– Мы разожгли костер!
Юри указывает за холм. Перед самым берегом Петер опять принимается плакать, но теперь уже просто от холода. Они выходят из воды. У Лизель на губах синяя каемка, а Лора уже не чувствует камней под ногами. Никто не может развязать Петера, даже у Юри руки еще не отошли от холода. Они поднимаются по дороге. На откосе по ту сторону холма развешаны на кустах их вещи и одеяла, а посередине, у костра, сидит Йохан. Он открыл острым камнем единственную банку с консервами и нарезал хлеб, бережно разложив куски на плоских камнях вокруг огня.
– Хлеб намок в сумке.
* * *
Лора просыпается от голосов. Мальчики шепчутся по другую сторону костра. Возле нее спит Лизель с Петером, от догорающего костра исходит жар. Она лежит неподвижно и прислушивается к разговору, отлично различая братьев по голосам. У Юри шепоток писклявый, тихий; у Йохана погромче; а третий голос, низкий и ровный, принадлежит Томасу.
– До этого я был на востоке. Пока они еще воевали.
– Кто? Амики или русские?
– Русские. Я был в лесу к востоку отсюда, а лес кишел русскими солдатами.
Томас указывает куда-то за горизонт, на фоне синего ночного неба виднеется зубчатый силуэт его рукава.
– И ты в них стрелял?
– Нет, у меня не было оружия.
– Когда я стану солдатом, у меня будет оружие.
– А ты с ними дрался?
– У них было оружие, поэтому мне приходилось прятаться.
– Они тебя нашли?
– Нет. Они столько всего воровали, эти русские. Грабили деревни. А потом большинство вещей опять выбрасывали. Костюм, что на мне, я подобрал в том лесу.
– А после?
– Ночью, когда они перестали стрелять, я убежал обратно на американскую территорию.
– Чего ж ты убежал? Надо было стащить у русских оружие, пока они спали.
– От русских лучше держаться подальше. Как бы то ни было, когда я вернулся к американцам, мне сказали, что война закончилась. Я давно уже этого ожидал. Несколько недель. Как только пришли русские, все сразу стало понятно.
«Ложитесь спать», – говорит Лора близнецам. И братья затихают, а Томас ворочается, устраиваясь под одеялом. Лора с закрытыми глазами лежит и прислушивается к его возне. Спустя несколько минут Томас садится, подкидывает в костер дрова, раздувает потухающее пламя. Потом перебирается к стволу дерева в метре-другом от Лоры.
Лора пробуждается от пения птиц. Небо пока еще темное, и костер давно потух. Возле дерева проснулся Томас.
Лора снова открывает глаза, ее волосы влажны от росы, а Петер весь дрожит. Над самым горизонтом показалась полоска света. Посмотрев под дерево, Лора видит, что Томас спит. Распластался на земле, из рукава торчит бледная и тонкая рука. На ней видна татуировка, от локтя к запястью тянутся рельефно проступающие вены. Лора бесшумно выкатывается из плаща на холодную землю, поближе к простертой руке. Ближе нельзя, иначе она его разбудит. С этого расстояния можно разглядеть темные, процарапанные на бледной коже цифры. Зеленовато-синие линии, кое-где нежно-розовые. Недавно зажившие раны покрыты крохотными чешуйками сухой кожи. Лора разглядывает Томаса, затаив дыхание, боясь, что, если она пошевелится, он проснется. Но он спит, только от разгорающейся зари движутся под веками глаза.
Снова закутавшись в плащ, Лора ложится на спину и прижимает Петера к себе. Небо у самого горизонта золотое, а выше – синее. Над полями стелется молочная дымка.
* * *
В деревнях им говорили: через границу без документов никого не пускают. Вдоль границ снуют джипы, английские и американские. У кого нет документов, отсылают обратно. А если документы не те, отправляют прямиком в тюрьму. Томас спрашивает, что значит «не те» документы, но никто не знает; говорят только, что видели все своими глазами.
Томас разводит на обочине дороги костер и закапывает раздобытую Лорой картошку в угли. Все молча в ожидании смотрят на пламя. Еще рано, небо едва сереет; впереди долгий день пути. Лора, обжигаясь, чистит для Петера горячую картофелину. Томас, а следом за ним и близнецы, едят свои порции вместе с черной кожурой, пачкая лица сажей. У Лизель опять кровоточат десны, и она отказывается есть. Трет их, показывает Лоре пальцы, все в красном, и плачет. Лора бросает в нее запеченной картофелиной, ешь, а не то в ближайшей деревне попрошу соли и насыплю тебе на десны. У самой Лоры на нижней губе вскочила язвочка, и теперь, сердито слушая сестрино нытье, она то и дело трогает ее языком.
