Ну прямо как новую стиральную машину покупает, выясняет все «за» и «против».
Вы знаете, чего я требую.
— Но ведь именно этого-то я и не знаю!
Да знаете вы все прекрасно.
— О Господи. Послушайте. Ну отвечайте просто «да» или «нет». Вы хотите, чтобы я отдалась вам?
Когда мы в таких отношениях — нет.
— В каких мы таких отношениях?
Я думал, это вы у нас самая умная.
Она вздохнула, глубоко так. А мне нравилось ее дразнить.
— Вам кажется, я только ищу способа, как бы сбежать? Что бы я ни сделала, будет только ради этой цели? В этом все дело?
Я сказал «да».
— А если бы вы чувствовали, что я поступаю так из-за чего-то другого? Потому что вы мне нравитесь? Или потому, что мне этого хочется? Тогда бы вы этого хотели?
То, о чем вы говорите, я могу купить в Лондоне сколько угодно и когда угодно, лишь бы деньги были.
Это заставило ее замолчать. Она снова принялась рисовать. Потом говорит:
— Вы меня здесь держите вовсе не потому, что я кажусь вам привлекательной. Как женщина.
Я нахожу вас очень привлекательной. Самой привлекательной из всех.
— Вы — как китайская шкатулка. Вынимаешь одну коробочку, а в ней другая. И так без конца.
И продолжала рисовать. Больше мы не говорили. Я попытался было, только она сказала, это портит позу. И я замолчал.
Я знаю, что многие могут подумать: многие могут подумать, что я вел себя странно. Я знаю, многие мужчины только и думали бы, как воспользоваться ситуацией, и возможность была, и не один раз. И я мог бы воспользоваться этим своим тампоном. Усыпил бы и сделал все, что хотел, но я не из таких, вот уж точно, что не из таких. С ней было как, с ней было вроде как с гусеницей, которую до окукливания надо выкармливать три месяца, а ты пытаешься за три дня успеть. Я знал, ничего хорошего у нас не выйдет, она все время торопилась, спешила. Все теперь торопятся все поскорей заполучить, только подумать успеют о чем-нибудь, уже им хочется это заиметь, хоть в руках подержать, но я не такой, я старомодный, мне нравится думать о будущем и чтоб все шло своим чередом, всему свое время. Как дядя Дик, бывало, говорил: тише едешь — дальше будешь. Это когда большую рыбину вытягивал.
Вот чего она никогда не понимала, это что для меня самое важное было иметь ее при себе. При себе иметь — и все, этого мне было довольно. И ничего больше не надо было. Просто хотел при себе ее иметь и чтоб все волнения наконец кончились, чтоб все было спокойно.
* * *
Прошло еще два или три дня. Она теперь совсем мало говорила, но как-то после обеда спрашивает:
— Это ведь пожизненное заключение?
Ну, я видел, она это просто так сказала, поэтому не ответил.
— Может, нам все-таки попробовать восстановить дружеские отношения?
О'кей, отвечаю.
— Мне хотелось бы принять ванну.
О'кей.
— Сегодня? И можно, мы посидим наверху? Все дело в этом подвале. Иногда я здесь просто рассудок теряю, так хочется отсюда выбраться.
Посмотрим.
Ну, на самом-то деле я, конечно, дрова в камине разжег и все приготовил. Убедился, что все везде в порядке и ей ничего под руку не попадется, чтоб на меня наброситься. Нет смысла притворяться, что я ей по-прежнему доверял.
Ну, она пошла наверх, ванну принимать, и все было вроде как раньше. Когда она вышла, я связал ей руки, рот не стал заклеивать и спустился следом за ней в залу. Я еще обратил внимание, что она надушилась теми французскими духами и волосы в высокую прическу уложила, как тогда, и халатик на ней был темно-вишневый с белым, я ей его в Лондоне купил. Ей хотелось выпить хереса, мы его тогда так и не допили (оставалось еще целых полбутылки), и я налил вино в бокалы, а она стояла у камина, глядела на огонь и протягивала к огню то одну босую ногу — погреть, — то другую. Так мы стояли и пили, молча, ни слова не говоря, только она пару раз глянула на меня странно так, вроде она знает что-то, о чем я не догадываюсь, и я из-за этого ужасно заволновался.
Ну, она выпила еще бокал, очень быстро, и минуты не прошло, и еще попросила.
Потом говорит: «Сядьте». И я сел на диван, она сама показала куда. И все смотрит на меня так странно. Через минуту подошла и встала передо мной и переминается с ноги на ногу. Потом вдруг как-то извернулась, раз — и оказалась у меня на коленях. Ну, прямо застала меня врасплох. Как-то удалось ей руки мне за голову закинуть, и — хлоп — она меня уже целует, да прямо в губы. Потом голову мне на плечо положила. И говорит:
— Ну что же вы совсем застыли? Не надо так. Постарайтесь расслабиться.
