Ознакомительная версия.
Вот Саша, например, собирает кукол. Нет, Ира вовсе ничего не имела против, но у всякой коллекции, по ее разумению, должно быть строго определенное место. По мнению остальных домочадцев, таковое, конечно, имелось. Куклы не валялись беспорядочно по всей квартире, а лежали на кровати, сидели и стояли на полках, висели на люстре, болтались на занавесках, и исключительно в Сашиной комнате. Если бы не одно «но». Не было ни Сашиной комнаты, ни Ириной. Была комната девочек. И Ире уже много лет приходилось мириться с подобным соседством. А уж когда сестра сама научилась этому мастерству, и коллекция стала пополняться практически еженедельно, Ира твердо решила, что никогда и ни за что не будет ничего собирать в своем доме, а для украшения стен будет использовать исключительно обои. Ну можно, конечно, повесить бра или, на худой конец, парочку фотографий, но никаких постеров, репродукций, статуэток и миниатюр. Ее гнездышко ничем не должно напоминать склад ненужных вещей. В ее квартире каждая вещь будет функциональной. А сама квартира станет отличаться от тех загроможденных, сдавливающих отсутствием свободного пространства домов, в которых Ире приходилось бывать.
Стены в квартире Самата девушка прежде не рассматривала, но память услужливо подсказывала, что пустотами они не зияли. Прежде Ира не стала бы заострять внимание на мелочах, украшающих обои, но теперь, не зная, с чего начать свой несанкционированный осмотр, все же скользнула взглядом по вещам, отражающимся в зеркале поверх ее головы. Хотела пробежаться мимоходом — не получилось. Первая же странность заставила глаза притормозить, задержаться на металлическом кувшине с длинным носом, ручкой и крышкой. «Зачем в прихожей кувшин?» Впрочем, этот вопрос вполне можно было адресовать не только сосуду для воды, но и другим предметам, которые неожиданно приковали к себе ее внимание: тканевая картина с вышитым непонятным узором, несколько полотенец, по неизвестной причине приколотых к стене, какие-то матерчатые украшения, которые на стенах почему-то смотрелись не менее органично, чем в шкатулке или на шее какой-нибудь модницы. Все эти вещи объединяла — она вдруг это поняла — принадлежность к определенной национальной культуре. Они были не просто старыми или ветхими, они хранили историю. Ира не могла знать наверняка, но интуитивно почувствовала, что каждый предмет находился на своем месте и служил напоминанием о том или ином событии в жизни семьи или, возможно, о каком-то человеке.
Позже она узнала от Самата, что кувшин, называемый кумганом, первым встречал гостей дома, дабы всякий входящий мог оставить (смыть с себя) все плохое, случайно принесенное в квартиру, еще в коридоре. Конечно, на самом деле сосуд никогда не снимался с полки, но его присутствие должно было напоминать и хозяевам и гостям о том, что в это жилище принято входить с чистыми руками и с чистыми помыслами. Витиеватый узор именовался шамаилем и представлял собой графическое изображение мечети. Обычно на татарских шамаилях арабской вязью рисуют религиозный текст. Рисунок в доме Самата сообщал о том, что его обитатели не являлись яростными приверженцами мусульманских обычаев и традиций, но хранили память о своих предках и чтили национальную культуру. Полотенца когда-то вышивала его бабушка. Одно из них она преподнесла жениху после сватовства, а второе в день свадьбы. Эти собственноручно кропотливо расшитые кусочки ткани должны были не только продемонстрировать трудолюбие молодой жены и ее любовь к рукоделию. Полотенце становилось символом прочной связи жениха с невестой и служило своеобразным оберегом тепла, уюта, взаимопонимания и любви. Про украшения Самат объяснить не смог. Возможно, они как раз и были теми милыми вещицами, которые не несут никакой функции. Но обо всем этом она узнала позже, а пока…
Пока подробности оформления интерьера этой квартиры оставались для нее загадочными. И тайн, хранимых предметами, которые она так внимательно рассматривала, она пока не знала. Но чувствовала интуитивно, что в их расположении не было хаоса, тут царил порядок, ощущалась абсолютная строгость и выверенность расстановки вещей.
Ире вспомнился дом грузинской бабушки, где самой большой провинностью всегда считалась неосторожность в обращении с бесценными реликвиями, доставшимися в наследство от предков.
