павших в сражениях на войне. Потом настало время сурового, торжественного молчания. Горнист из школьного оркестра сыграл военный сигнал вечернего отбоя. Он стоял позади всех, и звук горна будто летел у них над головами, прекрасный и удивительно грустный. Отец Анны сражался на стороне противника, да и имена эти ей ничего не говорили, но все равно у девочки сердце сжималось от боли при мысли обо всех юношах, убитых на поле боя. Они ведь тоже когда-то собирались в этом зале. Наверно, им не меньше, чем ей, хотелось жить.
