Ознакомительная версия.
Сосед что-то буркнул. Пока того, что он понял, хватило, чтобы его успокоить. Жереми надо было воспользоваться полученным преимуществом. Он знал, что разыгрывает трудную партию.
— Ладно, так вот что я хотел сказать. Я слышал, что в спортзале на этих днях ожидаются гости. Охрана планирует десант, будет искать заначки дури. Не хотелось бы, чтобы они нагрянули, как раз когда…
— Ты-то откуда это знаешь? Ты же никогда не выходишь из камеры!
Жереми был вынужден продвигаться дальше по полю, заминированному его двойником.
— А ты сам не понял откуда?
— Вертухаи? Это верно, у вертухаев ты любимчик. Ну и какой же у тебя план?
— Подождем. Посмотрим, как дело повернется, обмозгуем другие варианты на всякий случай. Действовать будем потом.
— Ага… Но знаешь, ты рискуешь. Они с тебя глаз не спускают. И они-то ждать не станут.
— Ничего, я рискну.
— Какие все-таки у тебя планы?
— Я тебе потом скажу. Мне надо еще подумать.
— Ну, думай пока. Мне сейчас на работу. Но надо будет потолковать, когда я вернусь.
Жереми вздохнул с облегчением: на время он будет избавлен от грозного соседства. Он наконец останется один, не будет вынужден импровизировать роль, требующую всего его внимания. И сможет подумать о главном.
Когда сосед покинул камеру, Жереми встал, глубоко вздохнул и принялся мерить шагами тесное пространство. Что он мог сделать сейчас? Как продвинуться в своих поисках?
В расставленную им западню попала и лучшая его часть, но он не мог об этом сожалеть. Он изолировал худшую, подарив передышку Виктории и детям. Так он думал свои невеселые думы, глядя в белые стены камеры, как вдруг дверь открылась, и вошел высокий, худой надзиратель. На бледном изможденном лице глубоко запавшие темные глаза и черные усики выглядели маской мертвеца.
— Ну что, Жереми, как дела сегодня?
— Хорошо.
— Видел, как сыграл вчера Париж? Пропустил два гола от Марселя, да еще на своем поле! Позорище!
Жереми в ответ лишь неопределенно дернул головой — это движение можно было истолковать как угодно.
Какие у него отношения с этим надзирателем? Может быть, удастся обратить в свою пользу явную симпатию, которую тот ему выказывает?
— Оставить тебе «Экип»?[7]
Жереми взял газету и кинул быстрый взгляд на дату. 8 мая 2018 года! Шесть лет! Уже шесть лет он здесь! Он запретил себе переживать по этому поводу. Надо по возможности сохранять спокойствие, чтобы думать и действовать.
Тут у него возникла идея.
— Можно тебя кое о чем попросить?
Подражая собеседнику, Жереми спонтанно перешел на «ты». Надзиратель как будто не возражал.
— Только ключи не проси…
Он добродушно рассмеялся, но осекся, увидев серьезное лицо Жереми.
— Я хотел бы знать, есть ли здесь… раввин… Ну, еврейский священник.
— Раввин? С каких это пор ты вспомнил о Боге? Ты серьезно? — спросил надзиратель с кривой улыбкой.
— Да.
— Черт, ну ты даешь. Ты такой непредсказуемый. Зачем тебе священник? Только не говори мне, что хочешь покаяться или еще какую-нибудь чушь в этом роде.
— Мне просто надо задать ему пару вопросов.
— Ммм… Ладно, раз тебе так приспичило. Чудной ты! Еврейский священник… Есть такой. Он будет здесь в пятницу утром. Я запишу тебя завтра.
— Завтра? Нет, мне надо видеть его сегодня, — взвился Жереми.
— Эй, Жереми, спокойнее! Ты, может, здесь и в авторитете, но есть правила, распорядок…
— Неужели никак нельзя его позвать? — продолжал Жереми более дружелюбным тоном.
— Нет. Никак.
Жереми пришел в отчаяние. Ему надо было повидаться с раввином сегодня до вечера.
— А какой-нибудь другой раввин? Нельзя пригласить другого раввина сегодня?
— Ты не записан в график посещений. Ты вообще туда никогда не записывался.
— Можешь меня записать?
Что он теряет, задав вопрос?
— Конечно, — ответил надзиратель. — Но… Честно говоря, я не понимаю. Черт возьми, да что с тобой? Ты всегда отказывался встречаться со священником, а теперь не можешь день потерпеть? Странный ты, Жереми. Очень странный.
— В этом и вся моя прелесть, — ответил Жереми со смехом, который надзиратель поспешил подхватить.
Завоевав его расположение, Жереми сделал следующий ход:
— Я бы хотел, чтобы ты позвонил одному раввину, которого я знаю, и попросил его прийти.
