Затем мы вместе со всеми поднялись на крышу. Я был рад, что не остался дома. Нью-Йорк превратился в осажденный город, в котором идут нешуточные уличные бои: треск петард напоминал пулеметные очереди, шутихи прорезали темноту, подобно трассирующим пулям, повсюду висели клубы дыма. Слева от нас, посреди залива, возвышалась ослепительная статуя Свободы, вся в огнях. Небоскребы Манхэттена, казалось, сейчас, как ракеты, умчатся в небо, только их и видели. Мы с Фанни, усевшись на крыше плечо к плечу, позади остальных, говорили обо всем и ни о чем. О прошлом и письмах Айрис из Китая, о Дэвиде и статье Бена, о ее музее. Буквально за минуту до рокового события мы вспомнили, как Сакс и его мать рассказывали о своем посещении острова Бедлоу в начале пятидесятых. Ассоциация лежала на поверхности, жуткой ее сделало стечение обстоятельств: не успели мы посмеяться над страхами миссис Сакс сверзиться с лестницы внутри статуи Свободы, как Сакс сорвался вниз с пожарной лестницы под нами. Слово будто спровоцировало реальное несчастье, засвидетельствованное душераздирающими женскими криками. Они до сих пор звучат у меня в ушах, а когда кто-то выкрикнул имя Бена, перед глазами — искаженное страхом лицо Фанни и разноцветные веселые блики от фейерверка, играющие на этом лице.
Его в бессознательном состоянии привезли в университетскую больницу Лонг-Айленда. Хотя через час он пришел в себя, его там продержали две недели, чтобы сделать всевозможные тесты мозга. Думаю, его выпустили бы раньше, но за первые десять дней он не сказал ни слова — ни Фанни, ни мне, ни навещавшей его каждый день Марии Тернер, ни врачам и медсестрам. Великий говорун Сакс превратился в молчальника, и поневоле закрадывалось подозрение, что контузия вызвала потерю речи.
Для Фанни наступили тяжелейшие времена. Она договорилась на работе и просиживала с ним дни напролет, но он на нее не реагировал: стоило ей войти в палату, как он притворялся спящим или смотрел на нее невидящим взглядом, словно она пустое место. И без того тяжелая ситуация становилась невыносимой. Такой озабоченности, такого отчаяния в ее глазах я еще никогда не видел. Постоянные визиты Марии лишь усугубляли дело. По этому поводу Фанни строила разные домыслы, ни на чем, естественно, не основанные. Мария толком и не знала Бена, ведь со дня их последней встречи — ужин в Бруклине, когда я с ней познакомился, — прошло ни много ни мало семь лет. Появление Марии на злополучной вечеринке никак не было связано ни с Беном, ни со мной. Ее привела с собой Агнесса, редактор ее будущего фотоальбома и «по совместительству» подруга хозяйки дома. Потрясенная случившимся на ее глазах, Мария приходила в больницу, потому что не могла не прийти. При виде ее у Фанни всякий раз вытягивалось лицо. Догадываясь, что она подозревает худшее, я пригласил обеих женщин пообедать в больничном кафетерии, чтобы разрядить атмосферу.
По словам Марии, они с Беном болтали в кухне. Оживленный, явно в ударе, он угощал ее затейливыми историями про статую Свободы. Когда начались фейерверки, он предложил ей выбраться через кухонное окно на пожарную лестницу и оттуда, а не с крыши полюбоваться на редкое зрелище. Вроде Сакс не так уж много и выпил, но в какой-то момент он вдруг вскочил, перелез через ограждение и уселся на железные перила, так что его ноги болтались в воздухе. Испугавшись за него, она вылезла следом на маленькую площадку, обхватила его руками сзади и стала уговаривать вернуться, но он только смеялся в ответ, дескать, не о чем беспокоиться. Тут в кухню вошла Агнесса. Увидев в открытое окно веселую парочку, захмелевшая толстушка решила к ним присоединиться. Когда с бокалом в руке она неуклюже перенесла одну ногу через подоконник, ее каблук застрял между арматурных прутьев, и она, пытаясь сохранить равновесие, нырнула вперед. Площадка была узкая, и Агнесса всем своим грузным телом навалилась сзади на Марию. Та, невольно подтолкнув Бена, разжала руки, и он рыбкой полетел вниз. Вот так. Никто не успел даже глазом моргнуть.
Уверившись в беспочвенности своих подозрений в отношении Марии, Фанни испытала облегчение, но вопросы остались. С какой стати Сакс, всегда боявшийся высоты, вдруг залез на перила? И почему он так резко к ней переменился? На физические травмы все не спишешь. Ответы на эти вопросы мог дать только сам Бен… если он заговорит.
