— Мэрилин Монро?
— Да.
— Мэрилин Монро.
— Да.
Шатци стала негромко повторять: Мэрилин Монро, Мэрилин Монро, Мэрилин Монро, повторять не переставая, снова взяла упаковку и вылила содержимое в цветочный горшок, Мэрилин Монро, Мэрилин Монро, до последней капли, потом снова поставила на маленький столик, и повторяла много раз: «Мэрилин Монро», уходя на кухню, возвращаясь, отыскивая ключи, закрывая входную дверь, направляясь к лестнице. Она сняла туфли. И заколку, державшую ее высокую прическу. Заколку она положила в карман. Туфли оставила у лестницы.
— Я пойду спать, Гульд.
— …
— Извини.
— …
— Извини, но я должна лечь спать.
Гульд сидел и по-прежнему пялился в телевизор.
«Надо сказать Пумерангу, чтобы унес телевизор», — подумал он.
У японца был отличный радиоприемник, старой модели. Можно было забрать приемник. На стекле были написаны названия городов, а если повернул ручку, то двигалась тонкая оранжевая стрелка, и ты путешествовал по всем частям света.
«Кое— чего с телевизором не сделаешь», -подумал он.
А потом перестал думать.
Он встал, выключил весь свет, поднялся на второй этаж, вошел в ванную, добрел в темноте до унитаза, поднял крышку и уселся, даже не сняв штанов.
— Я всего лишь поскользнулся.
— Вот козел.
— Я говорю, что всего лишь поскользнулся.
— Молчи, Ларри. Дыши сильнее.
— Что это, блин, за штука?
— Не шевелись, дыши сильно.
— МНЕ НЕ НУЖНА ЭТА ШТУКА, какого хрена, я всего лишь поскользнулся.
— Ладно, поскользнулся. А теперь послушай. Когда ты встаешь, внимательно смотри, что перед тобой. Если ты видишь двух или трех негров в перчатках, то выжидай, держи их на расстоянии своими джэбами, но не бей сильно, ничего путного не выйдет, надо выждать, понял? Держи их на расстоянии, и все, и если ты случайно окажешься в клинче, оставайся так и дыши. Не бей сильно, пока не увидишь одного, понял?
— Сейчас я прекрасно вижу.
— Посмотри на меня.
— Сейчас я прекрасно вижу.
— Пока не почувствуешь себя хорошо, не маши кулаками, работай головой.
— Я должен отправить их на ковер ударом головы?
— Шутки в сторону, Ларри. Этот парень, он отправил тебя на ковер.
— Но какого хрена, как мне быть? Я поскользнулся, разве не видите, поскользнулся? Вам лечиться надо, вы даже не видите, что…
— ЗАТКНИСЬ, СУКИН СЫН, ИЛИ…
— Это вы…
— ЗАТКНИСЬ.
— …
— Прекрати ругань, засранец, или…
ГОНГ.
— Я не хочу проиграть эту встречу.
— Считайте, что победа в кармане, Учитель.
— Иди в жопу.
— В жопу.
Растет напряжение в Сент-Энтони-Филд, Ларри Горман в нокдауне в конце третьего раунда, сбитый с ног невероятно быстрым хуком Рэндольфа, сейчас надо понять, сможет ли он продолжать встречу, необычное для него положение, в первый раз за свою карьеру в боксе он был отправлен на ковер, невероятно быстрый хук Рэндольфа оказался для него неожиданностью, НАЧАЛО ЧЕТВЕРТОГО РАУНДА, яростный натиск Рэндольфа, РЭНДОЛЬФ, РЭНДОЛЬФ, ГОРМАН ПРИЖАТ К КАНАТАМ, плохое начало для воспитанника Мондини, Рэндольф будто с цепи сорвался, АППЕРКОТ, СНОВА АППЕРКОТ, Горман принимает более закрытую стойку, уходит слева, тяжело дышит, РЭНДОЛЬФ ВОЗОБНОВЛЯЕТ ПОПЫТКУ, тактика не самая отлаженная, но она дает результаты, Горман вновь вынужден отступать, ноги плохо его слушаются, ДЖЭБ РЭНДОЛЬФА, ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ, СНОВА ДЖЭБ И ХУК ПРАВОЙ, ГОРМАН ШАТАЕТСЯ, ПРЯМОЙ УДАР ПРАВОЙ РЭНДОЛЬФА, МИМО, РЭНДОЛЬФ ПРЕСЛЕДУЕТ ГОРМАНА, ГОРМАН ОПЯТЬ ПРИЖАТ К КАНАТАМ, ВСЕ ЗРИТЕЛИ ВСТАЮТ…
Гульд встал с унитаза. Он спустил воду, затем подумал, что даже не помочился, и осознал всю глупость своего поступка. Он подошел к раковине, включил свет. Зубная паста. Зубы. Зубная паста со вкусом жевательной резинки. В ней было что-то вроде звездочек, похоже на резиновую штуку со звездочками. Ее выпускали так, потому что детям нравилось, они чистили зубы и не хныкали. Впрочем, на тюбике было указано: детская. Если почистить зубы, то казалось, будто ты жевал резинку всю лекцию по физике. Но зубы становились чистыми, и не надо было ничего приклеивать к скамейке. Гульд ополоснул рот холодной водой и выплюнул все прямо в отверстие раковины. Он вытер лицо, глядясь в зеркало.
