Однажды осенью в дверь сарая кто-то постучал, и Майкл обнаружил на пороге улыбающегося Тома Нельсона в старой танковой куртке.
— Пойдешь со мной на фазанов? — спросил Нельсон.
— У меня дробовика нет, — сказал Майкл. — И разрешения на охоту тоже.
— Да и черт с ними, их нетрудно достать. Вполне приличное ружье можно купить долларов за двадцать пять, разрешение тоже не проблема. Я уже пару дней хожу один и вот подумал, что не отказался бы от компании. Решил, что бывший воздушный стрелок по летящей птице не промажет.
Неплохая идея, к тому же было лестно, что Том Нельсон не поленился приехать с таким предложением аж из самого Кингсли; Майкл позвал его в дом, чтобы Люси тоже порадовалась. Они часто бывали на вечеринках у Нельсонов, и Нельсоны много раз приходили к ним поболтать и посмеяться, но даже и при таком раскладе любое подтверждение дружбы со стороны Нельсонов явно приводило ее в восторг.
— Стрелять по птицам? — сказала она. — Что же в этом хорошего?
— Древний дух охотника, мадам, — сказал Том Нельсон. — Кроме того, прогулки на свежем воздухе. Физическая нагрузка.
И вот ранним утром, направляясь через пожелтевшие поля к «нетронутому местечку», как выразился Нельсон, Майкл смущенно нес новый, купленный по дешевке дробовик, чувствуя приятное оживление. Кроме бокса, заняться которым, как он сам прекрасно понимал, его побудили весьма запутанные обстоятельства, он никогда в жизни не увлекался никаким спортом.
Но когда они уселись на поросший лишайниками камень, стало ясно, что Тома интересует не столько фазан, сколько общение: ему хотелось поговорить о женщинах.
Заметил ли Майкл на прошлой вечеринке эту роскошную девицу — черненькую, невысокую? Милый такой ротик и груди — такие груди, что сдохнуть можно! Она еще была с этим мудозвоном, искусствоведом из Йельского университета, — засада какая-то, да? — но что хуже всего, этот старый клоун ей явно нравится.
Господи, да кругом вообще сплошные засады. Пару недель назад Том околачивался в Музее современного искусства, пытался завести разговор с чудной такой молоденькой штучкой — на вид только что из Сары Лоуренс[40] или типа того, глаза прямо как у лани и ножки, ах ножки! — и вот ему удается сообщить, что он художник.
— Он говорит: «То есть вы и есть Томас Нельсон!» Бля, и в этот самый момент куратор, гнойный пидор, кричит мне с другого конца комнаты нежным таким голоском: «Томас, дорогой, познакомьтесь же с Блейком таким-то там из Национальной галереи!» Бог мой, я не знал, куда деться. Ясен пень, она решила, что я голубой.
— А вернуться к ней потом было нельзя?
— А дальше был обед. Пришлось обедать с этим говнюком из Национальной галереи. Потом полчаса искал ее везде где только можно, но она уже сбежала. Вечно они сбегают. — И он тяжело вздохнул. — Проблема в том, что я слишком рано женился. Нет, я ничего против не имею: дом, семья, стабильность и все такое. — Он затушил окурок о камень между ботинками. — Но иногда увидишь какую-нибудь такую — и хоть вешайся. Ну что, пойдем поднимем пару птичек, что ли?
И они честно принялись их искать, но не нашли ни одной.
А потом наступил сезон охоты на оленей. В округе Патнем закон запрещал ходить на оленя с винтовкой, можно было стрелять только из ружья, и скругленные носы пуль, торчавшие из тугих бумажных патронов, смотрелись так жутко, что большинство охотников, должно быть, не слишком старались преследовать зверя. Майкл с Томом не старались вообще: все утро они болтали, гуляя по лесу, или подолгу отдыхали, пристроившись где-нибудь с ружьями на коленях.
— Девушки тебе никогда не присылали восхищенные письма по поводу стихов?
— He-а. Не случалось пока.
— А неплохо бы, правда? Влюбляется в тебя какая-нибудь красотка, пишет волнительное письмецо; ты отвечаешь и назначаешь где-нибудь встречу. Требует серьезной подготовки, но в результате, может, что-нибудь и выйдет.
— Ага.
— У меня один раз почти получилось. Почти. Девица сходила на какую-то мою выставку в галерее и пишет: «Я чувствую, что у вас есть что мне сказать, а быть может, нам обоим есть что сказать друг другу». Типа того. Я не смутился — и хорошо, что не смутился. Написал ей, попросил прислать фотографию — и тут начались проблемы. Она снялась в тени какого-то дерева, так что лица почти не видно, — хотела, наверное, чтобы получилось художественно, но без толку: малюсенькие глазки, губки поджатые, курчавые волосы дыбом — ну, не полная, конечно, уродина, но страшила еще та. Сплошное разочарование. И все бы ничего, если бы я не представил себе уже совсем другую девушку. Господи, что с нами делает воображение!