Я словно остолбенел. Никак такого не ждал. А она говорит:
— Обнимите меня. Вот так. Разве вам неприятно? Я не слишком тяжелая?
И опять голову мне на плечо положила, а мне пришлось руки ей на талию положить, чтоб не упала. Она была вся такая теплая, душистая, и надо сказать, ворот халатика у нее раскрылся довольно низко и подол распахнулся до колен, но ей вроде было все равно, вроде и не замечает, и ноги положила на кушетку.
Что это вы затеяли? — спрашиваю.
— Вы очень напряжены, — отвечает. — Не надо так. И не волнуйтесь так, не нужно.
Ну, я попытался расслабиться. Она тихонько так лежала, только я чувствовал, что-то во всем этом было не правильно.
— Поцелуйте меня, — говорит.
Ну, тут я понял, она и правда что-то затевает. Растерялся, не знал, как быть. Поцеловал ее в маковку.
— Не так.
Не хочу, говорю.
Она села, но с колен моих не слезает и глаза на меня подняла.
— Не хотите?
Я отвернулся. Это было трудно, ведь она связанными руками обнимала меня за шею, и я не знал, что сказать, как ее остановить.
— Почему же? — спрашивает и вроде смеется надо мной.
Боюсь, я могу слишком далеко зайти.
— Но ведь и я могу.
Я понял, она опять смеется надо мной, издевается.
Я знаю, какой я, говорю.
— Какой же?
Не такой, какие вам нравятся.
— Разве вы не знаете, что бывают моменты, когда каждый мужчина становится привлекательным? Нет?
И как-то вроде потрепала меня по голове, ну, как если бы я глупость сказал.
Не знал до сих пор, говорю.
— Так в чем же дело?
В том, к чему все это может привести.
— Зачем думать о том, к чему это может привести? О Господи, что же вы, совсем ничего не понимаете?
И вдруг опять стала меня целовать, и губы приоткрыла, даже язык чувствовался.
— Вам неприятно? — спрашивает.
Ну, пришлось сказать, мол, да, конечно, приятно. Но я же не знал, что она на самом деле затеяла, и из-за этого все время нервничал, плюс к тому, что и так уже весь изнервничался, все эти поцелуи и всякое такое кого хочешь выбьют из колеи.
— Ну, поцелуйте меня. Не бойтесь. — И потянула мою голову вниз, к себе. Пришлось ее поцеловать. Губы у нее были очень приятные. Нежные.
Я знаю, я слабовольный. Надо было ей тогда же прямо сказать, чтобы перестала, что она ведет себя отвратительно. С ней я был слабовольным. Вроде и не хотел, а все делал против воли, вроде кто меня на аркане тащил.
Она опять прислонилась щекой к моему плечу, лица стало не видно.
— Неужели вы до меня ни с кем не целовались? Я — первая?
Глупости какие.
— Перестаньте же волноваться, не думайте ни о чем. И стесняться не надо, ничего стыдного в этом нет. — И опять лицо ко мне подняла, и опять стала меня целовать и глаза закрыла. Конечно, надо помнить, что она ведь хереса целых три бокала выпила. Ну, тут совсем уж такое получилось, что я прямо не знал, куда деваться. Я весь так ужасно возбудился, а ведь прекрасно знал (еще в армии от кого-то слышал), что если ты настоящий джентльмен, то должен держаться до самого главного момента, так что я просто не знал, как быть. Я подумал, она оскорбится, и постарался сесть попрямее, чтоб она ничего не заметила, и колени повыше поднял. Она отстранилась и спрашивает:
— Что-нибудь не так? Я сделала вам больно?
Да, говорю.
Она слезла с моих колен и руки свои связанные с моей шеи сняла, но все еще сидела очень близко.
— Вы руки мне не развяжете?
Я поднялся с дивана. Мне было так стыдно, что пришлось отойти к окну и сделать вид, что поправляю штору. Все это время она внимательно за мной наблюдала, встала на коленки на диване, на спинку оперлась и смотрит.
— Фердинанд, что случилось?
Ничего, говорю.
— Не нужно бояться.
Я и не боюсь.
— Ну, тогда идите сюда. И свет погасите. Пусть останется только огонь в камине.
Я сделал, как она хотела. Выключил все лампы, но вернулся и снова встал у окна.
— Ну идите же сюда. — И таким тоном зовет, что трудно не поддаться.
Я говорю, все это не то, вы притворяетесь.
— Вы так думаете?
Вы и сами это знаете.
— Ну как мне убедить вас, если вы даже не хотите ко мне подойти.
Я не двинулся с места. Я тогда уже понял, что все это — ужасная ошибка. Тогда она подошла к камину и встала перед огнем. Я уже не чувствовал возбуждения, только какой-то холод, вроде внутри у меня все замерзло. Удивительно. А она говорит:
