Ознакомительная версия.
Чай я заварил прямо в чашке.
— Слатитцев, на тебе трико сейчас нет под брюками? — поинтересовался я, подув на воду.
Он открыл рот с чмокающим звуком, как будто вскрыли бутылку пива, но опять промолчал, глядя почему-то мне в шею.
Я высыпал в кипяток одну ложку сахара и помешал, глядя, как крутится заварка. Когда заварка осела, она стала напоминать женский лобок на дне стакана.
Аля, не заметил как, извлекла откуда-то виски, налила себе полстопаря и залпом выпила.
— Жалкий урод, — сказала она с той гримасой, что помогает пережить алкогольную горечь в горле. — До сих пор не снял свое обручальное кольцо, ходишь в нем. Лучше б ты синие трико носил… Лучше б ты синее трико носил на руках и голову в него засунул, понял?
Она налила себе еще полстакана, но вдруг отодвинула.
— И всегда было понятно, что ты жалкий урод, — сказала она. — …Знаешь, как мы смеялись с ним, когда ты сначала приходил сюда, звонил в дверь, потом внизу стоял, глазел на окна, а я тебе язык показывала из-за шторы…
— А Слатитцев что показывал? — спросил я, помолчав.
— Клоун, — заключила она и все-таки выпила свой вискарь, на этот раз вовсе не морщась.
— И еще случай был, когда ты собирался приехать, а я сказала, что тут мама, — продолжила Аля, пьянея и оттого становясь отважной. — И когда ты спросил: «Твоя мама не в себе?»… А это он зашел, — Аля кивнула на Слатитцева. — И уговорил меня это сделать, пока ты едешь. Я так возбудилась тогда… Возбудилась, что ты, может быть, в подъезде уже. И ты позвонил еще раз, а я уже пошла в ванную, из меня текло… я подцепила все, что натекло, запустила руку под кран, одновременно говорила с тобой по телефону, а с пальцев все не смывалось никак, как белые водоросли свисало.
Аля даже показала, как она держала пальцы. Я долго смотрел на пальцы, а она все пошевеливала и потирала ими под невидимой водой.
Почему только мне так плохо. Пускай и Слатитцеву будет плохо, подумал я.
— У тебя и еще кто-то был, наверное, — сказал я, когда она опустила пальцы.
— Да, был. Был! — ответила Аля, и по ее ровному голосу было видно, что она не врет.
Я посмотрел на Слатитцева, но он, как показалось, и не думал огорчаться.
— Кто? — спросил я Альку.
— Да мало ли кто. Много. Кому давала — тот и был.
— Кто?
— Кто угодно. Даже полицай был… неподалеку работает. В обед заходил ко мне суп пожрать, который ты варил. Пересаливал всё время, кстати.
— Полицай?
— Полицай-полицай.
— Носка у него не было во рту?
— Какого? — Аля впервые за долгое время посмотрела на меня.
— Черного. Носка или обрывка носка?
— У него во рту ничего не было, — сказала она. — У меня было.
Я замахнулся на Алю, тут же в кухню — все еще с раскрытым ртом — бросился Слатитцев. Он получил в зубы и, сшибая табуретки, выпал обратно в коридор.
Сидя у него на груди, я некоторое время с наслаждением бил его по глазам и по лбу.
Слатитцев оказался не столько сильный, сколько упрямый парень: лица не прятал и, не переставая, левой рукой меня тыкал в бок, а правой больно, по-гусиному щипал за ляжку, как будто хотел выщипать из меня весь пух.
Аля пыталась стянуть меня со Слатитцева, но, кажется, сама ударилась лицом о мой кирпичный затылок.
В конце концов я поднялся и, потоптавшись над неопрятным телом, вернулся на кухню.
Вымыл там руки под краном, вытер их полотенцем.
Следом вошел Слатитцев, совершенно неиспуганный. У него текла кровь изо рта, а у Альки из носа.
Я намочил одно полотенце Слатитцеву, он взял и приложил его к губам; второе — Але, и она тоже взяла, не посмотрев на меня.
Но, остановив кровь, Аля словно вспомнила обо мне, быстро взглянула сначала на мои руки, потом на полотенце Слатитцева и вышла, по пути толкнув ногой и так поверженную табуретку.
Я сел на Алькино место, оно было очень теплым, у меня сразу мурашки проскакали по плечам.
…если бы она сейчас предложила… я бы… даже после этого с кровавыми зубами…
Громко выдохнув, я налил себе в Алькин стакан. Подумал и налил Слатитцеву.
Поднял стакан, чтобы с ним чокнуться, но он не сделал встречного движения. Пришлось пригубить одному.
Едва я поставил пустой стакан, Слатитцев красивым жестом бросил полотенце в раковину и, побурлыкав вискарём во рту, выпил сам. Кровь из его рта оказалась в бокале, и еще был заметен мазок от губы на стекле. Я отвернулся.