— Ты можешь взять, посмотреть и положить на место, — строго говорила бабушка и всегда добавляла: — На место — это значит именно туда, откуда взяла. — И девочка помнила, что красивый глиняный ковш должен висеть на втором гвоздике от окна и оставаться неприметным, а корявая кочерга, от которой давно не мешало бы избавиться, обязана занимать центральное место посередине стены и непременно бросаться в глаза, «чтобы прапрабабушка Софико видела с небес, как свято ее потомки относятся к своим корням». Статуэтка с изображением Торнико Эриставе[5] располагалась не просто на средней полке буфета, а исключительно в правом дальнем углу, а в левом всегда лежала засохшая сморщенная веточка — память о первом урожае, что муж Софико снял со своих виноградников. И если какой-нибудь несчастный случайно менял местами веточку и воина, бабушка устраивала скандал и как минимум неделю не обращала на провинившегося никакого внимания.
А потом ничего этого не стало: ни бабушки, ни дома, ни коллекции. Хотя дом, возможно, и стоит, но вряд ли новые хозяева используют в качестве украшения стен старую, ржавую кочергу и рассохшийся, давно не играющий музыкальный инструмент. Зачем они нужны чужим людям, если даже свои от них отказались?! Родители предпочли забрать из бабушкиного дома постельное белье и сервиз и судьбой остальных вещей никогда не интересовались. Наверное, если бы папа проявил желание или настойчивость, мама позволила бы ему хранить на балконе или в гараже «всю эту рухлядь» (именно такое название бабушкиным реликвиям считала она наиболее подходящим, и никто с ней не спорил). К тому же папа был больше озабочен судьбой страны, а не отдельно взятого дома. Когда бабушки не стало два года назад, мама не настаивала на его продаже, даже пыталась отговорить отца:
— Сашура и Вовка еще могут туда ездить с удовольствием.
— С кем? С тобой? Ты с ума от скуки сойдешь без телефона, телевизора и театра.
— Телевизор, в конце концов, можно купить. И потом, они могут пожить и с Ирой. Она уже достаточно большая.
— Вот именно. Она — большая, и интересы ее выросли из масштабов грузинского селения. А ты хочешь испортить ей каникулы, отправив в тмутаракань.
— Я просто предлагаю не спешить с продажей. Мало ли как жизнь сложится.
— А я бы, милая, как раз поторопился, пока проблема не усугубилась юридическими сложностями.
— Что ты имеешь в виду?
— Отсутствие единого государства. Все к этому идет, поверь! Когда-нибудь дом в Грузии может обернуться обузой, от которой лучше избавиться.
И они избавились: от дома, от кочерги, от веточки — от прошлого.
Тогда это Ире казалось правильным. В конце концов, и квартиры не резиновые, чтобы хранить бесчисленное количество вещей, и люди не железные, чтобы пропускать через себя поток чужих переживаний, и память не бесконечна и не безгранична…
— Чай почти готов, — донеслось из кухни, и девушка стремглав бросилась к двери, которая, как она предположила, вела в комнату Самата.
Объяснения были услышаны, извинения приняты, ссора забыта. Чашки дымились ароматом корицы и гвоздики, пиалы ломились от изобилия самого разного варенья, а мама Самата лучилась дружелюбием:
— Я так рада, так рада, что Саматик наконец вышел из подполья. Разве можно скрывать от мамы такую красавицу. Ай, нехорошо! — И она задорно грозила сыну пальцем, и все подкладывала Ире варенья, и легонько дотрагивалась в восхищении до ее распущенных волос.
Ира смущенно улыбалась, краснела и все смотрела на Самата, который, в свою очередь, не мог оторвать взгляда от матери. И в этом взгляде читались одновременно и изумление, и настороженность, и недоверие, и облегчение. И радость. Такое поведение явно казалось ему необычным. Ира истолковала это по-своему: скорее всего, она оказалась первой девушкой, чью кандидатуру одобрила эта женщина.
— Я понравилась твоей маме, правда? — спросила она чуть позже, когда они снова оказались в его комнате.
— Ты всем нравишься.
— Мне показалось, тебя удивила ее реакция.
— Тебе показалось, — с нажимом ответил он. — Ладно, давай-ка приступать к исполнению твоего обещания.
У Иры не было другого выхода. Он лишил ее возможности продолжить допрос. Пришлось лишь слегка передернуть плечами, демонстрируя полную осведомленность в том, что с ней просто не желают делиться, и согласиться понуро:
— Ладно, давай.
В качестве искупления своей вины она предложила Самату научить ее играть в шахматы, и теперь он собирался посвятить себя именно этому занятию.
Ознакомительная версия.