— Что? Ты шутишь? Может, мне еще на машине за ним съездить? Ты, Жереми, не зарывайся! Я тебе не слуга! С нашим… уговором я и так тебя щажу, как могу.
Жереми пошел в контратаку:
— Приносишь мне «Экип»? И это вся твоя помощь? Сейчас я прошу тебя о настоящей услуге.
Надзиратель в замешательстве с минуту подумал.
— Ладно, номер у тебя есть? — вздохнул он, уступая.
— Нет. Позвони в синагогу на улице Паве в четвертом округе и спроси секретаря раввина. Я не знаю, как его зовут. Скажи, что я тот человек, что приходил к нему… восьмого мая две тысячи двенадцатого, тот, кого забрала полиция. Скажи ему, что я хочу повидаться с ним сегодня, что мне надо с ним поговорить и это очень срочно.
Раввина, возможно, не было на месте. Но Жереми должен был попытаться, следуя своей интуиции. Разыграть последнюю карту.
— Информации у тебя негусто. Ладно, посмотрю, что я смогу сделать. Если не дам тебе знать, значит, ничего не вышло.
Когда надзиратель ушел, Жереми снова принялся мерить шагами камеру.
«Тридцать семь лет! Мне тридцать семь лет», — повторял он, убеждая себя.
Он провел пальцем по щекам, по контуру глаз, и ему показалось, что кожа стала тоньше. Потом он ощупал свой торс, приподнял майку и обнаружил незнакомые прежде формы: намечающееся брюшко, жирок на бедрах. Впервые он осознал, что постарел. А ведь казалось, ему было двадцать всего несколько дней назад.
Он открыл шкафчик у кровати, и ему хватило считаных секунд, чтобы изучить его скудное содержимое. Немного одежды, жидкое мыло, пара ботинок, два спортивных журнала. Он искал связи с внешним миром, с прошлым, с настоящим. Ему уже стали привычны эти «раскопки» в поисках утраченного смысла.
В кармане куртки, висевшей на дверце, он нашел три письма. Последнее было датировано 12 марта 2017 года. Он с досадой отметил, что все они не от Виктории, но по зрелом размышлении порадовался этому: его план сработал, и она изолирована от него ради ее блага. Все три письма были от Клотильды. Клотильда, которую он не знал, Клотильда, которую он не любил. Клотильда, подруга Виктории. Клотильда, жена его лучшего друга. Его любовница.
«Жереми!
Я приняла решение написать тебе после долгих размышлений о последних событиях. Как ты себя вел в твой день рождения… Я всерьез обиделась. Это был не ты, во всяком случае, не тот, кого я знаю и люблю. Я это поняла, когда мне сказали, что ты признался в хранении наркотиков. Зачем ты это сделал? Как попали к тебе эти наркотики? Пьер, тот не так удивился, узнав о твоем аресте. Он думает, что ты „скатился по наклонной плоскости“. Он все еще тоскует о потерянном друге, которым ты был.
Он очень заботится о Виктории. Она сейчас в полной растерянности. Твое заключение потрясло ее. Она говорит, что в тот злополучный день 8 мая 2012 года с ней пытался связаться тот Жереми, которого она любила. Что он дал показания на себя, чтобы помочь ей освободиться. Все это действительно странно. Я люблю человека, которого она ненавидит. Она любит того, который страдает амнезией и внезапными приступами совести. Выходит, что чистый и честный человек появляется на несколько часов раз в десятилетие из-под своей порочной личины. А вот для меня ты болен, когда изображаешь безумно влюбленного, способного оговорить себя!
Я не знаю, что ты собираешься сказать на суде. Пьер говорит, что тебе будет трудно сослаться на безумие. Когда тебя помещали в больницу, ты возражал и привел немало свидетельств в доказательство твоей психической нормальности. Виктория использует их против тебя.
Занятный это будет суд, на котором каждая сторона станет отстаивать позицию, прямо противоположную той, что занимала в процедуре помещения в больницу.
Ты знаешь, что можешь на меня положиться.
Я думаю о тебе.
Клотильда».
На этом письме стояла дата: 3 июня 2012 года. Следующее было написано два года спустя.
«Жереми!
Ты наверняка разозлишься, получив мое письмо. Не важно, мне было необходимо тебе написать. Не понимать, почему ты отказываешься от всякого общения со мной, — настоящая пытка.
Когда я узнала о твоем приговоре, это меня подкосило. В свете заключения психиатров твоего ума на сей раз оказалось недостаточно, наоборот, он вызвал раздражение прокурора: тот понял, что он представляет собой грозное оружие, позволяющее тебе играть с твоим окружением. Кто-кто, а я не стану возражать по этому пункту. Он думает, что твои спонтанные признания были сделаны с целью сесть в тюрьму, чтобы избежать разборки, после чего ты намеревался выйти на свободу с помощью твоего психиатрического досье.
Ознакомительная версия.