Табуретка остывала, и Слатитцев снова начал меня бесить.
— Знаешь, что мне сказал Шаров? — соврал я.
Слатитцев никак не отреагировал. Время от времени он посасывал кровь из зубов.
— Шаров мне сказал, что все мужчины делятся на три категории: дураки, вахлаки и мудаки.
Слатитцев запустил язык под верхнюю губу и некоторое время сидел так. В его лице появилось что-то обезьянье.
— Ну и что? — спросил он наконец.
— Я вахлак. Это он так считает. Шаров мудак. Это он сам так себя определил. А ты, Слатитцев, — дурак. Это Вэл сказал, не я.
Слатитцев потянулся за бутылкой виски, но по пути раздумал и даже свой стакан отодвинул подальше. Так и не растворившаяся целиком капля его крови качалась там на дне.
Аля не подавала из своей комнаты никаких признаков жизни. Я пытался понять, прислушивается она к нашему разговору или нет.
Слатитцев ощерил зубы — так, что стали заметны его мясные, темно-розовые десны, — и приложил ко рту ладонь. Убрав ото рта руку, долго смотрел на отпечатавшийся кровавый рисунок.
Я попытался вспомнить имя Слатитцева, но не смог. Кажется, Сергей… кажется, он даже представлялся по имени-отчеству при знакомстве, и это было вдвойне противно… но, может быть, все-таки не Сергей?..
Он часто говорил о чем-либо с ужасным апломбом, но мысль, таившаяся внутри, была совсем ничтожной. А когда давал оценку чьей-либо деятельности, за этим скрывались его собственные огромные амбиции, эдакое откормленное самоуважение!..
На многих это производило впечатление. Слатитцева слушали так, как будто за его спиной генеалогическое древо, где на дальних ветках ни много ни мало Рюрики, и сам он во фраке с элегантной тростью, а из-под манжет показываются часы стоимостью в яхту. И никто не замечал его теплых синих трико! Но Аля?..
А что Аля? Что Аля, придурок? Аля чуть шевелит пальцами и с любопытством разглядывает водоросли, вот Аля.
— Слушай, — сказал я, уже не называя Слатитцева по фамилии. — Ты же хорошо знаешь Шарова. Что он такое?
— В твоих понятиях это не объяснишь… — ответил он, вытирая кровавую ладонь другой ладонью и озираясь в поисках полотенца, которое сам же выбросил в раковину, — если в твоем случае вообще уместно говорить о понятиях… Ты же не субъект, ты субстанция. По тебе же мухи ползают! В тебя можно наступить, и тогда всем будет противно, кроме тебя. Потому что ты… Догадался? Я вообще не знаю, зачем ты ему понадобился. Тебя все наделяют смыслом, а в тебе его нет вовсе. И я когда-то наделял, и Аля, как сейчас выяснилось, наделяла, и Милаев, знаю, к тебе отнесся с любопытством… И Шаров туда же, наверное.
— Я же не о себе спросил, — мягко остановил его я.
— А ты думаешь, я о тебе? — засмеялся Слатитцев, и у него во рту запрыгали красные зубы. — Чтобы говорить о тебе, надо, чтоб ты — был.
Я допил виски и посмотрел на Слатитцева сквозь дно стакана, как в прицел.
— А вот эти кровавые мальчики — они зачем ему? — спросил я вкрадчиво.
— Да херня это всё, — махнул Слатитцев рукой. — Ты нафантазировал себе всякого про бесчеловечные опыты над младенцами или выведение новой расы… Или что там у тебя еще на… — здесь Сла-титцев почти как Алька хохотнул, и я вдруг понял, что этот хохоток она позаимствовала у него. — …на уме! — закончил Слатитцев, в одну секунду перестав улыбаться.
Он встал, нашел свое полотенце в раковине, вытер руки и кинул его на место.
— Это Шаров все придумал для каких-то своих очень незатейливых целей, — сказал он. — Частное любопытство к потайному. Но никакого двойного дна. Даже не надейся.
Надо же, нас соединили.
Всё оказалось так просто.
Может быть, таким же образом позвонить… кому я хочу позвонить? кому-нибудь я хочу позвонить?
— Слушаю тебя, — сказал Шаров приветливо. — Давно надо было повидаться.
Я поискал какое-либо подходящее приветствие или разумный ответ, но привычно растерялся.
— Алло, — повторил Шаров спокойно.
— Да, — наконец сказал я.
— Слушаю, — ответил он, давая понять, что это я звоню ему, а не наоборот.
— Вы мне можете сказать, зачем вам эта вся история… с недоростками? — спросил я, извлекая из себя каждое слово, как намагниченное. Ежесекундно казалось, что любое из них сейчас соскочит с языка, прилипнет к любому, что поблизости, железу, и в телефонную трубку его потом не запихнешь.
Ознакомительная версия.