В другой раз Нельсон жаловался, что он теперь редко когда вырывается из дому, — разве что журнал «Форчун» закажет иллюстрации.
— Одно удовольствие этим заниматься: работа легкая плюс можно куда-нибудь съездить. В прошлом году они отправили меня на юг Техаса зарисовать нефтяные вышки. И все бы ничего, но местные парни, которые должны были всюду меня возить на джипе, почему-то меня невзлюбили, и я никак не мог понять, что этим двоим не нравится. Все время называли меня «живописцем»: «Чарли, съездишь покажешь живописцу пятую?» или «Думаешь, живописцу на сегодня хватит?» — и так все время. Потом как-то мы сидим обедаем в столовке для дальнобойщиков, они начинают обсуждать свои семьи, и я к слову говорю, что у меня четверо сыновей.
Ты бы видел, что с ними стало! Челюсти отпали. Сразу совсем другое отношение — стоило только сказать «четверо сыновей». Видишь, они в большинстве своем думают, что «художник» автоматически значит «пидор», и винить их в этом, наверное, не стоит. Короче, после этого они не знали, как мне угодить. Все время проставлялись, быстро вспомнили, как меня зовут, расспрашивали про Нью-Йорк, угорали над моими шутками. Думаю, они готовы были мне уже и девушку найти, но времени не оставалось. Надо было улетать, черт возьми.
В последний день оленьего сезона, когда они, как утомленные боем пехотинцы, тащились домой к завтраку с оружием на плечах, Том Нельсон сказал:
— Не знаю, что со мной такое было в детстве. Замедленное развитие. Чем я только не занимался: читал, играл на барабанах, дурью маялся с этими оловянными солдатиками, а надо-то было трахаться.
Как-то вечером Люси провозилась с посудой дольше обычного, и когда она вышла в гостиную, приглаживая выбившийся из прически локон, было понятно, что сейчас она скажет нечто неприятное.
— Майкл, — начала она, — я решила, что мне нужно обратиться к психологу.
У него как будто сдулись легкие — дышать стало почти невозможно.
— Вот как! — сказал он. — Зачем?
— Да ни за чем таким, что можно было бы объяснить, — сказала она. — Если бы это было что-то конкретное, я объяснила бы.
И он тут же вспомнил, с каким раздражением она заявила ему по поводу абстрактно-экспрессионистской живописи в бостонской галерее, названия которой уже и не припомнить: «Если бы он мог это сказать, ему не нужно было бы писать картину».
— Ну да, но я имею в виду — то, что ты хочешь обсудить с психологом, связано с нашим браком? — спросил он. — Или тут что-то другое?
— Тут… все сразу. Текущие проблемы и то, что идет с самого детства. Я вдруг почувствовала, что мне нужна помощь, вот и все. В Кингсли есть некий Файн — говорят, хороший; я уже записалась к нему на вторник. Думаю, буду ходить два раза в неделю. Мне просто хотелось, чтобы ты знал, потому что было бы странно что-то от тебя скрывать. И разумеется, о деньгах можно не беспокоиться — я буду платить из своих.
Так что во вторник вечером он должен был стоять у окна и смотреть, как она уезжает. Конечно, был шанс, что она быстро вернется назад, взбешенная вопросами психолога или его тоном, однако куда вероятнее было то, что теперь по вторникам и пятницам она будет исчезать в мир секретов, которые не может ему доверить, будет все больше отдаляться, испарится и ускользнет от него.
— Папа, — обратилась к нему Лаура, когда они остались вдвоем, — а что такое дилемма?
— Ну, это когда ты не можешь решить, как тебе поступить. Например, тебе хочется пойти на улицу поиграть с Анитой Смит, но по телевизору идет интересная программа, и посмотреть ее тебе тоже хочется. Вот перед тобой и возникает дилемма. Понятно?
— А… — сказала она. — Понятно. Хорошее слово, правда?
— Это уж точно. Подходит для самых разных ситуаций.
Когда на округ Патнем обрушивались особенно сильные снегопады, Энн Блейк по четыре-пять дней не могла договориться, чтобы расчистили подъездные дорожки. По утрам Майкл с Лаурой, взявшись за руки и дрожа от холода или смеясь, тащились сквозь заносы к остановке школьного автобуса, и компанию им всегда составлял Гарольд Смит с детьми. Гарольд нес на руках Кита, своего сына-инвалида. «А ты, приятель, с годами легче не становишься», — повторял он; девочки тащились сзади. Как только дети устраивались на остановке — жалкие и потерянные, с покрытыми инеем шарфами, в негнущихся уже варежках и резиновых галошах, — Гарольд торопливо прощался, потому что до станции нужно было отмахать еще полторы мили, и в редакционные дни Майкл отправлялся вместе с ним. Они быстро шагали, время от времени останавливались и, наклонившись, сморкались на снег; разговаривали сурово, по-товарищески.
