Недолюбили их. И им, ставшим родителями, хочется кокетства, внимания к себе, взрослых забав и бесед — за ширмой от всепоглощающих детей. А няни, мудрые народные профессионалки, повывелись. Всеобщий плач по Арине Родионовне. Несколько поколений, взращенных без детских профессионалов, — и вот вам результат…
Даже за хорошие деньги трудно найти надёжную няню. Может попасться полукриминальная стерва, которая будет давать ребёнку снотворное, чтобы поменьше работать и побольше отдыхать самой.
О встрече Нового года
Какой-то нервный стресс охватывает население в канун Нового года. Дурацкая атмосфера всеобщих соплей и мандариновых шариков посреди ежовых колючек, присыпанных бутафорским снегом из блёсток, компенсирующим хиленькое отсутствие зимы настоящей. Народные массы настроены на обязательное ночное счастье и мясное переедание — во дни тяжкого православного поста перед русским Рождеством. Что-то не срабатывает. По крайней мере, у меня. Ёлка (колючее агонизирующее существо с очаровательным запахом) всегда даётся мне, остальное — в виде встречи с принцем, эротических и пьяных приключений — не очень.
Зависть к чужому топоту, к ржанию и громкой музыке убивает удовольствие от менее откровенных в выражении своих чувств друзей. Кажется, что там — за стенами — веселее. Несколько лет младенчества детей, когда всю ночь они просыпались и не могли заснуть от царящего вокруг грохота и шума и сердце матери не билось в унисон со всеобщим праздником, а сжималось и страдало от потревоженного сна маленького дитяти, ставят под сомнение требование обязательности новогоднего веселья. Чужой пир, на который дают полюбоваться в замочную скважину телевизора, заставляет почувствовать всю ничтожность человеческих усилий побывать на истинном празднике жизни. Крошечные квартирки, требующие сна дети, вялые гости, отсутствие бального платья — трудно, трудно вписаться в установленное веселье.
Веселье исподтишка, вопреки всем — приятнее русскому сердцу. Веселиться всемирным стадом — что-то есть в этом унизительное. Наверное, поэтому русские любят старый Новый год — попраздновать тогда, когда все спят.
Мой самый весёлый Новый год не был связан ни с чем традиционным. Мы собрались на затхлой даче в скучном сталинском стиле у друга в Репино.
Сон под красным флагом
Мы собрались на даче у друга в Репино. Дача в Репино — звучит гордо. Но удовольствие ниже среднего. Добиться хотя бы плюс десяти градусов так и не удалось. Гости — юноши и девушки ближе к тем, «кому за 30», в ватных штанах и шапках-ушанках (из новогоднего бального гардероба у них были только блёстки, намотанные на голову или плечи) — всю ночь отчаянно боролись с зимней стужей при помощи горячительных напитков, которые не горячили, и барахтанья в тающих сугробах посреди почернелых елей. Самое весёлое было под утро, когда усталость начала валить с ног. Выяснилось, что у хозяина всего два спальных места. Одно, хозяйское, — интимная лежанка возле печки в отдельном кабинете, на которой можно спать вдвоём, тесно обнявшись, и второе — раскладной диван, на котором могут заночевать остальные восемь человек.
Так и сделали. Улечься всем можно было лишь при условии, что все ложатся на бок. Улеглись. Животом к спине новогодующего товарища. Спрессованность спасала от крепчающего холода. Одеял в доме не оказалось. Чтобы как-то согреть открытые в холод бока, использовали нашедшееся в кладовке бархатное красное знамя с какой-то золотой надписью — то ли «Да здравствует КПСС!», то ли ещё какой. Восстановить трудно. Знамени на всех не хватало, и мы его перетягивали с края на край.
Когда все уставали спать на одном боку, кто-то давал команду перевернуться на другой бок. Во время переворачивания крайние члены спального коллектива падали с дивана. После кряхтенья, поругиваний и барахтанья под знаменем сон всех восьмерых восстанавливался. За ночь было несколько команд. Я думаю, вряд ли когда это красное знамя нашло себе столь полезное для людей применение. А может, это был тайный подарок Санта-Клауса, позаботившегося о том, чтобы мы не околели от холода при помощи лоскута, сильно напоминающего его рабочий костюм.
О желании выспаться
Родился ребёнок. Убаюкала, укачала, в кроватку положила. Легла. Через пять минут — детский плач, подъём. И так десять раз за ночь. Говорю мужу: «Иди спать на диван. Зачем мучаться вдвоём. Тебе утром на работу». В семь утра смотрю на часы — а может, и не надо вовсе ложиться? Зачем?
И так три месяца. Пошла погулять с коляской. Иду и как бы сплю, наподобие лошади, которая спит стоя.
