— О боже, зачем я это делаю? — стонет Мирголь. И опять гонит сына на другой конец пастбища, чтобы только он ни чем не был похож на барчука.
* * *
Как-то раз деревенский покой был нарушен. Сначала забухали ружья. Потом заговорил колокол, что случалось только во время важных событий. Все женщины высыпали на крыши[В афганских деревнях плоские крыши домов являются частью жилого помещения.]. А мальчишки постарше и мужчины сбегались к реке. Вокруг только и было слышно: «Сын бая утонул!» Сам бай метался по берегу, прижимая к груди шлепанцы сына и беспомощно озираясь:
— Правда утонул? Кто видел? Ну, кто видел, что утонул?
— Я тут как раз недалеко был, — степенно начал дровосек. — Смотрю, он соскочил с обрыва и прямо в воду. Только и успел крикнуть: «Отец». Я сразу вниз… Пока добежал, уже никого нет, видно, под камень затянуло…
— О боже! Мой сын! — стонал бай. Он с надеждой заглядывал каждому в лицо, повторяя: — Почему он пришел сюда один, почему?
Мужчины молчали.
— Бегите вниз! — закричал бай.
Взрослые и мальчишки ринулись вниз. Бай с трудом поспевал за ними, семеня по берегу и не выпуская шлепанцев сына из рук. А река захлебывалась в своей ярости, бросалась на камни, вскипала пеной и убыстряла бег. Будто спешила унести все, что удалось поглотить на пути.
С головы бая свалилась чалма. Ветер разметал его черные волосы. Кто-то подобрал чалму и шел следом за баем.
— О господи, господи! — стонал бай, и слезы текли по его лицу.
Мужчины осматривали тихие заводи возле камней. Все тщетно. Река похитила байского сына и уносила его тело все дальше и дальше от родного берега.
* * *
Солнце зашло, но небо оставалось светлым. Из дома бая за глухим высоким забором доносились стенания. Мужчины продолжали поиски… Мирголь с ружьем на плече, взяв с собой сына, тоже отправился на реку. Они миновали поля и вышли на берег. Мирголь подошел к обрыву, откуда упал в воду сын бая. Огляделся, посмотрел на сына, затем на бурлящую воду.
Мальчик доверчиво смотрел на отца.
— Видишь, — сказал Мирголь, — сын бая отсюда свалился в воду.
— Отсюда?
— Да, отсюда! И не смог выплыть…
Мальчик понимающе кивнул. Мирголь умолк, не сводя глаз с реки. В ее грохоте тонули все остальные звуки. У Мирголя защемило сердце. Он представил себе сына верхом на лошади во время прогулки. Затем сладко спящего в теплой постели… Или в тени в знойный день… И наконец барахтающегося в бурной реке с криком: «Отец!»
Мирголь очнулся от оцепенения, схватил сына за локоть, наклонился к самому уху:
— А ты сможешь здесь переплыть?
Мальчик вздрогнул. Побледнел.
— Нет, не смогу.
Мирголь все сильнее сжимал локоть сына.
— Сможешь, говорю!
— Не смогу! Здесь слишком сильное течение…
Выпучив глаза, Мирголь закричал:
— Сможешь! — Его била дрожь.
— Не смогу! — Мальчик едва не плакал от страха.
Мирголь взял сына за руку и хотел подтолкнуть поближе к воде, но тот вырвался и бросился бежать.
— Стой! — закричал Мирголь. — Я знаю, что ты сможешь!
Но мальчик бежал, не оборачиваясь, и остановился перевести дух лишь на середине моста. Здесь он оглянулся и увидел, что отец с мольбой протягивает к нему руки, твердя:
— Я знаю, ты сможешь здесь переплыть, сможешь…
Слезы ручьями текли по щекам сына, и он шептал:
— Не смогу! Ради бога, не надо…
Мирголь сложил ладони рупором и закричал, стараясь перекрыть шум воды:
— Говорят тебе — иди сюда!
— Нет! — ответил мальчик, не двигаясь с места.
Мирголь еще сильнее задрожал от ярости. И не помня себя вскинул ружье.
— Ах ты, трус!
Раздался выстрел. Пуля ударилась о камень и, просвистев, ушла вверх. По шатким доскам моста мальчик на четвереньках перебрался на другой берег. Мирголь выстрелил еще раз. Пуля снова ушла вверх. Прячась за камни, мальчик бросился бежать и вскоре скрылся из виду.
Мирголь опустил ружье. Слезы хлынули неожиданно. Слезы бессилия и отчаяния. «Ну почему, почему он не смог? Он же не байский сын!»
Мирголь почувствовал пустоту в сердце. Что-то сломалось в нем, какой-то стержень. Жизнь стала бессмысленной. Мирголь прислонился к валуну. Больше всего он боялся, как бы кто-нибудь не увидел его предательских слез.
