Ознакомительная версия.
«Не стоит жалеть, – утерла слезы Лилиана, - той жизни уже нет и в Вене, там все взорвалось и пошло прахом. Зато теперь вам следует уехать отсюда. Почему вы не пытаетесь получить эвакуационный листок?»
«Неужели я должна это объяснять? Мне повезло – про меня забыли власти. Я двадцать лет прожила в Европе, я привезла в СССР психоанализ и за это была с позором изгнана отовсюду. Мои три талантливых брата были арестованы и расстреляны, моего мужа довели до самоубийства. И, как ни странно, про меня забыли – я зарылась в грязь так глубоко, что меня перестали замечать. Как вы думаете, стоит ли напоминать им о себе?»
«Что ж, пожалуй, вы правы. А жаль, хорошо бы вам уехать, - вздохнула Лилиана и заторопилась. – Боже, как я у вас задержалась! На улице уже совсем стемнело!»
«Лина, давай проводим нашу гостью до трамвая. Ведь мы, возможно, видимся в последний раз».
«Как страшно, как страшно! – повторяла Лилиана, спускаясь по лестнице. – Даст ли нам судьба пережить этот ужас?»
На прощанье Сабина и Лилиана расцеловались, как сестры, и мы с Сабиной не спеша вернулись к себе. В квартире было темно и тихо, и, только случайно зайдя в нашу комнату за книгой, я обнаружила там маму Валю. Она лежала на кровати в темноте, не снявши ни сапог, ни даже рюкзака. Подумав, что она спит, я прошла на цыпочках к книжной полке, чтобы ее не разбудить, но услышала, что она тихо плачет.
«Что случилось, мама Валя?»
«Сегодня в госпиталь пришло извещение, что Лев пропал без вести! - Тут мама Валя вдруг стала биться головой о кроватный столбик. - Ты понимаешь, что это значит? Если он попал в плен, немцы его убьют - ведь он еврей!» Она завыла и стала биться в истерике, на губах у нее выступила пена. На шум вбежала Сабина и бросилась растирать ей виски, но мама Валя не давалась, а, вырываясь из Сабининых рук, заходилась все сильней и сильней: «У меня была такая несчастная жизнь! Сначала погиб брат, потом муж, а теперь, когда я, наконец, нашла человека, которого полюбила, он оказался еврей! И его за это убьют! Убьют! Убьют!»
Сабина помчалась за своими чудодейственными каплями, которых почти не осталось на дне бутылочки. Пока она вливала капли маме Вале в нос, за окном заорал громкоговоритель и стальным голосом диктора Левитана сообщил, что, выравнивая фронт, советская армия временно оставила город Киев.
«Немцы взяли Киев, - прошептала Сабина. - Теперь до нас уже совсем недалеко».
15.
Через пару недель по дороге из школы я еще с улицы услышала большой шум, доносящийся из нашей квартиры. Я быстрей помчалась вверх по лестнице: кто бы это мог у нас так шуметь? К нам давно уже никто не приходил, и я очень разволновалась, сама не знаю, почему. И не напрасно: когда я с разгону распахнула дверь, я увидела в нашей тесноватой кухне большую толпу усталых людей. Они сидели, кто где мог – кто на стульях, кто на полу, держа в руках тарелки с гречневой кашей. На столе устроились, болтая ногами, два маленьких человечка, мальчик и девочка, они ели кашу прямо руками из алюминиевой миски, которую Сабина пристроила между ними.
Поначалу мне показалось, что этих незнакомцев не меньше десятка, - наверно, так оно и было, - и все они говорили хором, стараясь перекричать друг друга. Но громче всех орал грудной младенец, которого молодая женщина пыталась перепеленать на нашем кухонном столике. Младенец размахивал ручками и надрывался от крика. По всей кавартире среди узлов и мешков с вещами были разбросаны туфли, ботинки, куртки и детские игрушки. Сильно пахло потом, детскими какашками и грязными ногами.
Я обалдело застыла на пороге при виде этого бедлама, даже не пытаясь его осознать, пока меня не окликнула Сабина. «Линочка, не пугайся, это беженцы из-под Киева», - сказала она как ни в чем не бывало, будто это могло объяснить, почему беженцы из-под Киева должны есть нашу гречневую кашу, с таким трудом добытую мамой Валей и заботливо припрятанную внутри пианино.