* * *
Внутри баржи темно. Шум мотора заглушается сухим хрустом угля под ногами. На случай проверки лодочник выдает им старые мешки, чтобы было под чем спрятаться. Он нервничает, боится, что Петер станет плакать. Похоже, он вот-вот передумает. Томас спокойно, но настойчиво его уговаривает, сует в руку мамину брошку. Отводя глаза, лодочник не без колебания наконец соглашается. Он заталкивает всех в трюм. А на плечах остается черная угольная пыль – следы от его рук.
В трюме тесно. По бокам и у передней стены громоздятся кучи угля. Дети и Томас пробираются вдоль бортов туда, где их будет не видно из люка. Первой ползет Лора, уголь больно впивается ей в коленки. Испуганная грохотом и темнотой Лизель вцепляется Лоре в рукав.
Близнецы пристраиваются у нагроможденного груза, рядом садится Лизель. Лора лежит рядом с Томасом, положив Петера себе на живот. При закрытом люке темень наступает, как в колодце. Хоть глаз коли. Лора вглядывается в темноту, открывает глаза шире, но все равно ничего не видно. Тогда она переключается на звук, пытается расслышать его сквозь грохот. Вот шуршат по углю братья, хрипло кашляет Лизель. Петер поплакал и теперь лежит тихо – успокаивающий груз на Лориной груди. Рядом с ее рукой лежит рука Томаса, и при вдохе жесткий шерстяной рукав его пиджака касается ее кожи. Она поворачивает к нему лицо, но видит черноту. Щекой чувствует его теплое дыхание. Влажное и чуть кисловатое. Лора слегка придвигает голову, и дыхание прерывается. Она тоже замирает. Томас снова начинает дышать.
Лодочник упрямо твердит, что не может рисковать, и просит их сойти. Снова и снова просит прощения, разворачивает носовой платок с маминой брошью. Говорит, что, по крайней мере, до границы им сейчас ближе, всего полчаса ходу. Он суетится, говорит без остановки; отрезает им испеченного женой домашнего хлеба, отсыпает угля на костер.
Дети, сонные из-за долгого сидения в темноте, щурятся на вечернем солнце и отряхают с коленей и рук черную пыль. Петер плачет и кашляет, и они прощаются с лодочником. Лора несет Петера впереди, яростно чеканя шаг. День ушел, надвигается тьма. А вместе с ней опять тревога. Томас, ссутулившийся и грязный, бредет в сумерках, понурив голову: она старается на него не смотреть, не хочет вспоминать, как лежала рядом с ним близко-близко. Скоро пора искать ночлег, но до тех пор Лоре хочется еще хоть немного приблизиться к родному дому. Она держится реки, как наказывал лодочник, строго на север.
* * *
– Наша мать у американцев.
Томас кивает. Дети плетутся, сзади. Через ботинки Лора чувствует камни на дороге.
– В лагере. Американском.
– Понятно.
– Это не тюрьма, где преступники.
– Да.
– Пожалуйста, не говори никому, на всякий случай.
Томас еще раз кивает. Они проходят две деревни. Там им дают молоко для Петера и теплой воды, чтобы вымыться. Лора находит для Лизель яркую тряпку на голову, а Томас бреется. Они идут дальше. Томас с Лорой идут впереди.
– Я был в тюрьме.
– Сколько?
– Очень долго.
– А мутти тоже будут держать долго?
– Не знаю. Я не знаю, как в американских тюрьмах.
– Она в лагере.
В третьей деревне они делают передышку, пьют у колодца. У Йохана рвется башмак: подошва шлепает при ходьбе. Лора перевязывает башмак тряпицей. И они идут дальше.
– Ты был в тюрьме у русских?
– Нет, я был в немецкой тюрьме. Меня возили по разным тюрьмам. И заставляли нас там работать.
– В нашей тюрьме?
– Да, пока не пришли американцы.
Снова печет солнце. Какое-то время они шагают молча, задумавшись о сказанном. По спине под тюком струится пот. Томас идет в пиджаке и в шляпе. Лицо его взмокло.
– Ты преступник?
Томас сдвигает набок шляпу, не отвечает.
– Что ты сделал?
Его челюсти раздвигаются в неком подобии улыбки.
– Перед тем как угодил в тюрьму?
Лора пожимает плечами. Ей больше не хочется этого знать. Она оборачивается на бредущих позади детей; она знает, что сказала слишком много.
– Я воровал. Деньги. И имена.
Лора шагает с Томасом бок о бок, молчит и надеется, что он больше ничего не скажет.
– А где ваш отец?
Лора резко отстает. Томас продолжает идти, не оборачиваясь, но тоже замедляет шаг. Детские шаги все ближе, все слышнее, Лора уже различает лепет малыша. Она пристраивается за Томасом и, глядя ему вслед, идет, соблюдая дистанцию между ним и своей семьей.