— Ну почему? Он же не байский сын! — прошептал Мирголь.
* * *
Ночью стихли стоны и вопли на женской половине в доме бая. Деревня безмолвствовала. Только река шумела и грохотала. Мирголь растянулся на лежаке. В узкое оконце пробивался свет луны. Сон не шел. Камень лежал на сердце. Дверь бесшумно отворилась. Мальчик вошел и прислонился к стене у входа.
— Это ты? — спросил Мирголь, не слыша собственного голоса. Ему показалось, что он только шевелит губами, а звук застревает в горле.
— Я переплыл, — сказал мальчик.
— Что ты сказал?! Повтори!
— Я только что переплыл в том месте.
Мирголь резко сел на лежаке. Только сейчас он заметил, что с одежды мальчика стекает вода. Сердце едва не выскочило из груди.
— В том самом месте?
— Да, — ответил сын.
— И еще сможешь?!
— Да…
Мирголь вскочил на ноги.
— Пошли, я хочу это видеть своими глазами!
Он схватил сына за руку, увлекая его за собой. Мирголь мчался так, что мальчик едва за ним поспевал. Луна залила своим светом пустынные в этот ночной час дворы. Они шли через пшеничные поля, гул воды становился все громче. Вот и берег. Лунный свет, достигнув поверхности воды, дробился на миллионы серебряных чешуек, которые, ударившись о камни, взлетали вверх.
Мирголь взял сына за руку:
— Пришли. Я хочу видеть, как ты переплывешь.
На лице Мирголя выступили капельки пота. Он тяжело дышал. Мальчик сбросил рубаху и шагнул к краю обрыва. Помедлил мгновенье, взглянул на отца, улыбнулся и прыгнул в воду.
— Молодец! — вырвалось у Мирголя.
Мальчик барахтался в воде, отчаянно колотя руками и ногами. Его уносило течением. Еще миг, и он исчез из виду.
— О господи! Что я наделал! — взмолился Мирголь.
Сердце замерло от страха. Он кричал, звал сына. Его голос отзывался эхом в горах. Мирголь вскарабкался еще выше, пристально вглядывался в волны. Мальчика нигде не было. Он поспешил назад к мосту. Снова стал звать сына, надрываясь от крика.
— О боже! Что я наделал! Вдруг какая-то тень промелькнула между камнями. Это был его сын. Мирголь воздел руки к небу: «Молодец!» — и радостно, возбужденно рассмеялся.
— Я же говорил, что сможешь… говорил! — повторял он, прижимая к груди рубашку сына.
— Мне было только сначала страшно, — ответил мальчик, пытаясь унять дрожь.
Мирголь взял сына за руку и повел к мосту. Они остановились на середине, глядя на клокочущий поток. Потом оба стали смеяться, торжествуя победу.
А бег реки был подобен неоконченной книге, книге жизни, текущей по своему руслу.
Перевод с дари В. Овчаренко
Постанывая и покряхтывая, автобус тащится по дороге. Пассажиры скорбно молчат. На усталых лицах — серая тень тоски. Я смотрю в окно. Небо, бескрайняя пустыня, пожухлые кусты — все кругом в пепельной дымке.
Идет сильный дождь. По стеклу бегут ручейки. Кажется, плачет весь мир. Плачет горько, безнадежно. Убежать бы сейчас в пустыню, прижаться к ее груди, приласкать небо, приголубить кусты и плакать вместе с ними, чтобы наши слезы слились в одну большую реку. Сгинуть бы в серой бездне.
Я смотрю на размытую глинистую дорогу и вспоминаю серую глинобитную стену вокруг нашего двора, такую же унылую, как и пустыня. Из окна своей комнаты я видел лишь эту стену.
Прорвать бы пелену дождя и взлететь высоко-высоко над необъятной пустыней, выше самых высоких гор и раствориться в сером бездонном небе. Но перед глазами опять старая глинобитная стена.
Там прошло мое детство. Там умерла мама. Я был тогда совсем маленький, помню лишь бледное худое лицо, длинные черные волосы — словно месяц в ночи. А стоило ей улыбнуться, как в душе моей расцветала чудесная роза — незабвенный подарок.
По дому она ходила мало — наверное, часто болела. Лежала у окна, укрывшись шалью в коричневую полоску. Засыпая, я любил водить пальцем по шали. На душе становилось спокойно: мама рядом.
Однажды в дом пришли женщины. Их было много. Кто они, зачем? Мама, как обычно, накрывшись шалью, спала. Я побежал было к ней, но меня не пустили, вывели из комнаты, а за дверью громко заплакали.
Ливень не утихает. В мглистом тумане мне видятся плачущие женщины. Плачет вся пустыня.
Автобус ползет в гору. По обочинам — высохшие кусты. Куда я еду? Не знаю и сам. За мокрым стеклом — вершины гор, словно плачущие женщины в серых чадрах. И несутся над пустыней причитания.