Прошел месяц, прежде чем Сакс приоткрыл для меня завесу. В один из знойных августовских дней я решил навестить его, пока Фанни была на работе. Он шел на поправку. Мы пили пиво в гостиной и смотрели без звука по телевизору бейсбольный матч. Вспоминая наш тогдашний разговор, я вижу молча бегающих игроков, плохо различимых на маленьком экране, такое веселое шоу марионеток в контрапункте с мучительными признаниями моего друга.
Когда они столкнулись на вечеринке, лицо Марии Тернер показалось Саксу смутно знакомым, но при каких обстоятельствах они раньше встречались, он вспомнить не мог. Я никогда не забываю лица, сказал он ей, а вот имя ваше запамятовал. Верная себе, Мария отделалась загадочной улыбкой и коротким «еще вспомните», только намекнув, что однажды была в его доме. Сакс понял, что с ним играют, и охотно пошел ей навстречу. Его заинтриговала эта легкая насмешливая улыбка, и он был не прочь поиграть в кошки-мышки с умной женщиной.
Назови ему Мария свое имя, и все, думается, сложилось бы иначе. Сакс знал, что у меня с Марией Тернер был долгий роман, как знал и то, что Фанни следила за ее творчеством и иногда вспоминала при нем о ее фотографиях. Но дело в том, что в тот далекий уже вечер семь лет назад за столом оказались три или четыре молодые художницы, и Сакс, видевший их всех впервые, элементарно запутался, кто есть кто. В его памяти Мария Тернер почему-то осталась как миниатюрная длинноволосая шатенка, и именно такой он представлял ее себе всякий раз, когда я о ней заговаривал.
Прихватив выпивку, Сакс и Мария переместились на кухню, где было не так многолюдно, и уселись на батарею возле настежь открытого окна, где их спины обвевал приятный ветерок. Насчет трезвости своего собеседника Мария заблуждалась: Сакс мне потом признался, что он был уже хороший. Хотя голова у него кружилась и давно следовало притормозить, он добавил еще три порции виски. Их разговор принял тот характер, каким бывает отмечен откровенный флирт: рассуждения утрачивают логику, каждый говорит загадками и оба стараются превзойти друг друга в остроумии. Главный трюк — рассказать о себе так, чтобы ничего не сказать, то есть завернуть что-нибудь цветисто-залихватское, чтобы собеседник покатился со смеху. И Сакс, и Мария были мастерами по этой части, и ни виски, с одной стороны, ни вино, с другой, не помешали их состязанию в этой особого рода светской болтовне.
Из-за сильной жары и просто чтобы выделиться в скучной, как она предполагала, толпе гостей, Мария оделась по минимуму: алая, в обтяжку маечка с глубоким декольте, черная юбочка по самое некуда и босоножки на шпильках, а чтобы это не показалось чересчур легкомысленным нарядом, каждый палец украшало кольцо, а запястья — браслеты. Большую провокацию трудно было придумать, но Мария, видимо, как раз и рассчитывала на то, что все головы повернутся в ее сторону. По словам Сакса (возвращаясь к нашему разговору перед телевизором), последние пять лет он был пай-мальчик, даже не глядел в сторону женщин, чем вновь завоевал доверие Фанни. Оба затратили немало усилий, чтобы спасти семью, и он дал себе клятву, что больше никогда не поставит ее под удар. И вот он сидит на батарее рядом с полуобнаженной незнакомкой, пожирая глазами ее роскошные ноги, а кровь в висках пульсирует все сильнее. Его охватило непреодолимое желание потрогать эти ноги, провести пальцами по гладкой коже. На его несчастье, в тот вечер Мария надушилась какими-то дурманящими духами, а женские парфюмы его всегда волновали. Как канатоходец, рискующий в любую минуту упасть, он балансировал на грани с помощью словесных ухищрений. Хотя внутренний запрет пока перевешивал физическое влечение, воображение Сакса разыгралось не на шутку. Он уже видел, как кончики его пальцев, легко коснувшись ее коленки, скользят вверх по шелковистому бедру, забираются под юбку, где кожа еще нежнее, и, побродив там немного, ныряют под трусики в сад Эдема. От этих грез наяву закипала кровь в жилах, а проектор в мозгу продолжал крутить пленку, и остановить ее он был не в силах. Мария без труда читала его мысли. Изобрази она из себя оскорбленную невинность — чары, скорее всего, развеялись бы, но ей нравилось быть объектом желания, и все ее поведение говорило о том, что она поощряет Сакса к более смелым действиям. Зная Марию, я предложил своему другу несколько сценариев, объясняющих ее откровенный флирт. Например, в этот момент она могла работать над очередным скандальным проектом, или ловила кайф, зная нечто такое, чего не знал он, или, худший случай, решила таким образом наказать Сакса за его забывчивость. (Позже, кстати сказать, она мне признается, что мое последнее предположение попало в самую точку.) Но ему тогда все это было невдомек. Сакс мог только сознавать, что он вожделеет эту великолепную незнакомку… и презирать себя за это.