— Господи, их было трое, Учитель.
— Правда?
— Невозможно драться против троих.
— Ага.
— Двое — не проблема, но трое — это слишком. Так что я подумал: надо убрать одного.
— Превосходная идея.
— Знаете, что интересно? Когда первый отправился на ковер, то двое других тоже исчезли. Забавно, а?
— Очень.
— Правой, левой, правой, бах, все трое исчезают.
— Скажи, мне любопытно: как ты выбрал, по какому из них бить?
— Я выбрал настоящего.
— У него на лбу было написано?
— Он вонял больше всех.
— А-а.
— Научный метод. Вы же говорили: работай головой.
— Трепло ты, Ларри.
— Правой, левой, правой: вы когда-нибудь видели такую быструю комбинацию?
— Не у того, кто две минуты назад казался покойником.
— Скажите еще раз, хватит издеваться, скажите это еще раз.
— Я ни разу не видел покойника, который проводил такую комбинацию.
— Вы сказали это, Господи, вы сказали, где микрофоны, первый раз понадобились, и где они? Вы сказали, я своими ушами слышал, вы сказали, сказали, правда?
— Трепло ты, Ларри.
Спуск воды.
Слишком легкая победа, подумал Гульд.
Все шло вкривь и вкось тем вечером, подумал он. Потом застегнул молнию, выключил свет и вышел.
Шло время.
Куски ночи.
Ночью он проснулся. На полу, рядом с кроватью, сидела Шатци. В ночной рубашке и красной спортивной куртке. Она жевала кончик синей шариковой ручки.
— Привет, Шатци.
— Привет.
Дверь была полуоткрыта. Из коридора падал свет. Гульд снова закрыл глаза.
— Мне кое-что пришло в голову.
— …
— Ты слышишь?
— Да.
— Мне кое-что пришло в голову.
Она помолчала немного. Может быть, подыскивала нужные слова. Она кусала ручку. Раздавался скрип пластмассы и звук от всасывания чего-то через соломинку. Затем Шатци заговорила опять:
— Я вот что придумала. Ты видел прицепы? Те, которые цепляют к автомобилям, прицепы-дачи, улавливаешь, о чем я?
— Да.
— Мне всегда было страшно тоскливо, не знаю почему, но когда ты обгоняешь их на автостраде, тебе становится страшно тоскливо, они едут так медленно, папа в машине смотрит прямо перед собой, и все их обгоняют, и он со своим прицепом, машина немного осела кзади, как старуха под огромным мешком, которая идет, согнувшись, так медленно, что все ее обгоняют. Тоска зеленая. Но кроме того, кое-чего нельзя не заметить, я имею в виду, когда ты обходишь его, то всегда на него взглянешь, тебе нужно взглянуть, хотя это сплошная тоска, стопроцентно ты взглянешь, каждый раз. И если как следует подумать, то что-то тебя притягивает в этой штуке, в прицепе, если ты хорошенько покопаешься там, под тоской, то найдешь что-то в самой глубине, что тебя притягивает, что спряталось в самой глубине, как будто прицеп стал для тебя ценным, ну вот, если только ты обнаружишь это, ты его полюбишь, но полюбишь всерьез. Понимаешь?
— Вроде того.
— Много лет эта история не дает мне покоя.
Гульд натянул одеяло повыше: в комнате стало холоднее. Шатци завернула босые ноги в какой-то свитер.
— Знаешь что? Это почти как с устрицами. Мне зверски хотелось бы их поесть, это замечательно — видеть, как их едят, но меня всегда тошнило от устриц, ничего не могу с собой поделать, они мне напоминают сопли, улавливаешь?
— Да.
— Как можно есть то, что напоминает сопли?
— Никак.
— Вот именно, никак. С прицепом то же самое.
— Напоминает сопли?
— Ничего подобного, какие сопли, тоскливо, понимаешь? Не могу понять почему, ну почему так чертовски хорошо иметь прицеп?
— Ага.
— Много лет я думала об этом и не нашла даже следа хоть какой-нибудь веской причины.
Молчание.
Молчание.
— Знаешь что, Гульд?
— Нет.
— Вчера я нашла причину.
— Вескую причину?
— Я нашла причину. Вескую.
Гульд открыл глаза.
— Правда?
— Да.
Шатци повернулась к Гульду, положила локти на кровать и склонилась над ним, чтобы посмотреть в глаза, очень-очень близко. Потом сказала:
— Дизель.
— Дизель?
— Ну да. Дизель.
— То есть?
— Помнишь историю, которую сам мне рассказал? Как он хотел повидать мир, но его не пускали в поезда и в автобусы его не пускали, а в машину он не помещался. Вот эта история. Ты мне рассказывал.
— Да.
— Прицеп, Гульд. Прицеп.
Гульд привстал в постели:
— Что ты хочешь сказать, Шатци?
— Я хочу сказать, что мы отправимся повидать мир, Гульд.
Гульд улыбнулся:
— Ты с ума сошла.
— Нет, Гульд. Не я.
Гульд снова прилег, завернувшись в одеяло. Некоторое время он размышлял. Молча.