Пронзительный женский голос перекрыл конец ее фразы: «...сперва их вели по улицам большой толпой. Потом привели к Бабьему Яру, там сделали пропускной пункт. Туда по очереди отводили по 30-40 человек, у них там отбирали вещи и заставляли раздеваться. После этого полицаи с палками загоняли их к краю глубокого оврага. На другом краю оврага сховался пулемётчик и начинал стрелять. Выстрелы специально заглушали музыкой и шумом самолёта, шо над оврагом кружив. После того как ров заполнялся трупами, их сверху засыпали землей».
«Откуда вы это знаете? Ведь вас там не было?» - спросила Сабина. «Ясно, шо не было. Были б мы там, не было б нас тут. А знаем мы от соседа Миколы, он у нас чуть-чуть блаженный. Он середь дня с Киева прибежал и к нам: удирайте, люди добрые! Там немцы всех жидочков ваших в Бабьем Яру постреляли, усех, старых и малых. В один день усех постреляли, а завтра сюда придут, тоже усех стрелять будут».
«А откуда вам известно, что в той толпе были именно евреи?».»Так немцы ж листки всюду порасклеили, чтоб 29 вересня еврейское население к 8 часам утра прибыло на улицу Мельника с документами и ценными вещами. Можете своими глазами посмотреть - Микола этот листок отколупал и нам принес, чтоб не сумневались».
Сабина повертела листок в руке и закрыла глаза. «Ну, мы дитей схватили и побегли», – сказала молодуха с ребенком.
«Пешком?» - не поверила Сабина.
«Та сперва пешки, через рощу, - вмешался толстый мужчина, немножко похожий на Павла Наумовича, - шоб нихто не побачив, а потом Гришка телегу в колхози украв, там, с колхоза все разбеглись, а телегу с конями бросили, как немцы с пушек палить стали. Мы все в телегу влезли, кони сперва хороши были, только потом мы их загнали, больно тяжело нагрузили, вот и пришлось телегу бросить. Но то уж под Харьковом было. Там мы сразу к комиссарам пошли и про Бабий Яр рассказали. Так они нам молчать велели, а за это дали билеты на поезд до Ростова».
Я испугалась, что теперь они поселятся у нас и съедят все наши припрятанные продукты: «И вы собираетесь теперь остаться в Ростове?» «Ни за что! – крикнула молодая, приложив ребенка к груди. - Сюда ж немцы в два счета дойдут, так что отсюда тоже надо бежать».
И они через два дня убежали, со всеми своими детьми, узлами, корзинами, куртками и вонючими ботинками. Выколотили из начальства эвакуационные листки и погрузились в битком набитые коричневые товарные вагоны, уходившие на восток со станции Ростов-Сортировочная. Вагоны воняли еще гуще, чем их ботинки и пеленки. «Раньше в этих вагонах возили скот, а теперь везут людей», - сказала Сабина маме Вале, которую мы чудом застали дома, когда вернулись со станции Ростов-Сортировочная. «И люди, небось, счастливы, что их увозят, пусть хоть в вагонах для скота», - ответила мама Валя, как всегда, рассудительная. И добавила: «Не постараться ли и нам отправить тебя на восток в телячьем вагоне?»
«Забудь об этом думать», - приказала Сабина, поджала губы и, захлопнув дверь, ушла к себе, чтобы не слышать сообщения о том, что советская армия временно оставила город Харьков. Потому что всем, даже мне, было ясно, что следующим после Харькова должен быть город Ростов.
Мама Валя натянула сапоги, надела на спину полупустой рюкзак с одной сменой белья и ушла навсегда. Мы, конечно, тогда еще не знали, что навсегда, думали - просто ушла на дежурство, но она исчезла и две недели не было о ней ни слуху, ни духу. Наконец, Сабина не выдержала, вытащила из сундучка, что под кроватью, приличный жакет, на меня надела старое Евино пальтишко в клеточку, и мы отправились за тридевять земель в военный госпиталь.
Ехать так далеко на трамваях с пересадками было страшно: сирена теперь выла по нескольку раз в день, и многие дома лежали в развалинах, а однажды немецкая бомба попала прямо в трамвай. Сабина волновалась за Ренату и Еву, которые давно не вызывали нас на переговорную. В прошлый разговор Сабина строго-настрого наказала им любой ценой оставаться в Москве, хоть в громкоговорителе иногда проскальзывало, что немецкие войска приближаются не только к Ростову, но и к Москве. Недавно какой-то поэт сочинил стихи: «Отход немыслим - позади Москва», и наш громкоговоритель повторял эти строчки по нескольку раз в день так упорно, что хотелось ему верить.
Ознакомительная версия.