Позвонила своей любимой, доброй, мудрой бабушке. Говорю: «Бабушка! Что это? Я три месяца не спала. Так, часик-два за ночь. Меня качает. Когда всё это кончится? Когда он даст мне выспаться? В каком возрасте?» — «А никогда, милая. Уж коли стала матерью, о сне забудь. Выспишься ужо только в могиле».
Действительно, зачем тратить время на сон? Настанет момент, когда отоспишься за все бессонные ночи, сладко вытянувшись.
О том, как можно проспать самое главное
С одним из многих физиков в моей жизни мы познакомились, играя в большой теннис. Измени букву «т» на «п» в последнем слове — смысл будет тот же. Он был крупный русский медведь, похожий на барда Никитина, который поёт с женой, перебирая гитарные струны: «Под музыку Вивальди» и т. д. и т. п. Всё тело его, каждая его клеточка излучали невостребованную эротическую энергию.
Однажды занимались стоя, в закутке за лифтом. Лифт периодически оживал. Со страшным лязгом начинала двигаться вверх-вниз прямоугольная плоская штуковина. Но это была ложная тревога. Однажды мимо нас проплыло само тело, почти бесшумно. Лифт остановился выше этажом. Физик в серо-буром (о, понятно, почему у нас так любят серое!) прижал меня к серо-бурой стене. Удалось слиться. Люди громко потопали, позвенел ключ в замочной скважине. Ушли. Чувство опасности придавало любви яркие тона.
В другой раз он пригласил к себе. Я удивилась — знала, что у него жена и сын-школьник. Говорит, никого дома нет. Заходим. Он: «Тсс!» Обманул! Сюрприз — оба дома, спят. Сын — в одной комнате, мама — в другой. Я затрепетала. Он крепко держит за руку, влечёт в самую дальнюю по коридору. И уйти — не пускает, и говорить нельзя — вдруг проснутся. Жена спит удивительно крепко, храпит, как мужик, с улюлюканьем и присвистом. Себя вообразить на её месте я никак не могла — я просыпаюсь от малейшего шума. Вообще, сон для меня — тонкая паутина, всегда рвётся для меня первой. Не люблю толстокожих. Они для меня чужие. Он, наверное, тоже не любит. Всегда ругал жену за то, что была в детстве троечница. И сын — весь в неё, троечки, четвёрочки иногда. А он из отличников, как и я. Университет, аспирантура… Слияние двух бывших отличников под аккомпанемент ужасных всхлипываний и всхрюкиваний бывшей троечницы за тонкой стеной было дерзновенным и вносило дополнительную сладость. Что-то типа утончённых извращений аристократии, недоступных плебеям в силу их простоты и тупости. Что ей снилось в ту ночь? Что бы делал он и они, если бы проснулись? Что бы испытала я?
«Вот видишь, — сказала подруга, выслушав мою историю, — как вредно крепко спать. Можно проспать самое интересное».
О 138 головастиках
На даче мальчики наловили 138 головастиков. Где они их наловили, как пересчитывали — я так и не поняла. Но все 138 головастиков были принесены почему-то на наш участок и размещены в старой ванне, стоящей под крышей в тени. Жара была страшная. Мальчики куда-то убежали. Часа в 4 я проходила мимо ванны, заглянула на эту выставку Дуремара, ужаснулась. Несколько десятков головастиков плавали на поверхности кверху брюшком, остальные не играли и не резвились, как утром, лежали на дне и тяжело дышали. «Саша! Саша! Экологическая катастрофа! Немедленно отпусти головастиков в пруд. Иначе они все умрут. В природе не выведутся 138 лягушат! Бери ведро, и быстрей за работу». Саша равнодушно посмотрел на агонизирующих существ, потрогал некоторых, которые были кверху брюхом, рукой. Они ожили, попытались вяло перевернуться, не вышло. «Ничего, не умрут. Потом. Я занят». — И убежал. Трёхлетний Андрюша, бывший свидетелем этого разговора, вдруг куда-то отлучился. Через минуту он шёл с маленьким своим детским ведёрком и маленьким совочком. Молча он подошёл к ванне и стал вычерпывать головастиков вместе с водой в своё ведёрко. Работа оказалась непростая. Вычерпывали и носили на пруд маленькими партиями не меньше часа. Все головастики, даже самые неподвижные, с помутневшими глазками, в пруду ожили и уплыли куда-то вглубь, подальше.
Андрюша изумил меня. Саша проявил какую-то неслыханную активность по ловле и пересчёту головастиков, какую-то тупую жестокость исследователя, не интересующегося последствиями своих научных изысканий. Андрюша, молча, без излишних диспутов и рассуждений, проявил волю, совершил поступок. Последнее встречается так редко, первое — так часто в мире мужчин.
